— Здравствуйте, — сказал Роман Егорович.

— Здравствуйте, — ответила она, и ноздри ее тоненького носика так вздрогнули, точно она еле сдерживалась от хохота.

— Вы не узнаете меня? — спросил он, хотя узнать его ей было мудрено, так как он никогда ранее не встречался с ней.

Но она задумалась и ответила:

— Узнаю!

— Так мы с вами старые знакомые, — обрадовался Рогов и тут же, уловив ее немецкий акцент, прибавил: — Ведь вас зовут Ирма?

— Нет, Маргарита.

— Ах да, да, Маргарита! Я и забыл. Так вот что, Маргарита, присядьте да скажите, чем мне вас можно угостить?

— Моей подруге тоже можно сесть? — спросила она.

— А это ваша подруга?

— Да, она тоже хористка.

— Я только думаю через букву «а», — сказал он, хитро улыбаясь, — то есть «харистка» от слова «харя», а не «хор».

Та обиделась, презрительно повела плечами, круто повернулась и, отходя от столика, сказала:

— Невежа, дурак! Право, дурак!

— Вы обидели ее, а она вам ничего не сделала, — сказала Маргарита. — Вы должны подарить ей что-нибудь.

— Подарить? С удовольствием!.. — Рогов достал из бокового кармана бумажник огромных размеров, совершенно новый, пошарил в нем, вынул двадцатипятирублевку и, отдавая ее Маргарите, перешел уже на «ты». — На-ка, снеси ей, — сказал он, — только чтоб она сюда не возвращалась. А ты сама скорее приходи!

— Подарите и мне, — попросила она.

— А вот когда вернешься. Скажи только вперед, чего тебе заказать?

— Шампанского, — ответила Маргарита и, презрительно выставив нижнюю, слегка припухлую, губу, пошла разыскивать свою приятельницу-хористку.

Найдя подругу, она сказала:

— Я выпросила нам с тобою пополам десять рублей за то, что он обругал тебя. Я пройду к буфету, разменяю и дам тебе твою половину. Он велел мне скорее приходить назад. Я с него еще разживусь.

— Ничего не разживешься. Ведь он хам. Сейчас видно.

— Зато денег у него сколько!

— У них у всех денег много.

Маргарита рассчиталась и тем временем думала: «Неизвестно еще, чем кончится, а этих двадцати пяти рублей не было бы, если бы не я, стало быть, львиная доля принадлежала мне по праву». Потом она вернулась к Рогову.

Стол еще был пуст, и она спросила:

— Что же, вы заказали?

— Да, заказал, сейчас принесут.

Действительно, к ним спешили три официанта. Один нес вазу с фруктами, другой — бокалы, а третий держал в каждой руке по нескольку бутылок, между пальцами.

— Это что же такое? — спросила Маргарита.

— Ты велела шампанского, а в порядочном обществе я менее полудюжины не спрашиваю.

— Вы еще кого-нибудь позовете?

— А вот сейчас будем выбирать.

Пары не расходились. Глаза у прогуливавшихся девиц все более разгорались. Тех, которых находил покрасивее, Рогов подзывал к столу.

— Только не эту! — быстро и энергично воскликнула Маргарита, когда он кивнул головой высокой девушке с удивительным льняным цветом волос.

Но было поздно. Та уже подходила и будто прежнему знакомому сказала ему очень просто:

— Здравствуйте.

Когда она уселась, Рогов спросил Маргариту:

— Почему ты не хочешь, чтобы я пригласил ее?

— Потому что я с ней в ссоре.

— Экий вздор какой! Хочешь, я сейчас помирю вас? Из-за чего вам ссориться? — Потом, обращаясь к высокой блондинке и поднимая свой бокал, наполненный шампанским, сказал громко, во всеуслышание: — Маргарита говорит, что она с тобой в ссоре. Помиритесь, девочки мои! Ведь вы составляете одну семью, а нет ничего лучшего в семье, как дружба да любовь.

— Пошему ниэт? — согласилась высокая блондинка, выговаривавшая русские слова еще хуже Маргариты. — Я, пошалюй, зоглясна.

— Вот умница! — чрезвычайно обрадовался Рогов. — Ну-ка, Маргарита, встань и поцелуй ее!

— Ни за что на свете.

— Полно врать. Первая, кто встанет и поцелует другую, получит от меня двадцать пять рублей. Ну-ка, кто умнее?

— Я буду умнее, я получу от вас деньги, давайте мне двадцать пять! — живехонько согласилась высокая блондинка и тут же встала с целью подойти к Маргарите.

