— Ты думаешь, что и петербургский ревизор его не спасет? — спросила дрогнувшим голосом девушка.

— Эх, кабы нам уговорить их бежать отсюда! Да подальше, в чужие края. Вот тогда, действительно, им нечего было бы опасаться, — сказал старик, не отвечая на предложенный вопрос и в смущении отворачиваясь от пытливого взгляда, устремленного на него.

— Бежать! Да разве это возможно?

— Все возможно, моя сударыня.

— Так возьми же у меня денег! Сколько тебе? Мы можем дать, у нас много, — вскричала Магдалина.

— Дайте досказать, сударыня. Тут зацепка не в одних деньгах…

— А в чем же?

— Да в самом Федоре Николаевиче, если уж хотите знать, вот в ком. С опасностью жизни, можно сказать, я к нему проник намедни, на коленях умолял их дозволить нам их спасти, — не желают. «Я, — говорит, — пускать тебя к себе не велю, если ты меня этим будешь искушать». Все на том стоят, что за грех против покойного князя Господь их карает, ничем их с этой мысли не сбить.

— Мне надо его видеть, — объявила Магдалина.

— Напрасно только измучаетесь, не послушают они и вас. (Нашло на них вроде как помешательство, — хотел он сказать, но, спохватившись, смолк, не выговорив страшного слова.)

— Так что же, по-твоему, надо делать?

— По-моему, надо бы насильно их из острога извлечь, вот что по-моему. Уж толковали мы об этом с Ильей, да он говорит — повременить надо, пусть начальство поостынет маленько к этому делу. Протоколы, следствия, допросы и ответы подсудимого и свидетелей, — все это с эстафетой в Питер послали, к господину министру. Что-то будет!

— А когда же оттуда можно ждать ответ?

Грибков пожал плечами.

— Кто же может это знать, моя сударыня! Бывает и так, что в год и два такие дела кончаются, а случается, что десятки лет тянутъ. Все от людей да от денежных молитв зависит. Кабы было кому хлопотать за нас в Питере, ну, тогда действительно…

— Надо туда ехать. Я поеду.

— Повремените до осени, тогда и я с вами, — сказал подьячий.

— До осени! А тем временем дело его кончится, и его приговорят к каторге, в Сибирь, и отправят туда!

Как ни был озабочен Грибков, но предположение это заставило его засмеяться. Чтоб в три месяца уголовное дело было решено, да с тех пор, как мир стоит, этого не бывало! Он объяснил боярышне, что раньше зимы и ответа из Питера нельзя ждать, стало быть, никаких перемен не произойдет. А до тех пор, может, и удастся увезти заключенного за границу.

План этот, по-видимому, улыбался ему гораздо больше всяких упований на справедливость и проницательность высшего начальства, и уж по одному этому можно было судить, каким опасным представлялсь ему положение несчастного Курлятьева. В глубине души он считал его помешанным и, по его мнению, обстоятельство это усложняло дело самым ужасным образом. Он, значит, не только постоять за себя не захочет, но сам в петлю полезет, как и отец его, который пел благодарственные гимны, когда его заковывали в цепи, отвечал текстами из Священного писания на все предлагаемые ему судьями вопросы, одним словом, так вел себя во время следствия по обвинению его в принадлежности к зловредной и противоправительственной секте, а также в укрывательстве беглых из острога и Сибири преступников, что его нельзя было не заключить в дом умалишенных. Вот что ожидает и сына его при самых благоприятных условиях, если в нем примет особое участие та личность, что пришлют из Петербурга, и решит, что убийство совершено в припадке сумасшествия, а это хуже Сибири. В Сибири покойный Николай Семенович, может быть, до сих пор был бы жив и здоров, а в сумасшедшем доме и двух лет не выдержал, совсем помешалея, захирел и от скоротечной чахотки помер. А какой был крепыш! Цвел силой и здоровьем, вот как и сын теперь. И лет ему было немного. Семнадцати женился; старшей барышне двадцать два года минуло, как он скончался, значит за сорок еще не перевалило. Нет, нет, надо спасти молодого барина от такой беды и, не ожидая приезда петербургских ревизоров, насильно увезти его в безопасное место.

