В 859 году (первое определение времени в летописи) какая-то ватага норманнов, называвшихся у нас варягами, приплыла по Варяжскому морю в устье Невы, рассыпалась по сторонам и обложила данью встреченные ею племена, славянские и финские.
Но владычество норманнов продолжалось не долго: племена вскоре восстали, одно за другим, потому ли, что были выведены из терпения насилием пришельцев, или потому, что увидели возможность легко справиться с ними, и не захотели нести напрасных убытков.
Как бы то ни было, хозяева прогнали незванных гостей туда, откуда они приходили, «за море», и начали по-прежнему «владеть сами о себе», но вскоре перессорились между собою, «встал род на род», полилась кровь, и усобице не видать было конца, а норманны, с часу на час, могли воротиться с новыми, еще большими силами, отмстить жестоко за полученное оскорбление и наложить иго тяжелее прежнего!
Тогда, среди общей смуты, пришла в голову кому-то из воевавших благая мысль, чтобы прекратить кровопролитие: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву».
Совет пришелся по душе. Но где искать князя столь сильного, чтобы он мог дома держать свое имя грозно, а в нужном случае защитить мирные племена от внешних врагов?
Здравый смысл, народный толк, указал им норманнов, которые господствовали по всему взморью, ближнему и дальнему, ходили беспрестанно на все четыре стороны, селились везде, где пригревало солнце, и готовы были служить кому угодно, лишь было бы из чего, — норманнов, о которых грозная слава распространялась всюду. Да и кого же в то время было выбрать? Кто имел столько силы и смелости, чтобы взяться за такое трудное и опасное дело? Кто мог лучше защитить от норманнов, как не их соотечественники?
Словене, с подчиненными им, более или менее, кривичами, чудью, весью и мерею, пошли «за море», к одному норманнскому племени, по какой-то причине им более знакомому, которое жило, кажется, в углу Варяжского моря, в соседстве и совокупности с родственными нам племенами, и «называлось Русью, как другие племена назывались Свеями, Англянами, Готами и Мурманами».
«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: придите княжить и володеть нами», сказали им послы без всяких околичностей и условий. Вещие слова, определившие дальнейший ход нашей Истории.
Норманны хорошо знали их землю, богатый Гольмгард, знали соседнюю, обильную мехами Биармию (Пермь), знали заманчивую Грецию, куда многие от них часто ездили торговать в Константинополь и служить по найму в императорской варангии (гвардии).
По этому пути, знаменитому аustеrvеg норманнских летописей, уже ходили в Грецию, лет за тридцать, некоторые из той руси, к которой теперь обратились посланные. Нашлись охотники согласиться на вызов: три брата, князья Рюрик, Синеус и Трувор. Они поднялись со всем своим племенем, «пояша по собе всю Русь», и пришли к нам в 862 году.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ РЮРИК С БРАТЬЯМИ
862-879
Старший из братьев, Рюрик, сел в Ладоге, откуда, при истоке Невы, всегда удобнее было встретить норманнов, которые обыкновенно приставали к этой гавани, известной у них под именем Альдейгоборга, Синеус поселился у веси на Белоозере, а Трувор в Изборске у кривичей.
Война была любимым занятием, промыслом, привычкой и жизнью норманнов, и вот призванные братья, лишь только утвердились в новых становых своих жилищах, как и начали «воевать всюду» с соседними племенами.
Но через два года меньшие братья умерли: старший, Рюрик, унаследовал их волости и переселился со своей дружиной в Новгород, главный город словен, уже сильный, богатый торговлей, владевший обширной волостью и имевший свои гражданские учреждения, — «и прозвались Новогородцы от них (от пришедшей руси), Русскою землею, а прежде были Словене».
Мужам своим Рюрик раздал: кому Полоцк, кому Ростов, кому Белоозеро, — с обязанностью собирать дань, судить и рядить народ и приходить к нему с воинами по требованию. Срубив сам город в Новгороде (Городище?) он велел им также, по исконному обычаю норманнов, рубить везде города или крепости, как необходимые точки опоры, где легко держаться, откуда удобно нападать, куда можно приводить пленников и сносить добычу.
