Он уложил покойников на пол плечом к плечу. Воткнул между ними взрывное устройство с часовым механизмом. Поставил рядом две канистры, напоследок снял с пальца свой титановый перстень с монограммой, поцеловал его и надел на средний палец своего "дублера". Все готово. А теперь — гори все синим пламенем.

Борис выругался про себя. Настало время уносить Лену. Он бережно взял ее на руки и понес к потайной двери, а вальс все играл. Борис не замедлил отметить про себя, что у этой музыки нет конца, а он все же надеялся на хороший финал.

Синяя "восьмерка" с крадеными номерами была в километре от особняка на Пушкинской, но услышать взрыв Борис не мог, он был за рулем, Лена лежала на заднем сиденье все еще без сознания. Борис имел намерение выехать из города, не нарушив ни разу правила дорожного движения. Легавые в большинстве своем люди, с которыми всегда можно прийти к компромиссу, но сейчас был тот случай, когда легавый и свидетель были одно и то же. Борис сжег за собой мосты, он покидал Киев, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Он покидал Украину, чтобы выжить.

…Спустя два дня после взрыва и пожара, превративших резиденцию Матушки в испепеленные руины, Яраги Усманов, палач Координатора, телеграфировал в Грозный: "Бабушка умерла, завещание не оставила". Первая фраза зашифрованной телеграммы означала, что объект номер "два" ликвидирован, а вторая, что это произошло без его участия, и что выяснить, кто приложился к Матушке, не представляется возможным, слишком много у нее было врагов и завистников.

Аббат Бенито Потрезе, будучи не в состоянии отчитаться перед банкирами и братьями Ордена, морально подготовился к самому худшему, против него ополчились все. Резиденты иезуитов в Киеве не опровергли сообщение о кончине Родионовой. На фоне последней информации о ее сумасшествии весть о взрыве и пожаре в резиденции Родионовой не повергла в изумление даже особо впечатлительных братьев. Многие жалели аббата, заодно осуждая его легковерность, другие, кои преобладали, склонны были считать, что Потрезе доверился сомнительной особе не случайно, и инкриминировали ему соучастие в мошенничестве. Кардинал Пински превзошел всех в неистовстве, требуя от генерала Ордена самого сурового наказания для аббата.

До последнего момента аббат не верил, что Пински решил так жестоко обойтись с ним. Потрезе записался на аудиенцию к кардиналу, благословившему его на деяния, а теперь втаптывающего его в грязь безжалостнее всех. Он пошел к кардиналу не за тем, чтобы вымаливать снисхождение, Потрезе хотел посмотреть ему в глаза.

—

Падре, ведь вы же прекрасно знаете, что я не заработал на этом ни гроша, как вы можете обвинить меня в нечистоплотности? — с горечью говорил аббат. — Только благодаря вашей протекции я добился финансирования проекта, а теперь вы прилагаете максимум усилий, чтобы упрятать меня за решетку.

—

Я должен так поступать, Бенито. Неужто ты рассчитывал, что в случае фиаско я буду действовать иначе? — Наедине с аббатом кардинал позволил себе быть откровенным. — Я знаю, ты пришел ко мне не для того, чтобы упрекать, ты пришел искать поддержки в решении твоей участи, ведь так? Так знай, я не протягиваю руки потенциальному утопленнику. Они норовят тащить ко дну за собой, к тому же я никогда не питал иллюзий по поводу твоего проекта, я с самого начала знал, что это скользкая авантюра, и вас предупреждал.

—

Живо вы открестились от меня, — аббат был подавлен, слова застревали в пересохшем горле, — вы не… негодяй, представляю, какой обузой я стал для вас, признайтесь, ведь вы бы совсем не обиделись, если б я нарушил Божью заповедь и наложил на себя руки?

Кардинал ответил не сразу, для него смерть Потрезе действительно была наилучшим из всех исходов. Кардинал уже научился спокойно реагировать на подобный радикализм… Когда речь идет об интересах Ватикана… Хотя нет. Пински не обманывал себя на этот счет. Речь шла о его интересах. В особых случаях высокопоставленные братья умели закрывать глаза не только себе, они способны были ввести в заблуждение кого угодно, вплоть до Конгрегации святой канцелярии. Определенные моменты в деятельности Ордена требовали особой предосторожности. Не исключалась возможность принятия непопулярных мер, крайней из которых было устранение лиц, чьи действия наносили непоправимый ущерб интересам Ватикана.

