Но через два года после того, как Шварц со всем пылом отдался этому благородному делу, его дядя Гейдрих неожиданно сознался ему — в момент, когда, находясь в состоянии глубочайшего опьянения, ненавидел себя и все вокруг, — что его собственную бабушку звали Сара и что она была еврейкой. Каким же ударом стало для Шварца это неожиданное страшное открытие! Оно разрушило всю его жизнь. Он, офицер СС и боец элитного подразделения, подчинявшегося непосредственно фюреру, оказался потомком какого-то грязного еврея![17]

Шварц постарался избавиться от этих ужасающих мыслей. Он боялся, что его мозг просто не выдержит их, ведь ему постоянно приходилось жить раздвоенной жизнью и лгать не только другим, но и самому себе.

— Да, — продолжал жизнерадостно вспоминать между тем Шмеер, — помню, как мы выволокли наружу старого раввина Хиршбаума. Мы стащили с него штаны и выставили его на бочку на всеобщее обозрение, чтобы все могли видеть его маленький сморщенный обрезанный член. И заставили его в таком виде петь песню «Хорст Вессель»[18]…

Неожиданно гауляйтер замолчал и весьма учтиво поклонился пожилому священнику, который следовал мимо них в собор.

— Добрый вечер, ваше преподобие, — произнес Шмеер. Сейчас он был похож на лавочника, который прекрасно знал, что без одобрения со стороны церкви никто не захочет покупать товар в его лавке и он разорится через месяц. — Сегодня стоит такая хорошая погода, не правда ли, ваше преподобие?

Пожилой священник что-то неразборчиво пробормотал в ответ и проследовал мимо. Когда он удалился достаточно далеко, Шмеер сказал Шварцу извиняющимся тоном:

— Пока еще эти уроды в сутанах нам нужны, господин гауптштурмфюрер, но как только война закончится, мы хорошенько поквитаемся с ними, обещаю вам.

И он улыбнулся Шварцу:

— Мне надо идти, господин гауптштурмфюрер, но я был бы крайне польщен, если бы племянник великого Гейдриха оказал бы мне честь и навестил мой дом в один из тех вечеров, когда моя супруга не занята с этими страшными коровами — членами «Веры и красоты»[19].

Тут Шмеер подтолкнул Шварца локтем в бок и пробормотал:

— Думаю, что даже здесь, в этом святом Падерборне, я смогу обеспечить вам кое-что, от чего ваши глаза полезут на лоб. Как насчет следующей субботы, а, гауптштурмфюрер?

Не дожидаясь ответа Шварца, он жизнерадостно пророкотал:

— Ну и отлично, значит, условились. Встречаемся в следующую субботу. И не забудьте все это время кушать сельдерей, гауптштурмфюрер. Как известно, он сильно улучшает потенцию!

Шмеер еще раз рассмеялся, довольный, и скрылся из глаз. Молодой офицер СС остался стоять один на темной площади, в ярости стискивая до боли кулаки и негодуя на судьбу, которая обошлась с ним столь жестоко и несправедливо.

Однако Шварцу было пока не суждено вкусить тех небывалых сексуальных радостей, которые щедро сулил ему Шмеер. Когда наступила суббота, на Гамбург был совершен крупнейший авианалет британских ВВС. Весь город горел, и «Вотан» был срочно вызван на помощь.

Глава четвертая

Гамбург погибал. Его по частям пожирало яростное пламя, которое породили сотни и тысячи сброшенных на него фосфорных бомб. Когда грузовики с бойцами «Вотана» проследовали по мостам через Эльбу, эсэсовцы явственно учуяли жуткий запах сгоревшей человеческой плоти. Весь берег реки был объят пламенем. Закрывая лицо ладонью от нестерпимого жара, фон Доденбург видел, как старинные дома XVIII века разваливаются на куски и обрушиваются, словно театральные декорации. Резко повернувшись, Куно крикнул обершарфюреру Шульце:

— Пусть все наденут противогазы, быстро!

Шульце повторил приказ фон Доденбурга и прокричал, перекрывая рев пламени:

— Когда мы вылезем из грузовика, помочитесь на носовые платки и обмотайте их вокруг шеи. И не трясите головами слишком сильно, а то они отвалятся!

Но впервые за много лет в его голосе не было слышно никакого веселья. Застыв от ужаса, он смотрел, как его родной город гибнет у него на глазах.

