— Я доложу о вашем поведении начальству, — сдавленным голосом пробормотала она, стараясь не расплакаться. — И оно проследит за тем, чтобы обладатели таких грязных языков, как вы двое, оказались там, где только и должны находиться — в дисциплинарном отделении! — И сестра выскочила из палаты, бросив свою работу и оставив Однояйцего горестно пялиться на брошенную ею тряпку.
Шульце насмешливо уставился на Матца:
— Ну и чего это она, интересно, так разорялась? Разве мы сказали что-то особенное, а, Матци?
Но, прежде чем тот успел что-то ответить, завыли сирены воздушной тревоги, предупреждая о том, что бомбардировщики британских королевских ВВС уже приближаются к Берлину, готовясь нанести очередной ночной визит.
— Тревога, — проронил Матц. — Скоро томми[5] зависнут над нашими головами и станут, как обычно, бросать свои угловатые железные яйца. Вот свиньи!
Шульце, казалось, не слышал его.
— Нам надо сваливать отсюда, Матц, — выпалил он. — Я совсем не собираюсь позволить этой безобразной корове упрятать меня в дисциплинарное отделение, где мне придется лакать вонючую холодную баланду. Нет уж, спасибо! Надо сваливать!
— Но куда, интересно? — попытался возразить Матц.
Шульце задумчиво провел кончиком языка по своим большим пожелтевшим зубам.
— Для начала мы опрокинем по стаканчику — а, возможно, и по два. Потом немножко покувыркаемся с теми уличными шлюхами, что стоят на Кудамм, — чтобы они помогли нам как следует отхаркаться; а то у меня уже все горло забито больничной мокротой. Если я не устрою хорошую пляску с шалавами и не избавлюсь от чертовой мокроты, я, чувствую, скоро просто захлебнусь. Ну а затем мы направимся на поиски нашего батальона.
Матц недоверчиво воззрился на шарфюрера.
— У тебя что, не все дома, Шульце? Как, интересно, ты думаешь, мы сможем выбраться отсюда? Ты со своими обожженными культями вместо рук и я со своей деревяшкой. Ты же знаешь, что я совсем не могу ходить!
— Только не паникуй, Матци, — беззаботным голосом бросил Шульце. — Я быстро это поправлю.
Повернувшись к Однояйцему, он громко приказал:
— Эй, ты! Убери свои руки с того отвратительного куска мяса, что болтается у тебя между ногами, и прикати-ка из коридора тот больничный бронетранспортер, что стоит там. Пошевеливайся!
— Но я тяжело ранен в область промежности, — попробовал протестовать тот.
— Если ты не тронешься с места, то ты будешь тяжело ранен в область зада, Однояйцый!
Угроза подействовала. Преодолевая боль, солдат сполз с койки и заковылял по направлению к двери, прижимая обе руки к своему животу.
— Если ты только вздумаешь не сделать то, что приказано, я устрою тебе хорошую взбучку! — прокричал Матц ему вслед.
— Придержи язык, Матц, — нетерпеливо бросил Шульце, — передай-ка мне лучше свой тесак.
Одноногий эсэсовец послушно передал шарфюреру свой эсэсовский кинжал. Шульце неловко ухватился за него и, зажав своими перебинтованными руками, принялся пилить шнур, который поддерживал в горизонтальном положении в воздухе единственную ногу Матца. Наконец ему удалось справиться со шнуром, и нога, обмотанная толстым слоем бинтов, упала на койку.
— О, дьявол со всеми его приспешниками, — выругался Матц, — неужели ты не можешь быть хоть чуть-чуть поаккуратнее, ты, здоровый рогатый бык?!
— Возьми то дерьмо, которое вылетает сейчас из твоего рта, и сунь его к себе в фуражку, калека, — ничуть не смутившись, оборвал его Шульце, неловко пытаясь засунуть свою длинную больничную рубашку в черные брюки. — Кажется, ты забыл, что разговариваешь с фельдфебелем великой германской армии. Передай-ка мне мои стаканчики для перемешивания костей, будь добр.
Пока Матц, преодолевая боль, тянулся за шнурованными ботинками Шульце, Однояйцый распахнул дверь в палату и вкатил в нее допотопное инвалидное кресло. Его лицо было пепельно-серым. «Мне кажется, она снова открылась — я имею в виду, моя рана», — пролепетал он.