Но та гордо выпрямилась, сверкнула красивыми глазами и сказала:

— Никогда!

— Вот ты какая! — обратился к ней Рогов. — Что же это значит?

— Она назвала меня «воровкой».

Роман Егорович хотел вмешаться, но успел только высказать, что это действительно очень обидно. Ему не дали говорить. Перебранка поднялась ужасная. Вероятно предполагая, что он не знает немецкого языка, блондинка и Маргарита стали тут же сводить счеты на своем родном наречии. Он поминутно вмешивался в их спор, но они все более горячились и не слушали его, даже не заметив того, что он все понял и говорил с ними по-немецки. Наконец они до того начали кричать, что все гости стали смотреть в их сторону.

Подошла какая-то толстая женщина, и тогда только они присмирели. По-видимому, это была их начальница, а может быть, и директриса хора. Любезно улыбаясь Рогову, она предложила что-нибудь спеть.

— В кабинет в таком случае! — скомандовал он, сейчас же добродушно соглашаясь. — Все за мною, все в кабинет; там и мировая состоится.

— Никогда! — снова и с еще большим упорством ответила Маргарита. Однако это не помешало ей отправиться вместе со всеми в отдельную комнату ресторана.

Рогов сидел на диване. Хор стал полукругом, выставив дам в первую шеренгу.

— Пойте мне «Славу»! — скомандовал Рогов.

— Кого величать прикажете? — спросила его одна из хористок.

— Величайте Романа Егоровича.

И пошло все понемногу на самый разнузданный лад. Пели, в промежутках пили, и с разрешения Романа Егоровича каждый заказывал себе, что хотел. Потекли словно сквозь прорванную плотину денежки купчихи Куприяновой, быть может скопленные ценою тяжелых трудов долгой жизни.

Значительная доля промотанных в эту ночь денег перепала самому хозяину заведения за закуски, кушанья, вина и т. п. Хор тоже хорошо попользовался, и многие из певиц в отдельности сумели выклянчить себе кто золотой, а кто и кредитку покрупнее. Тут уже каждая из них старалась сама для себя. Прислуга тоже нажилась немало, приписывая и привирая на счетах.

Но Роман Егорович не огорчался. Он именно хотел, чтобы кругом его был дым коромыслом и чтобы все ходило по струнке.

Смирнин провел вечер с другой Маргаритой — Маргаритой Прелье.

Да не покажется странным кому-нибудь, что это имя повторяется. Разве не подходит оно к созданиям, любовь которых отщипывают по лепестку и любящие немножко, и любящие очень сильно, и ничуть не любящие, до тех пор, пока все лепестки не вырвутся и цветок не будет выкинут на большую дорогу, где пройдут мимо него с презрением или безжалостно затопчут прохожие?

Иван Павлович значительную часть ночи промечтал о том, какую он теперь начнет жизнь. Оставаться в банке он ни в каком случае не желал. Здравый смысл творил ему, что если дело выемки вклада купчихи Киприяновой прошло вчера благополучно, то теперь каждую минуту можно опасаться простой случайности. Разве не может приехать купчиха за своими билетами? Этого было бы совершенно достаточно, чтобы преступление раскрылось.

Правда, он очень ловко пустил слух о полученном им наследстве, так что выход его из числа служащих, конечно, никого не поразит неожиданностью. Но, пока все это устроится, ему страшно хотелось отведать того блаженства, которое доставляет пустым натурам самый процесс мотовства.

Смирнин проснулся на другое утро рано и сейчас же встал, сказав Маргарите Прелье, что у него масса дела, но чтобы она никуда не отлучалась, так как он непременно заедет к ней, чтобы взять ее с собою обедать.

— Но мне тоже хочется кое-что купить, — возразила Маргарита Прелье. — Ведь не на «посмотрение» только дал ты мне эту тысячу рублей.

— До четырех часов ты, во всяком случае, свободна, — ответил он и уехал.

Шел десятый час. Большие магазины и банкирские конторы уже открывались. Смирнин отправился прежде всего к Юнкеру и, отсчитав себе значительную сумму для личного употребления, внес остальное на свое имя на текущий счет. Затем, имея немного более пяти тысяч в кармане, он поехал к себе в меблированные комнаты. Торжество минуты полного расчета с квартирной хозяйкой особенно манило его. Он усматривал огромную силу мести в том, что покажет ей теперь, с кем она имела дело и как мало уважала его.