Грибков намекал Магдалине на чужие края, но он знал и в России такие места на Дону, у казаков, где сыну боярина Курлятьева окажут радушный прием. Не выдадут его и в степях за Уралом, да и здесь, поблизости, найдутся укромные местечки, где всю жизнь можно преспокойно прожить под чужим именем.

Жаль только, что состояние-то у Курлятьева как выморочное в казну отойдет. Ну да зато Бахтерины богаты.

Магдалину опытный старик понял как нельзя лучше. Она из тех, кто куда угодно, в самый мрачный вертеп пойдет, не задумываясь, за любимым человеком, и чем он несчастнее, тем сильнее и беззаветнее она его будет любить.

И ничего для него не пожалеет. Осторожненько да умненько повести дело — можно господину Корниловичу вот какой нос натянуть! То-то обозлится, как добыча у него из цепких когтей выскользнет!

Но вдруг такое дело не оборудуешь. Надо и времечко подходящее выбрать, и верных приспешников отыскать, и надежное убежище найти.

Однако и от первого своего намерения: попытаться найти настоящего убийцу — Карп Михайлович не отказался. От заботы он и сна, и аппетита лишился. Еще солнышко не вставало, а он уж на ногах; умылся, оделся, Богу помолился, взял палку, надел картуз, да и в путь. Весь день, до позднего вечера бродит по окрестностям города, и где только не побывает! И на монастырской мельнице можно было его встретить у кумы мельничихи, и в лесу за Принкулинской усадьбой, и на реке с рыбаками, что рыбу тенетами ловят у островка, версты за три от города. Такой стал старичок проворный, и молодому за ним не угнаться.

XII

А в Москве тем временем вот что происходило.

Купчиха Сынкова сидела у окна и всматривалась в ту сторону, откуда должен был прийти ее муж.

Не успел он еще, как следует, побеседовать с нею после приезда, так и рвут его по Москве торговые люди. Отсутствие его длилось целых полгода; уехал — еще зима стояла, а вернулся после Петрова дня. Побывал он и у Каспийского моря, и у казаков на Дону, и на Черном море, вернулся в Астрахань, а оттуда, на судах, привез в Тверь транспорт соленой рыбы тысяч на сто, говорят.

Сколько он с этой рыбы наживет, страсть! Посылает же Господь человеку счастье! Все-то ему удается, все-то у него спорится, что ни затеет. Рыба в цене; бурями множество судов поломало и вместе с людьми в море унесло, а его из всех бед и напастей, от которых другие сотнями гибнут, завсегда целым и невредимым ангел-хранитель выносит. Думали, уж не вернется на этот раз; целых два месяца вестей от него не было. Жена его, как тень, бродила, бледная да худая. Уж и слезы-то все выплакала по нем. Толковали кумушки, что ей уж и вещие сны про него снились, будто звал он ее к себе на дно морское полюбоваться, как раки тело его белое на клочья рвут, и будто она уж и сама собиралась в Астрахань ехать, чтобы хоть косточки супруга попытаться собрать, чтоб по-христиански отпеть да земле предать, и вдруг прискакал от него посол из города Саратова с хорошими вестями: все благополучно, Алексей Степанович жив и здоров, скоро сам будет, а писать не мог по недосугу да по той причине, что все по киргизским степям разъезжал, коней покупал да земли еще десятин тысячу или две приобрел; дешево продавалась, у самых царских солончаков. А за это время бури на море стихли, точно того только и ждали, чтоб он вернулся да, рыбой нагрузивши барки, в обратный путь пустился.

— Не успел и десяти верст отъехать, как на море опять закрутило, а при мне целый месяц вода стояла, как зеркало, — рассказывал по возвращении Алексей Степанович супруге.

— Уж и молилась же я за тебя, Алешенька! Чуяло ли твое сердечушко, как жена по тебе убивалась? — говорила Катерина, с радостными слезами обнимая мужа.

— Чуяло, Катерина, всегда ты у меня в сердце, — молвил Сынков, отвечая на ласки жены.

Но взгляд его был все такой же задумчивый, и улыбка такая же печальная, как и всегда.

Неужто никогда не увидит она его ясным и веселым? Неужто никогда не отпадет злая змея, что постоянно сосет ему сердце?