— Вы действительно хотите этого? Совершенно искренне?

— Увы, нет, — ответ получился простым. Гораздо проще, чем я ожидала.

Он с видимым облегчением откинулся на спинку стула.

— Но почему, почему вы так твердо уверены, что бабушка поставила перед собой цель уничтожить вас? Лишить вас всего, что вам дорого?

— Вы думаете, к амнезии прибавилась и мания преследования? — я с горечью усмехнулась.

Он протестующе поднял руку:

— Эти слова произнесли вы, Морин — не я. Я только задал вопрос.

Раскрыв на коленях сумочку, я достала сигареты, закурила. Мысли медленно, словно облака дыма, проплывали в голове. Можно ли было объяснить с точки зрения логики то, что терзало меня уже несколько лет?

— Ненависть. — Разгадка пришла сама собой. — Мотив всех ее поступков — ненависть. Может быть, она никогда не знала, что такое любовь, и потому ненавидит людей, которые счастливы в любви. Вы не поверите, доктор, было время, когда мы были счастливы — родители, Сэм, я. Ей невыносимо было видеть такое. Она не могла простить своему единственному сыну того, что он больше не держится за ее юбку, и вынудила его переехать с семьей в «Хогенциннен». Что из этого вышло, вам, наверное, известно. Семья была разрушена. Мать ушла из дома, Сэм погиб. Я тоже попыталась убежать, но была возвращена с позором… — я закрыла лицо руками. — Только отец остался с ней. Бедный отец! Он опустился до такой степени, что стал чем-то вроде ее комнатной собачки. Жалкий, спившийся, бесхребетный.

— А вы, Морин?

— Я сопротивляюсь, а значит, опасна для нее. Единственный выход — запереть меня в городскую больницу, — я подняла голову и взглянула ему прямо в глаза. — Вы мне верите?

— У меня не создалось впечатление, что вы все это выдумали. Конечно, вы склонны преувеличивать. Но отношение бабушки к вам тоже бросилось мне в глаза и показалось, мягко говоря, немного странным.

— Вы видели ее всего однажды, после того случая с упакованными вещами.

— И второй раз сегодня утром.

— Сегодня утром? — я удивленно посмотрела на него.

Он улыбнулся:

— Она вызвала меня, посчитав ваш ночной побег окончательным доказательством болезни. Тогда-то она и потребовала немедленно отправить вас в клинику. Разумеется, я отказался дать какое-либо заключение без осмотра.

— И сейчас проводите этот осмотр?

— Вы сами ко мне пришли.

Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Что-то в его словах смутило меня, и я не могла найти причину… Внезапно меня осенило.

— Во сколько вы приехали в «Хогенциннен»? Вернее, во сколько она вам звонила? — мой вопрос сбил его с толку.

— В начале десятого. Почему вы спрашиваете?

— Насколько я помню, она никогда не встает раньше одиннадцати. Пока не разберется со своей корреспонденцией.

— Корреспонденцией? У нее обширная переписка, много подруг?

— Сомневаюсь, что на всем белом свете у нее найдется хотя бы один друг, — замечание доктора меня рассмешило.

— Тогда какого рода получаемые ею письма? — он выглядел озадаченным.

— Я и сама удивляюсь… Однажды, давно, еще задолго до моего переезда в Нью-Йорк, я не удержалась и заглянула в замочную скважину. Конечно, воспитанные дети не должны так делать…

— И что же вы увидели?

— Ничего особенного. Она сидела за столом и, не отрываясь, что-то писала. Для меня это перестало быть тайной, и я больше не интересовалась ее утренними занятиями.

Доктор Питерс поднялся с места.

— Согласитесь, никто не может ей запретить что-то писать по утрам — будь то письма или мемуары. Я хотел бы сказать вам насчет вашей бабушки другое, Морин. Люди, привыкшие к беспрекословному подчинению, в большинстве случаев теряются, встречая сопротивление. Если вы останетесь работать в гостинице и станете самостоятельно зарабатывать на жизнь, она рано или поздно оставит вас в покое.

— Хотелось бы, чтобы это было так! Только вот не верится. В любом случае, вы наконец-то получили долгожданную возможность подробно выслушать свою пациентку, — я беспомощно улыбнулась. — Теперь ваша совесть чиста?

