Но теперь положение Мэри изменилось. И Уильяма это очень заботило. Он позволил ей покинуть свой дом на время родов только потому, что она настаивала на этом. Как лисица ищет свою нору, Мэри искала темное потайное место, чтобы произвести на свет своего ребенка. И он уже не мог возражать ей.

Не доезжая мили до маленького домика, который являлся частью его собственности, Уильям пришпорил коня. Он вспоминал, как Мэри отвечала на его страсть и все возрастающую любовь, объятием на объятие, с неистовой решимостью и пылким восторгом. Вскоре она оставалась в его постели уже на всю ночь, но они не испытывали вожделения… только безудержное желание. Даже сейчас, на холодном мартовском ветру, он как будто ощущал присутствие Мэри и желал ее. Элизабет по сравнению с ней казалась старой девой. Мэри была сама жизнь. Беременность сделала ее еще более страстной, чем обычно. И сейчас она родила ему ребенка, девочку. Он знал, что не сможет бросить ни ее, ни их ребенка.

Сквозь непрерывное завывание ветра Мэри услышала стук копыт. Она знала, что это приехал Уильям. Женщина не спала и не брала на руки ребенка, пока он не приехал. Она приподнялась на локте в своей кровати и была сбита с толку той слабостью, которую внезапно почувствовала. Мэри взглянула на сидевшую в углу повивальную бабку и на младенца, которого та держала в складках своей одежды.

— Принесите мне ребенка и оставьте нас. Мистер Кормак оплатит ваши услуги, — прошептала она.

Бабка встала и принесла ребенка, завернутого в чистую пеленку, — маленький сверток, в верхней части которого выглядывал один-единственный завиток рыжих волос. Мэри хотела попросить ее никому не говорить о рождении ребенка, но инстинктивно поняла, что такая просьба бесполезна. О ребенке скоро начнет сплетничать весь порт. И она не была уверена, что сожалеет об этом.

Уильям ворвался в комнату и затаил дыхание, в то время как сиделка выскользнула за дверь. Он не обращал внимания ни на кого и ни на что в доме, кроме своей Мэри. Мужчина упал на колени у изголовья кровати и молча взял в ладонь обе ее руки, а второй ладонью расправил разбросанные по подушке спутанные волосы женщины.

— Моя голубка! Слава Богу, с тобой все в порядке? Когда он прикоснулся губами к лицу Мэри, она почувствовала необычайный прилив сил, и что-то в ней всколыхнулось. Женщина не отводила глаз от его смуглого лица и темных волос, более темных, чем должны быть волосы у англичанина. Только пронзительный взгляд его голубых глаз и утонченные самонадеянные черты говорили о знатном происхождении. Мэри притянула его голову к своей груди.

— Посмотри, кого создала наша страсть, мой Уильям. Замечательная девчушка с рыжими волосами, как солнышко.

Она ни выражением лица, ни голосом не показала, что извиняется, но внимательно следила за его лицом, думая увидеть на нем признаки разочарования, которое, как она считала, неизбежно должно было появиться, но не заметила ничего подобного. Вместо этого он обнял Мэри и малышку сильными руками и крепко и нежно прижал их к своей груди, как бы связывая себя и их в единое целое. Ощутив его плечо, Мэри с облегчением улыбнулась, и волнение ушло.

Ночью они разговаривали, и ребенок спал на руках у отца.

— Госпожа Суини знает о родах, не так ли? — Мэри никак не могла заставить себя произнести христианское имя своей бывшей хозяйки.

— О, любовь моя, можешь быть уверена, уже сейчас она знает о ребенке, — сказал Уильям с кривой усмешкой. — И без сомнения, она чрезвычайно огорчена, что это девочка.

— А ты? — Мэри больше не смотрела на него так пристально, потому что знала ответ.

— Моя дорогая, меня это нисколько не заботит. Где это записано, что только мужчина может править миром? Эта леди может по праву стать второй Элизабет или королевой. — Уильям погладил щечку ребенка, и крошечный мяукающий ротик слепо последовал за его пальцем, стараясь губками достать источник такого удовольствия. — Это наш ребенок! И к черту все и всех!

— Да, у Мэри Бреннан прекрасная дочь, но это не повод, чтобы допустить ее в большой дом на холме. — Она взяла девочку и приложила к груди, — и мы с ней должны кушать, милорд. Ты думаешь, эта сука вернется?

