Ермил готов был пасть тут вот на увлажненную дождем землю в неуемном своем отчаянии. Да ведь и ходигь-бродить ему никак не дозволено, поскольку он запащиванцем назвался; повстречает кого – срамной слух пойдет, что он отступником от обета стал и со смертоприимного одра прочь сбежал.

С великой неохотой переступил порог часовни, а там свой переполох. Всколготились старцы, каждый по-своему растолковывая случившееся, как предзнаменование не принимаемой богом жертвенной жизни старого Прова. А случилось такое: задремал Пров, понадеявшись, что эта его дрема в вечный сон перейдет; над изголовьем свеча горела, но от своего жара погнулась она и упала на бороду спящего старца. Хотя и не мешкая он очнулся, схватился рукой за пылающий пук волос, стараясь пригасить пламя, от коего часовню наполнило паленым духом, и, подобно выжженной среди леса поляне, левая щека Прова из волосяной заросли проплешиной вылупилась.

Как же на том свете предстать перед бородатыми праведниками с опаленной щетиной вместо былого пышноволосья? Да и кожу пожег. Кто ему, Прову, столь нечестно помеченному, райские врата распахнет? Не иначе как придется теперь денно и нощно молиться, припоминать все содеянные в прошлом грехи и снова каяться в них, ожидая, когда борода заново отрастет.

– Ох ты-ы!.. – сокрушенно качали головой взбудораженные старцы, сочувствуя беде Прова.

Только один из них – отец Анкудин – никакого голоса не подавал, лежа в своей колоде.

– Слышь, Анкудинушка, что содеялось? – потормошил его за плечо сосед по колоде старец Нифонтий, но Анкудин оставался все таким же безгласным.

Получше пригляделся к нему Нифонтий, а сосед его подлинно что запостился до смерти, и душа его пребывала уже в горних далях, навсегда покинув свою бренную телесную оболочку. Неприметный, всегда тихий был старец Анкудин и за всю братию один сподобился истинным запащиванцем стать.

VI

Случай с неудавшимся увещеванием запащиванцев не получил огласки в скиту и не возымел для Флегонта никаких последствий. Все складывалось к тому, что он, претерпевший многие жизненные невзгоды, мог бы изведать в скиту полное благоденствие своего дальнейшего бытия, но не падок был на это Флегонт, отгонявший всякую мысль о покое. Никакое благополучие жизни не прельщало его, задавшегося мыслью избавить народ от жестокосердого царя-антихриста. И надо не подговаривать на этот подвиг кого-либо из братии, а свершить его самому.

Нет, не для избавления от превратностей жизни пришел он сюда, а для вящего утверждения своего решения. За прошедшие годы много часов проведено им в коленопреклоненных молениях и нашептанных богу просьбах, чтобы не дал он оскудеть разуму, породившему и взлелеявшему мысль о единоборстве с антихристом. Да не погнушается бог обращением к нему злосчастного иерея Флегонта и ниспошлет ему силы и крепости.

Теперь он сам решился на свершение подвига. Следовало дождаться, когда оледенеют водные хляби и по зимнему первопутку можно будет уйти из обители. Сказал Андрею Денисову, что будто намерился забрать из Серпухова свое семейство, и Андрей одобрил это. Предложил быть попутчиком, только сначала в Повенце нужно заводского начальника повидать, заручиться его поддержкой для вызволения брата Семена из тюремного заточения. Флегонт рад был такому попутчику, а у заводского начальника, может быть, доведется узнать, где находится царь Петр. Вдруг окажется так, что он возымеет охоту наведаться для осмотра заводов, – вот бы и повстречаться с ним! Молиться надо усерднее, чтобы даровал бог такую удачу. Да, наверно, уже опостылело и самому всевышнему терпеть дольше все посмешища и надругательства, причиняемые богоотступным царем. Памятны ведь его богохульства – снятие церковных колоколов, глумление над величием вселенских соборов и над патриархами, бесовские всешутейшие и всепьянейшие царевы потехи. Не будет господней кары за пролитую антихристову черную и смрадную кровь. Только бы не дознался о такой задумке Андрей Денисов. Никому не должно знать об этом.

Вид у попа Флегонта вполне приглядный, не оборвыш он, не побродяжка, без опасения мимо любого стражника может пройти, а при надобности бумагу митрополичьего ведомства показать, что он – иерей Гервасий Успенский. И свершиться должно задуманное в прославление погибшего подлинного страстотерпца Гервасия. Его имя, как освободителя от пут антихристовых, будет значиться в людской памяти на вековечные времена.

