Там никто не ожидал гостей.
«Поход этих варваров схитрен был так, свидетельствует патриарх Фотий, что и молва не успела предупредить нас, дабы мог кто-либо подумать о безопасности, и мы услышали о них только тогда, когда их увидели, хотя и отделялись от них многими странами и народоначальствами, судоходными реками и пристанищными морями…
Помните тот час, несносный и горький, говорит он же после, вспоминая это событие, когда в виду нашем плыли варварские корабли… когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а на нас воздымало шумящие волны брани; когда они проходили пред городом и угрожали ему, простерши свои мечи?
Помните ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь наша догорала с последними лучами солнца, и заря бытия нашего поглощалась глубоким мраком смерти?»
Быстро и смело вошла русь «внутрь суду», в пристань, высадились на берег, разделили жребием предместья и принялись убивать и грабить.
«Что это? — восклицает ученый, красноречивый проповедник, обливаясь слезами в соборном храме Святой Софии, перед собравшимся народонаселением столицы, — откуда упал на нас этот дально-северный и страшный перун?.. откуда нахлынуло это варварское, сгущенное и грозное море?..
Народ жестокий и дерзкий разоряет и губит все, нивы, жилища, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя. Он, как саранча на ниве и как ржавчина на винограде, или страшнее, как жгучий зной, тифон, наводнение, или не знаю, что и сказать, явился в стране нашей и сгубил жителей ее».
Испуганным грекам показалось, что неприятели уже перелезли через стены, и что город взят.
Молодого императора Михаила III не было тогда в городе: он только что вышел на агарян в Малую Азию. Эпарх (наместник) послал к нему известие, которое настигло его на Черной реке. Михаил поспешил вернуться…
Греки, между тем, вступили, без сомнения, в переговоры с напавшей русью. Предложена была им богатая дань, лишь бы они сняли осаду и удалились…
Всю ночь жители Константинополя провели в беспрерывных молитвах.
Фотий вынес из церкви Влахернской ризу Богоматери и вместе с народом совершил крестный ход по городу у стен его, держа ризу на руках своих. Все молились усердно, слушая сугубые ектеньи и литургии на определенных местах.
И настал день спасения, 5 июня 865 года.
Русь, видно, довольная богатством, награбленным в предместьях, довольная и полученной данью от города, удалилась столь же быстро, как и явилась, на своих легких судах.
«Как только девственная риза Богоматери обнесена была по стене, говорит Фотий во втором своем слове, варвары сняли осаду города, и мы избавились от ожидаемого плена и сподобились нечаянного спасения…
Мы избавились от грозы, избежали меча, и губитель миновал нас, покрытых ризою Матери Слова: воспоем вместе с нею благодарственные песни рожденному из нее Христу Богу нашему… Она оружие наше и стена, щит и воевода».
Долго после сохранялось между греками воспоминание об этом внезапном нашествии руси.
Походом киевских витязей Аскольда и Дира имя руси огласилось в мире: «начаша прозывати Русска земля; о сем бо уведахом, говорит летописец, яко при сем Цари (Михаиле) приходиша Русь на Царьград, яко же пишется в летописаньи Гречьстем».
Много золота, серебра, драгоценных камней и паволок добыли удалые варяги, но они привезли в Киев сокровище драгоценнее золота, серебра, драгоценных камней и паволок: они привезли семя христианской веры для будущего государства, которое зарождалось в Новгороде с прибытием первого князя, Рюрика, как родоначальника русских государей.
Тот же патриарх Фотий свидетельствует об их обращении в грамоте, писанной им к восточным епископам в 865 году: «Россы, славные жестокостию, победители народов соседственных и в гордости своей дерзнувшие воевать с Империею Римскою, оставили суеверие, исповедуют Христа, и суть друзья наши, быв еще недавно злейшими врагами. Они уже приняли от нас Епископа и священника, имея живое усердие к богослужению Христианскому».