Пински знал, что последний такой приказ прозвучал из уст генерала Ордена очень давно, так давно, что уже стал историей. Было достаточно других средств, с помощью которых достигалась цель. Даже наличие неопровержимых доказательств мошенничества аббата не послужило бы мотивировкой для его умерщвления. По большому счету, живой аббат мешал только кардиналу Пински. Будь Потрезе мертвым, у Пински сразу бы отпала нужда отстаивать свой авторитет. Высокопоставленные братья были осведомлены, что протекцию составил именно Пински. На кардинала косо смотрели, и это было невыносимо. После стольких лет беззаветного служения ставилась под сомнение его репутация. Дело о растрате оставалось открытым, но эта история было бы сразу предана забвению, если бы не стало главного се героя, это избавило бы кардинала от необходимости оправдываться самому, а так этот прохиндей может втянуть в неприятности и его, кажется, он уже пытается это сделать, коль явился сюда.

—

Да, это грех лишать себя жизни, — сказал кардинал, — но такой же грех вводить в искушение других, доводить других до антигуманных действий по отношению к вам, Бенито, а потому, скажу вам честно, — я бы отпустил вам этот грех, из двух зол выбирают меньшее. Чтоб не быть голословным, я даже готов помочь вам.

Помощь материализовалась тут же. Она заключалась в крохотной ампуле, которую он достал из самого неожиданного места — из его нательного креста, увенчанного большим александритом и являвшегося одновременно со своим обычным предназначением хранилищем для яда. Пински надавил на камень, александрит сместился в сторону, и кардинал извлек из лунки ампулу. Он протянул ее аббату.

—

Дорогой Бенито, я не настаиваю, это ваше решение. Действие мгновенно, это снимет вашу головную боль.

Потрезе вышел от кардинала с пустой головой и зажатой в руке ампулой. Спустя неделю он готов был сделать это с собой. Если бы не одно обстоятельство — он бы сделал это.

О проблемах аббата узнал его давний почитатель дон Петручче. Выслушав Потрезе, он предложил ему свою помощь. Дон Петручче пообещал употребить все свое влияние, чтобы священник не подвергал себя собственноручной экзекуции. Результатом хлопот дона было реше

ние генерала Ордена об отправке аббата миссионером в Центральную Африку. Все ж лучше жить в Африке, чем умереть в Риме. Ну, а дон Петручче, после того как помог, чем мог, аббату, приобрел убеждение, что в России мошенников хватает.

Небольшое уютное ранчо, затерянное в живописных лагунах и коралловых рифах Индийского океана, упрятанное в непроходимых зарослях тростника и гигантской листве финиковых пальм, озарилось розовым светом восходящего солнца. Рассвет на Мальдивах всегда стремителен. Свет безжалостно вытесняет тень, и пекло в считанные секунды расправляется с утренней прохладой. Из дома вышел черный от загара мужчина в белых шортах и легкой поступью направился к пестреющей ярким многоцветьем полянке перед ранчо. Здесь, у подножья потухшего вулкана, он возделывал цветник. Пришлось поспорить с тропическим солнцем. Избыток тепла он разбавил обильным поливом. Цветы прижились и расцвели. У него уже вошло в привычку приходить сюда ранним утром и любовно ухаживать за ними. А особенно за своей любимицей Еленой. Так он назвал одиноко цветущий красный тюльпан. Поначалу тюльпан рос вялым и слабым, малейшее дуновение океанского бриза клонило его к земле. Но человек был упорен. Теперь цветок твердо стоял на стебле и жадно впитывал свет раскрывшейся чашей своих лепестков.

Три года робинзонства для Бориса стали самыми счастливыми годами его жизни. Его ни разу никто не потревожил. Все получилось. В Киеве его и Елену считали мертвецами. Взрыв не оставил от дублеров и малейшей надежды на идентификацию. Огонь похоронил ее навсегда.