Хотелось спать. Одолела зевота. Борис почти все обдумал, утром надо быть свежим и бодрым. А потому — отбой. Он пошел в свою лачугу, бормоча себе под нос возможные фрагменты завтрашней беседы с Симеоном. Этот разговор с самим собой перебил скрип калитки. Борис увидел вошедшего на территорию прихода человека в странном одеянии. Поверх церковной рясы была ветровка с капюшоном. Человек передвигался трусцой по аллейке. Разгребая ногами опавшие листья, Борис двинулся навстречу.

—

Вы кого-то ищете? — крикнул он издалека. Заметив Бориса, человек направился к нему. Борис на всякий случай приготовился встретить незваного гостя хуком правой и уже сжал кулак, но когда человек приблизился, Борис разжал пальцы — перед ним стоял старый прислужник кафедрального собора, с которым Борису уже довелось познакомиться и который, по мнению садовника, был немножко не в своем уме. Прислужник трясся от нетерпения что-то сказать, но скорее всего не знал, с чего начать. Его отечное лицо, казалось, застыло в обреченном вопле, на усеянном темными пятнами лбу проступили капельки пота, он кряхтел и учащенно дышал, не в силах вымолвить что-либо связное; это состояние продлилось недолго, прислужник, рассмотрев лицо Бориса, мгновенно оживился и на одном вдохе выпалил:

—

Слава Богу, хорошо, что я сразу вас нашел… Как же… Это… Как же это так? Как так могло случиться?

—

В чем дело? — Борис был в недоумении.

—

Как вы могли допустить, чтобы епископ Симеон получил такой пост? За какие подвиги его повысили? — вопил прислужник, словно его задели за нерв, он задыхался от негодования.

"Похоже, этот чудак до сих пор уверен, что я агент КГБ, — подумал Борис, — но то, что он говорит, очень любопытно".

—

Объясните все толком, без паники, — потребовал Борис, решив до поры до времени играть ту роль, в которой его хотят видеть.

— Как? Вы не знаете? Этот вероотступник празднует с утра свое назначение. А вы не знаете… — сбиваясь, бормотал прислужник, — он пил шампанское, я своими глазами видел. Он плевать хотел на всех, восторжествовала великая несправедливость. Тлетворное чрево подступило к сердцу патриархии. Синод пригрел змею на своей груди. Патриарх не знает… Надо срочно сообщить Патриарху, кто скрывается за личиной благочестивца. — Прислужник, округлив глаза, произнес шепотом: — Прислужник ада. То, что писали про него здешние газеты, — все правда. Чистая правда. Но… — Он на секунду замолк, чтобы перевести дыхание. — Товарищ майор, вы должны, вы можете остановить чудовищное надругательство над верой. Мы должны ниспровергнуть лживого епископа, обокравшего веру. Сейчас вы увидите его без маски. Пойдемте, я покажу вам такое, от чего волосы встанут дыбом!

Борису пришлось изменить свои планы, обстоятельства сложились так, что разговор с Симеоном надо было перенести. То, что можно сделать сегодня, не стоит откладывать на завтра… Обстоятельства вынуждали четко следовать этой пословице.

По дороге в кафедральный собор Борис, отбросив покрывало излишних комментариев и эпитетов, которыми прислужник плотно укутал суть происшедшего, смог вычленить главное. Из Москвы пришло уведомление Патриарха о высочайшем назначении епископа Симеона с требованием прибыть немедленно в Киев для принятия должности. Прислужник брался показать Борису какую- то самую сокровенную тайну Симеона, в результате обнародования которой это назначение сорвется и епископа отлучат от церкви. Что именно имел в виду прислужник, Борис пока не знал, язык старика не поворачивался сказать об этом. Тем заманчивее была интрига. Что скрывает Симеон?

Спустя полчаса они подошли к собору. Боря не сразу сообразил, почему прислужник провел его мимо центрального входа. Когда они приблизились к невысокой часовне, что стояла с тыльной стороны собора, Боря заметил, как его проводник, который вызвался добровольцем в этом походе за секретом Симеона, начал пятиться назад и в итоге был уже за спиной Бориса.

—

Ты хочешь сказать, что Симеон в этой часовне? — спросил Боря.