Колонна грузовиков с бойцами «Вотана» медленно продвигалась по задымленным улицам. Дважды им пришлось резко затормозить из-за того, что прямо по курсу перед ними на землю обрушивались 200-килограммовые авиационные бомбы, взрывавшиеся с ужасающим грохотом. В конце концов им все-таки удалось добраться до места назначения — грузового двора главного городского железнодорожного вокзала.

— Всем выбраться из грузовиков, живо! — приказал фон Доденбург. Вокруг все пылало. От жара едва не плавились булыжники, покрывавшие грузовой двор, и ему приходилось пританцовывать на них, чтобы не обжечь ноги.

Эсэсовцы торопливо выпрыгнули из грузовиков. Фон Доденбург начал разделять их на небольшие отряды, но в этот момент в гущу бойцов «Вотана» врезалась толпа объятых паникой инвалидов с ампутированными конечностями, которые пытались спастись от страшного пожара. Некоторые из них ковыляли на одной ноге, помогая себе костылями, другие тащили под руки своих товарищей, у которых вообще не было ног. Фон Доденбург похолодел от ужаса, заметив, что некоторые из этих инвалидов к тому же еще и слепые. Они беспомощно звали на помощь тех, кто мог бы перевести их через бушующее пламя.

— Роттенфюрер Ден! — крикнул он унтер-фюреру, стоявшему рядом с Шульце. — Возьми свое отделение и помоги этим людям добраться до укрытия в здании вокзала!

— Слушаюсь, господин офицер! — Ден побежал исполнять приказание.

Мимо них с криками пробежала женщина. На ее обнаженной груди пылали комочки попавшего на нее фосфора. Шульце попытался остановить ее, но не сумел.

— О, Боже, — выдохнул гамбуржец. — Вы видели эту несчастную, господин офицер?

Фон Доденбург кивнул, не сказав ничего. Единственным способом потушить пылавший на груди этой женщины фосфор было погрузиться в воду по самую шею. На воздухе же потушить горящий состав было попросту невозможно.

— Пока остальные бойцы будут пытаться помочь этим несчастным, Шульце, наша задача — патрулирование улиц Гамбурга в целях предотвращения случаев мародерства. Ясно тебе?

— Это ясно и без письменного приказа, господин офицер, — буркнул Шульце. Он прекрасно понимал, что имеет в виду фон Доденбург. Гамбург кишел дезертирами, дельцами черного рынка и иностранными рабочими, которые наживались во время таких бомбежек, грабя разбомбленные дома и полуразрушенные жилища, а затем с выгодой сбывая захваченные в них ценные вещи.

Они двинулись в путь. Фон Доденбург шагал впереди со «шмайссером»[20] в руках, Шульце с пистолетом замыкал их небольшую колонну. Они прошли мимо городской пожарной машины. Ее двигатель все еще работал, но сами пожарники уже задохнулись в пламени и дыму пожара. Они так и остались сидеть на своих местах. Их тела обуглились до костей, и сохранились только металлические каски.

— Быстро вперед! Бегом! — крикнул фон Доденбург.

Эсэсовцы перешли на бег. Осколки стекла захрустели у них под ногами. Никто не смел оборачиваться назад. Мгновение спустя пожарная машина взлетела на воздух. То, что от нее осталось, окутали яростные языки пламени.

Они подбежали к гордости Гамбурга — внутреннему озеру Альстер. По всему Альстеру плавали люди — жертвы бомбардировки фосфорными бомбами, — пытаясь сбить лютое пламя.

На углу улицы пожилой полицейский складывал мертвецов, которых он вытаскивал из сожженной гостиницы. Большинство от жара пламени превратились в подобие пигмеев, и он складывал их останки в штабеля, точно сооружая кладку дров.

— О, Боже! — вырвалось из груди Шульце. Его глаза расширились от ужаса. — Нет, вы только посмотрите!

На противоположной стороне улицы выстроился ряд деревьев. Их ветви были обожжены дочерна и частично сломаны взрывом. Но не это заставило Шульце вскрикнуть от ужаса. Все увидели, что на ветвях деревьев повисли трупы младенцев. Их выбросило взрывной волной из разбомбленного родильного дома, и они повисли, зацепившись за ветви, словно страшные перезрелые плоды.