Таким образом, в одно время с началом государства в Новгороде, зародилась у нас и христианская вера в Киеве. В отличие от народов западных, получивших ее из Рима, мы приняли ее из Константинополя, от греков, и именно в то время, когда церковь вышла там с победой из борьбы со всеми лжеучителями и успела отпраздновать торжество православия, на основании семи вселенских Соборов. Сообщил ее нам патриарх, который первый восстал и против суемудрия западного, и против папского властолюбия. Принесенное на Русь богослужение, сохраняя в себе учреждения и предания первых времен христианства, оживлялось вдохновенными славословиями великих духовных песнопевцев и незадолго перед тем украсилось священной иконописью.
И Священное Писание со всеми богослужебными книгами, к счастью новых христиан, было только что переведено на славянский язык, для соседних славянских стран, двумя святыми братьями, уроженцами Селунскими, Кириллом и Мефодием. Проповедники болгарские, их ученики, могли принести нам Божественное слово на родном наречии, в основание Русского духовного просвещения.
Государственное начало, вера христианская и духовное просвещение на своем языке — вот три семени, великие, благодатные, почти единовременно упавшие свыше на славянскую почву, в великое знамение будущности русской!
А что происходило, между тем, на Севере? Неужели Рюрик оставался, сложа руки, в Новгороде?
Вероятно, норманнской веревкой, о которой надолго сохранилось воспоминание, он межевал землю, полученную во владение, определяя, куда должны тянуть его волости или верви: к князю, к боярам, к городам.
Может быть, он принимал участие в норманнских походах по Балтийскому и Немецкому морям, в Германии, Франции и Англии; может быть, распространял пределы новгородского владычества на востоке и юге, к стороне Уральских гор; может быть, в продолжение семнадцати лет он успел и там, и здесь. Киевская летопись молчит об этих действиях, сообщая, под 879 годом, лишь известие о его кончине, перед которой он отдал на руки родственнику своему Олегу только что родившегося сына Игоря (следовательно, он был еще тогда в поре полного мужества), ему же передал и свое княжение.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ОЛЕГ
879-912
Олег, молодой, пылкий, деятельный, недолго усидел на месте. Жажда ли деятельности, врожденная норманну, желание ли найти другое жилище, удобнее и веселее низменных северных болот, или распри со строптивыми новгородцами были причиной, но он вскоре снарядился в поход. Народное предание придает ему много воинов: варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей. Двигался он по тому обыкновенному пути, по которому издавна шли к югу северные скитальцы. Малолетнего Игоря он взял с собой, словно заранее решил не возвращаться в Новгород.
На Днепре Олег занял Смоленск, город вольных кривичей, и посадил там мужа своего; плывя далее вниз, взял Любеч, где посадил также своего мужа. Наконец, представился ему Киев, на который он зарился, может быть, издали и прежде. Надо взять и его!
Но город был укреплен опытными варягами. Для осады его понадобилось бы много времени; брать на щит — успех сомнительный, или, по крайней мере, не верный: у Аскольда и Дира была своя храбрая дружина, а уступить без боя такое завидное владение они не могли.
Олег решился на хитрость, к которой в нужных случаях любили прибегать его соотечественники: он оставил часть своих лодок позади, в прочих схоронил воинов и приплыл под Угорское. Так называлась ближайшая гора к Киеву, где стояли вежами угры (венгры), шедшие в Европу с востока (898) через горы великие. Отсюда послал он к Аскольду и Диру звать их к себе в ладью, выдавая себя за проезжего гостя, плывущего в Константинополь от князя Олега и княжича Игоря из Новгорода: «Придета к нам к родом своим». Легковерные подались на обман. Они вышли из своей крепости с немногими провожатыми, спустились с горы на берег и приблизились к ладьям. Вдруг выскочили спрятанные воины и бросились на них. Показался и сам Олег. «Вы не князья и не княжеского рода, сказал им гордый норманн, уважавший больше всего благородство, а я князь, и вот сын Рюриков», прибавил он, указав на вынесенного между тем из ладьи ребенка Игоря. Несчастные пали в то же мгновение под мечами убийц. Тела их отнесли на гору, где, в Несторово время, был Ольмин двор, и там погребли. На месте погребения Аскольдова этот Ольма построил впоследствии церковь Св. Николая, а Дирова могила, говорит Нестор, находится за монастырем Св. Ирины, как будто в воспоминание об их христианстве.