— Тогда просто шагай не так широко, вот и все, — безжалостно посоветовал ему Шульце, — а не то и второе твое яйцо выпадет из своего гнезда и укатится куда-нибудь. Давай, давай, пошевеливайся; не стой ты там, словно истукан! Помоги мне посадить в коляску этого калеку.
— Но куда, тысяча чертей, ты собираешься идти? — спросил Однояйцый, помогая Шульце подсадить Матца в инвалидное кресло. Его любопытство, судя по всему, пересилило боль.
— Куда мы собираемся идти? — молниеносно откликнулся Шульце. — К женщинам — мы собираемся сделать с ними три «о».
— Что?
— О, великий Боже! У тебя что, до сих пор еще пух не исчез за ушами? Мы собираемся отыскать их, облапать и оттрахать!
— О, понятно, — протянул Однояйцый. — А что же потом, Шульце?
— А потом, мой замечательный маленький панцергренадер, — заорал Шульце, — мы собираемся отыскать самый лучший батальон во всей германской армии — батальон «Вотан»! — В следующее мгновение он уже выскочил из вращающихся дверей госпиталя, толкая перед собой инвалидное кресло с Матцем, точно это была детская коляска с ребенком-переростком.
Глава вторая
— Господь всемогущий, яви нам свою милость, прошу тебя! — выдохнул Матц, сидя в инвалидном кресле, которое Шульце пытался пропихнуть сквозь толпу разгоряченных солдат-отпускников, ждавших своей очереди, чтобы подняться на второй этаж, где проститутки обслуживали клиентов. Гигантская гостиная борделя, уставленная громоздкой плюшевой мебелью в стиле XIX столетия, была полна шлюх в шелковых неглиже, щеголявших своими прелестями. Сбиваясь с ног, по борделю носились потные официантки, спешившие разнести сигареты и бутылки с пивом и шнапсом. Несмотря на то, что где-то совсем рядом разрывались бомбы, в самом заведении жизнь просто кипела.
— Ты только посмотри на всю эту роскошь, Матци, — вздохнул Шульце. — Боже, они так хороши, что я с удовольствием съел бы их сырыми — и без всякой соли. И ты только послушай, как скрипят пружины кроватей там, наверху. Разве это не замечательная музыка — и разве она не лучше, чем «Хорст Вессель» и «Дойчланд юбер аллес» вместе взятые[6]?
— Взгляни вон на ту, Шульце, — прошептал Матц, указывая на дородную блондинку, чьи огромные груди аппетитно перекатывались под ее черным бельем, угрожая разорвать его. — Какие фантастические прелести снаружи — а что же там внутри? — Ослепленный красотой блондинки, Матц жадно протянул к ней обе руки, пытаясь схватить ее.
Однако перед ним неожиданно возник мужчина в форме артиллериста, с обожженным солнцем лицом ветерана Африканского корпуса.
— Убери свои лапы от нее, ты, одноногий калека! — рявкнул он. — Тебе придется подождать своей очереди — точно так же, как и всем нам. Лично я не видел ни одной белой женщины на протяжении тридцати недель. А если ты слишком спешишь, то удовлетвори себя пока своими же собственными грязными ручонками. Судя по всему, от той маленькой штучки, которая у тебя имеется ниже пояса, в этом заведении все равно будет не слишком много пользы.
Эта реплика артиллериста вызвала взрыв хохота среди стоявших рядом солдат. Пока Матц задыхался от ярости, Шульце смерил артиллериста холодным взглядом.
— Тебе известно, к кому ты обращаешься, ты, взбесившийся трубочист? — осведомился он с ледяной вежливостью. — Если нет, тогда я просвещу тебя. Ты разговариваешь с шарфюрером лучшего батальона лучшей дивизии Ваффен-СС. А именно, батальона «Вотан» из состава дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер»!
На артиллериста это заявление не произвело ровным счетом никакого впечатления.
— Я хотел бы тебя кое о чем спросить, — обратился он к Шульце.
— Пожалуйста, спрашивай.
— Я хочу знать: твоя мать была девственницей или нет, когда родила тебя? — спросил артиллерист с усмешкой. — Или же тебя нашли под капустным листом?
Его острота вызвала новый взрыв бешеного хохота со стороны скучающей солдатни. А у блондинки, смеявшейся до слез, правая грудь все-таки вывалились из ее неглиже. Солдаты одобрительно засвистели, приветствуя это зрелище восторженными криками.