— Думаю, что да. В данный момент меня больше занимает несостоявшийся ужин. До вашего прихода я как раз занимался его приготовлением.

— Весьма сожалею, что пришлось оторвать вас от столь интересного занятия.

Он непринужденно рассмеялся.

— Предлагаю отложить в сторону проблемы психиатрии и вплотную заняться физиологией. Вы уже ужинали?

— Еще нет.

— Так я и думал. Как насчет скромной трапезы на двоих?

— Очень любезно с вашей стороны. Приглашение принято.

Доктор Питерс повел меня на кухню.

— К сожалению, не могу предложить ни устриц, ни черной икры. Однако жаркое и салат в холодильнике найдутся. А также красное вино…

— Для одинокого человека очень уютно, — я осмотрелась.

— Привык обходиться собственными силами, — он опять рассмеялся. — Еще со студенческих лет.

— Вы были женаты? — я внезапно смутилась. — Простите, если это бестактно.

— Не был. Признаться, исключительно из меркантильных соображений. Скорее окончить колледж, оплатить стажировку и получить практику в маленьком городишке…

Я не верила ни одному его слову. Когда мужчины говорят, что у них не нашлось времени для женитьбы, они лгут. Это означает только одно: им не встретилась настоящая женщина.

— Однако я не являюсь принципиальным противником брака, — поспешил заверить меня доктор Питерс.

Наши глаза встретились, мы рассмеялись. Недолгие приготовления были закончены, и я принялась накрывать на стол.

— Салфетки в буфете. К сожалению, только бумажные.

— Я была бы весьма признательна, если бы вы приглушили свет. Наверное, я очень сентиментальная особа. У вас есть свечи?

Он молча открыл буфет и указал на нижнюю полку, где горкой лежали восковые свечи.

— Вы уже не первый раз ужинаете при свечах?

— Ничего удивительного, — он пожал плечами. — Как бывшая жительница Ньюбери, вы должны знать, что во время гроз здесь часто отключается электричество.

Мы разговаривали обо всем на свете — о фильмах, погоде, совсем как старые друзья, давно не собиравшиеся вместе.

Голос доктора Питерса понравился мне с первой же встречи — негромкий, доброжелательный и успокаивающий. Теперь я получила возможность внимательнее рассмотреть его внешность. Тонкие, длинные пальцы вполне подошли бы музыканту. Лицо нельзя было назвать красивым из-за острого подбородка и спадающих на лоб непослушных волос; светлая кожа подчеркивала ярко-голубые глаза. Казалось необъяснимым, как я могла забыть его после первой встречи. Непроизвольно я сравнивала его с Дэвидом — большим, широкоплечим, с натруженными руками и широкими скулами. Дэвид, в объятьях которого я лежала еще вчера. Интересно, каким был бы на его месте Питерс. Я вздрогнула, пытаясь прогнать непрошенные мысли. По спокойному выражению лица доктора было невозможно сказать, заметил он или нет мое смущение. Похоже, нет. Я вдруг почувствовала себя неловко в старых джинсах и клетчатой рубашке.

— Мой наряд совсем не подходит для званого ужина. — Я опустила глаза.

— Вы просто очаровательны, Морин.

Я встретила его взгляд и пролепетала вежливое «спасибо», чтобы прикрыть смущение. Наступило молчание, нарушенное громким стуком в дверь.

— Кто бы это мог быть? — доктор Питерс нахмурил брови. — В такое время?

Он вышел в прихожую, чтобы минуту спустя вернуться с… Дэвидом Эндрюсом — усталым, взволнованным. Увидев меня сидящей за накрытым столом, Дэйв с облегчением улыбнулся.

— В гостинице вас не было, пришлось помотаться по городу. Слава Богу, я догадался заглянуть к доктору Питерсу.

Было тактично с его стороны обращаться ко мне на «вы».

— Я сделал Морин укол. Она очень переживает из-за Барона…

— Значит вы уже знаете? Фостер лжет, что ему пришлось обороняться. Миссис Томас просто-напросто пригрозила ему, и он тут же сдался.

Доктор Питер кивнул:

— Он сказал мне, что пост шерифа для него важнее, чем чья-то собака. Присаживайтесь, Дэвид. Хотите вина?