—

На чердаке, только по ступенькам старайтесь идти без скрипа.

А то спугнете… Он с малышком из церковного хора, — прислужник перекрестился. Затем, понурив голову, он стал читать губами молитву. Он весь дрожал. Сегодня он перешел свой рубикон, но не хватило духа на последние метры. Наверное, трусость. Ему не доведется посмотреть в глаза Симеону, уличенному в срамном грехе. Из-за трусости он так долго молчал. "Господи, спаси душу мою грешную", — молил он Бога.

А Борис медленно поднимался по винтовой лестнице, пробираясь на цыпочках на чердак. Раза два он чуть не упал, в этой кромешной тьме ориентироваться приходилось вслепую. Перила сохранились лишь на половине пути…

Несмотря ни на что, Борис миновал лестницу почти без скрипа. Сквозь щель в проржавевшем люке пробивался свет. Борис резко отодвинул люк и просунул голову в верхнее помещение. Переполох не заставил себя ждать. На чердаке сразу все загремело и забегало. Под аккомпанемент шума и грохота Борис влез на чердак. От увиденного его стошнило.

…Очумелый от ужаса епископ издал трубный звук. Совершенно голый он спрыгнул с кушетки в угол и, свернувшись калачиком, завопил:

—

Не убивайте! Не убивайте!

Борис брезгливо посмотрел на этот уродливый животный комок, который и сам-то себя в эту минуту не считал человеком.

На кушетке стоял в ночной рубахе маленький мальчик, лет десяти, с взъерошенным рыжим чубом. Его голубые глазки заволокло мутью, ротик вспух и расплылся кляксо-образным красным пятном по всему лицу. Он пребывал в беспамятстве, разбитый и расклеенный, руки и ноги словно болтались на растянутых резинках, как у куклы. Мальчик громко рыдал; глаза и носик выпрыскивали реки слез и слизи.

—

Прекрати сопеть, сказал! А ну, марш отсюда! Бегом! —

повелителько произнес Борис. Мальчик, опасаясь, что дядя может передумать, рысью бросился к люку. Но возле люка он стал копошиться. Мальчик не решался спускаться, не веря, что его не тронут. — А ну, быстро отсюда! — подогнал Борис. — А с этим "Апполоном" мне надо разобраться. — Мальчик перестал плакать. Дядя подтвердил, что отпускает его, значит, он не погонится. Пацан шмыгнул в люк и был таков.

Симеон еще крепче поджал колени. Он хныкал как младенец. Сегодняшний день так прекрасно начинался. Такая весть пришла из Москвы. Он даже выпить себе позволил. И вот за долгие недели воздержания и ущемления себя во всем, за все эти переживания и мытарства он чуточку расслабился, осмелился последний раз "немножко согрешить". Когда еще доведется в Киеве, на новом месте. Мысленно он уже был там. Неужели все насмарку? Этот человек преследует его, чтобы убить. Борис заговорил. Симеон превратился в одно большое ухо.

—

Ай да Симеон, ай да универсальная машина, ай да гнида! Что молчишь, язык в зубах застрял? Поздравить тебя пришел, как теперь тебя величать, Ваше блаженство.

—

Не убивай… все отдам! Все, что хочешь, сделаю! Все деньги свои отдам, не убивай. — Вылупив глаза, Симеон снова принял свою излюбленную, как полагал Борис, позу. Он встал на четвереньки.

—

Ты находишь возможным в такой ситуации со мной торговаться, мразь? — сказал Борис, но призадумался. А что, этот компромат куда выигрышнее всех остальных. Тут есть над чем поработать. — Дело пахнет скандалом, — прибавил он. — Интересно, какие песни будет исполнять церковный хор мальчиков-сирот из России в редакции газеты "Экспресс" под натиском репортеров. Уверен, их не раз попросят на "бис".

—

Умоляю, не губи, я сделаю все, — бормотал сквозь слезы епископ.

—

Но ведь ты ничего не умеешь делать, да и я не работодатель. — Стараясь разговаривать с Симеоном спокойно, Борис не был уверен, что его рука сама, наперекор усилиям воли, не приложится к физиономии епископа. — В качестве сексуального маньяка ты можешь пригодиться разве что как пособие для студентов мединститута.