И Флегонт, и Андрей Денисов ждали, когда посильнее остудит морозным дыханием землю и обильнее покроет ее первозимьем. Известно, что дневной снег не лежит, – жди ночного, а как поснежит в заночную пору, так тут и станет путь.

С большой надеждой на вызволение брата читал Андрей Денисов строки из письма царю, написанные начальником повенецких железоделательных заводов Вилимом Геннином. В письме было сказано: «Прошу ваше величество, пожалуй для лучшей пользы и отправления на морской флот твоих дел, помилосердствуй, учини против моих пунктов указ, так я буду воистину посмелее ступать, понеже я опасаюсь от архиерея новгородского погубления, понеже он верит другим своим бездельникам, а не своим рассмотрением управляет, и от них ныне в заключении сидит у архиерея Семен Денисьев, который в здешнем подъеме и в сыску руд был годен и перед другими радетелен в заводской работе; для иных нужд и за челобитьем от них послан был и захвачен в Новегороде в архиерейский приказ. Прикажи архиерею его освободить и от твоих заводских дел не трогать и не ловить».

– Так написал? – спросил Геннин.

– Так, – ответил Андрей. – Великая благодарность за милостивое ваше заступничество.

– Ну и добро. Будем полагаться на благополучный исход. Сам и передашь письмо его величеству.

Чтобы путникам в их походе не чинилось никаких препон от служилых людей, Геннин снабдил их письменным видом от канцелярии железоделательных заводов и скрепил вид своей подписью и печатью.

Все складывалось к тому, что осуществит Флегонт задуманное, повстречавшись в Петербурге с царем Петром.

– Держите путь онежским побережьем так, чтобы кижского погоста не миновать. Полюбуйтесь там нововыстроенной Преображенской церковью о двадцати двух главах. Чудо из чудес то строение! – восторженно говорил Геннин, напутствуя их.

Некоторый крюк пришлось путникам дать, чтобы дойти до Кижей, но не пожалели они об этом. Истинно, что чудо чудное, диво дивное открылось их взорам с заснеженного островка, на который ступили они, перейдя по льду замерзший пролив Онежского озера. Огнецветные па́зори полыхали в небе, освещая окрестные дали ярче, нежели лунным светом. Скользили радужные отсветы по церковным уступам, и казалось, ярус за ярусом поджигали они многоцветным полымем кровлю устремленных ввысь защетинившихся куполов.

Постройка кижской церкви была закончена в сей славный 1714 год, ознаменованный победой петровского флота при мысе Гангуте. Тогда же была церковь освящена и наименована Преображенской в честь двунадесятого праздника Преображения, а также в память и честь любимого царем Петром Преображенского полка, который с Беломорья через Повенец, поблизости от кижского погоста, по неспокойному Онежскому озеру следовал на Ладогу и к невским берегам, обретая в том своем походе викторию над шведами.

Андрей Денисов знал, что прионежские плотники издавна славились на всю Русь, вот и оставили на предбудущие времена неизгладимую память о своем мастерстве, работая лишь топором. В деревнях кижского погоста жили также искусные иконописцы и книжные писцы, прославленные на весь северный край. Здесь сложилась особая манера живописания и было создано наставление мастерам, как достигать непревзойденной приглядности. Год от года развивалось узорное ткачество, вышивка, плетение кружев, узорная резьба по дереву.

– Золотые руки у тутошних поселенцев, слава им во веки веков, – умиленно говорил Денисов. Он долго не мог отвести взора от устремленных ввысь двадцати двух восьмиконечных крестов, поднявшихся из шатровых уступов на круглые маковки и как бы утверждавших собой незыблемость старообрядчества. Вот бы где надлежало быть храму древлего благочестия, гордой и нерушимо извечной красе старины. – Пригожество, лепота… – восхищенно шептал он. Представлял себе, как красуется эта церковь в весеннем блистании солнечных дней или в тмяных, легчайших сумерках летних белых ночей, и будто слышал, как разносится по-над чуткой озерной водой и над заонежскими далями благовест сладкозвучных колоколов. Все умиляло взор, но огорчался Денисов тому, что новостроенная эта церковь будет служить нечестивым никонианам, сиречь еретическому окаянству.