Мужи Рюриковы разошлись со своими бранными родичами, переселение которых с Севера продолжалось еще много времени, «и по тем городам, говорит древнейшая наша летопись, Варяги везде находники, а первые жители в Новегороде Словене, в Полоцке Кривичи, в Ростове Меря, в Белеозере Весь, в Муроме Мурома». Пришельцы составляли главную, господствующую часть городов славянских и финских, и военное, высшее сословие нового государства. «И теми всеми (пришельцами и туземцами) обладаше Рюрик».
Привыкнувшие к воле новгородцы вскоре не поладили с ним, говорит позднейшая летопись: «оскорбишася глаголюще, яко быти нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и рода его… уби Рюрик Вадима храбраго, и иных много изби Новогородцев, советников его».
Двое из спутников Рюрика, Аскольд и Дир, не князья и не бояре, выпросились у него с родом своим в Константинополь, намереваясь, без сомнения, служить в числе императорских телохранителей или секироносцев.
Отпущенные, они не попали, однако же, куда собирались: пронесясь в легких ладьях по Днепру мимо Смоленска и Любеча, показавшихся им слишком крепкими, они остановились под крутой горой, на которой, в сени тополей и черешен, виднелся городок…
Осмотревшись и порасспрашивав, они узнали, что городок называется Киевом, что строители его, три брата, Кий, Щек и Хорив, с сестрою Лыбедью, умерли, а жители платят дань родам их, хозарам.
Искателям приключений понравилось место при широкой реке, текущей прямо в любезное для них море, на перепутье с Севера, из родины, в Грецию — так тепло здесь и привольно, всего растет, кажется, вдоволь. А жители смирны, воинов нет, городок не крепок. Не остаться ли здесь?
Подумано, сделано. Аскольд и Дир остались, а поляне, самое тихое из племен славянских, приняли их к себе без прекословия.
Разнеслась молва об удаче и выгодном поселении. Из Новгорода вскоре прибыло к ним несколько мужей, ушедших от Рюрика. После могли останавливаться у них проезжие земляки, а другие приплыть даже нарочно. Число товарищей увеличивалось беспрестанно: они утвердились и начали владеть Полянской землей, как владели их единоплеменники на Севере, и, подобно им, воевать с соседями.
Но таких легких войн вскоре стало для них недостаточно. Другая мысль запала им в голову, другая мечта овладела их живым воображением, достойная норманнской крови. Они вздумали идти на Константинополь, о котором на их родине рассказывались чудеса. Миклагард, Миклагард, великий город! Чего там нет! Какие сокровища везде собраны! Сколько золота и серебра, паволок! Что за вина, что за яства! А защита плохая. Греческие воины изнежены до того, что имя их у родственных варангов употребляется в насмешку. О жителях и думать нечего. Путь же недалек, морские бури знакомы. Отчего не попытаться? Ходили же их братья, прежде и после, на Рим, на Париж, на Лондон, на Севиллу. Смелость города берет. Авось!
Начались приготовления к походу. Кликнут клич, который, передаваясь от города к городу, мог вскоре донестись и до отдаленного Севера.
Стали со всех сторон собираться охотники делить труды, опасности и успехи, как это обыкновенно случалось при всяком большом норманнском предприятии. На Царьград, на Царьград!
Славяне принялись строить лодки, которые выдалбливались из цельного дерева, и потому назывались у греков однодеревками, а после у казаков душегубками.
И через два года пустилось по Днепру сборное ополчение из двухсот судов. Первые четыреста пятьдесят верст по реке не представляли никакого затруднения. Но вот начинаются страшные Днепровские пороги, продолжение Карпатских гор, которые до сих пор препятствуют свободному судоходству. Привычные к воде норманны успевают кое-как пробраться через все преграды, где на веслах, где под парусом, где выходя на берег и неся на плечах свои легкие лодки. Но вот открылось раздольное море, и вдали показался перед ними желанный Константинополь.