Кормак поморщился как всегда, когда Мэри выражалась вульгарно.

— Нет, Элизабет ясно дала понять, что между нами все кончено. Она уезжает к своим проклятым Суини навсегда.

Мэри пригладила пушок на детской головке и опустила глаза, не желая видеть боль, которую, она знала это, причинит ее следующий вопрос.

— А твоя мать, Уильям, она еще не простила тебя?

Кормак отвернулся. На мгновение на его лице отразилось замешательство, как будто всплыло старое воспоминание, затем он пожал плечами:

— Старая женщина решила, что меня надо наказать за мои грехи, — ответил он решительной усмешкой на хмурый взгляд Мэри. — Пусть оставляет все до последнего фартинга в толстых потных лапах Элизабет. Это все, что она от меня получит.

Мэри нежно улыбнулась, когда влажный ротик ребенка опять нашел ее сосок. Девочка поела еще чуть-чуть и уснула.

— Ничего не бойся, голубка. Мы проживем без ее проклятых денег. В этом сезоне мы получим хорошую прибыль, а все налоги уже уплачены. Цена ирландской шерсти настолько высока, что только очень состоятельные люди могут позволить себе приобрести ее. А у меня ее целый склад, да еще прекрасное белье. «Каролина» привезет нам много денег, когда вернется из Бристоля. Вы не будете голодать.

Он взял спящую девочку из рук Мэри. Ребенок открыл голубые, как небо, глаза. У малышки были розовые щечки, а сквозь тонкую кожу век просвечивали крошечные сосудики. Она зевнула, сжала кулачки и протянула руки к свету.

— А как мы назовем ее? Хочешь назвать ее Катарина или Изабель, как одну из этих невежественных святых в церковном приходе?

— Нет, никогда. Посмотри, как она зевает. Она уже слишком устала от нас обоих, — Мэри улыбнулась ему, — Мы назовем ее в честь королевы, как ты сказал. Но не королевы из прошлого, а королевы из будущего. Мы назовем ее Анна.

***

Внебрачный ребенок Кормака всколыхнул весь Корк.

Это было воспринято, как открытый вызов. Католики не удивлялись, что безбожник-протестант мог позволить себе такое, но даже протестанты объединились против него. Тайные любовные связи между хозяином и прислугой были обычным явлением и, как результат подобных шалостей, — незаконнорожденные дети. Но для хозяина, и к тому же преуспевающего, предпочесть девушку-служанку и ее отпрыска законной жене и наследникам — было делом неслыханным. Это восприняли, как угрозу укладу всего общества.

Семья Суини угрожала судом, но не сама Элизабет. Она осталась в доме своего отца и наотрез отказалась от дальнейших контактов с Уильямом Кормаком. В глубине души она чувствовала почти облегчение, так как считала, что замужество и супружеское ложе не для нее. Мать Кормака, униженная гонениями всего Корка, заболела и, в конце концов, умерла. Она выполнила свою угрозу и завещала все состояние Элизабет Суини и ее будущим наследникам, надеясь, что таким образом заставит вернуться Уильяма к его законной жене.

Элизабет через клан Суини передала распоряжение, что она установит Уильяму ежегодное пособие из наследства его матери, если он будет жить отдельно от своей «личной проститутки». Кормаку пришлось согласиться. У него не было выбора. Доходы от его предприятия не были так высоки, как он предполагал, а практика адвоката стала просто невозможна из-за разразившегося скандала.

Семь долгих лет он жил отдельно от Мэри и Анны, поселив их в доме неподалеку и неплохо обеспечивая. Каждый день, в тайне от всех, Уильям навещал Мэри Бреннан, что придало их страсти ещё больше остроты. Однажды он спросил, что ей больше всего нравится.

— Все, — улыбнулась Мэри. Она перечислила все те прелести, которые они делили между собой: нагота, щипки, покусывания, хихиканье, поцелуи, прикосновения, поглаживания, неистовый бросок и медленные дразнящие волны желания, и так до тех пор, пока страсть не достигнет высшей точки. Он никогда не встречал такого жизнелюбия в женщине и тоже не мог воздерживаться. Когда, однажды, она раздраженно и взволновано подняла вопрос о своем положении в его жизни, он твердо обещал, что они поженятся, как только будут решены его денежные проблемы. Кормак имел в виду некогда богатую флотилию, которая должна была прибыть во время следующего прилива. Мэри поверила ему.