Множество домов, еще недавно стоявших запертыми и с заколоченными ставнями, наводя уныние своим мрачным видом, теперь гостеприимно распахивали свои двери, готовясь к приему хозяев, которые в чаянии всезможных благ спешили вернуться в Петербург из деревень и из-за границы, отовсюду, где в тоскливом бездействии они с лихорадочным нетерпением ждали перемены. Многие умерли, не дождавшись ее.

О них-то и шла речь в гостиной графини Батмановой между хозяйкой и князем Лабининым, когда Максимов вошел туда. Он не видел князя с того дня, как побывал во дворце, чтобы поклониться телу покойного императора, и при первом взгляде на Лабинина заметил, что глубокая скорбь, которой дышало его лицо в то утро, оставила на нем резкий отпечаток. Морщинка между бровями не разглаживалась, а в улыбке было что-то горькое и саркастическое. Появилась и в голосе небывалая резкость.

— Да, многого не поправить, — сказал он со вздохом. — Что же делать? За прошлое он — не ответчик.

— А вот молодец, которому можно бы теперь и повеселее на жизнь смотреть, — прервала свою речь графиня, обращаясь к входившему в комнату Максимову. Отчего ты такой общипанный? И почему так давно глаз не казал? — прибавила она с улыбкой, оглядывая его с ног до головы. — Я говорила о нем с графом, — обернулась она к Лабинину. — Он советует просить о разводе.

— Теперь самое время, — заметил князь.

— Так будем действовать, — весело подхватила старушка. — Пиши прошение, да с Богом и подавай, — снова обратилась она к Максимову.

Он ответил на это, что знакомый дьяк уже обещал ему помочь в этом.

— Молодец! Не зевал, значит, за это хвалю. А отцу писал? Давно мы с тобой не виделись. Я от отца письмо получила, — продолжала она, обращаясь то к одному, то к другому из своих гостей. — Женить он его хочет.

Князь внимательно взглянул на Максимова, но, ничего не заметил на его лице, кроме понятного смущения, поспешил переменить разговор и сообщил, что едет в деревню.

— Да неужто ж и Пасхи с нами не встретишь? — спросила графиня.

— Я хочу ехать завтра, ma tante, сегодня заехал проститься.

— Батюшки, как скоро! И что это тебе приспичило в такую распутицу наши Палестины покидать? Ведь теперь в твои дебри ни на колесах, ни на санях не проехать.

— Бог даст, проеду. Хозяйством хочу заняться.

— И надолго вы уезжаете, ваше сиятельство? — спросил Максимов.

— Не знаю еще. Но я вам уже теперь больше не нужен, сударь: государь про вас слышал, когда еще был цесаревичем, и вам стоит только подать ему прошение, чтобы он вспомнил про вас. У государя замечательная память, — прибавил он, обращаясь к тетке.

Максимову стал грустно и обидно. Неужели же князь думает, что других чувств, кроме благодарности, он к нему не питает? Разумеется, он иначе думать не может, между ними такая пропасть!

— Дай Бог, чтобы он помнил больше доброе, чем злое, — заметила графиня.

Князь ничего не возразил на это, и воцарилось довольно тяжелое молчание. Максимов с первой минуты заметил, что пришел сюда сегодня некстати; теперь же, когда князь сообщил о своем скором отъезде из Петербурга, он решил, что ему надо скорее уйти, и стал думать, как бы это сделать половчее.

— Но ведь я тебя еще увижу перед отъездом? — спросила графиня у князя.

— Когда же, ma tante? Я еду завтра.

Максимов поднялся с места.

— Позвольте мне в другой раз прийти к вам, Авдотья Алексеевна, — сказал он. — Вам, верно, о многом надо поговорить с его сиятельством перед его отъездом.

Его не удерживали. Милостиво протягивая ему руку, старушка приказала ему непременно прийти к ней на днях и не дожидаться, чтобы она прислала за ним, а князь с улыбкой пожелал ему счастья.

— Так ты думаешь, что его разведут? — спросила Авдотья Алексеевна, оставшись одна с племянником.

— Как еще Синод на это взглянет! Но надо надеяться, что если государь выразит желание исправить эту несправедливость, то она будет исправлена, — ответил князь.

— Ты как будто относишься к этому делу уже не так тепло, как прежде? — заметила она, пытливо взглядывая на него.

— Я ко многому стал теперь иначе относиться, — заметил с улыбкой князь.

— Вижу. Но мне все-таки хотелось бы знать, почему его тебе не так жалко, как раньше?

— Есть много людей несчастнее его.

— Кто же может похвастаться, что он всех несчастнее на свете? Но это не резон, чтобы не помогать тем, кому мы можем помочь.

— Я не отказываюсь помогать ему и на все готов, чтобы доставить вам удовольствие… кроме одного, — поспешил князь прибавить.

— Не беспокойся, просить во второй раз государя за моего протеже я тебя не заставлю.

— В настоящее время я ни о чем не стал бы просить его, — решительным тоном заявил князь. — Последняя моя просьба к нему вчера была об отпуске.

— И он тебя отпустил?

— Отпустил. Он понимает, что нам лучше на время расстаться.

— Ну, поезжай! Вернут, когда понадобишься.

— Вряд ли это случиться скоро, ma tante: такие, как я, теперь не нужны. Новые люди в ход пошли. Только и ждали этого случая, чтобы проявиться. А из старых, кажется, самые опасные останутся в силе.

— Ну, уж иезуитов-то он, наверное, сократит, — заметила старушка.

— Кто знает! К вопросу о церкви государь всегда был равнодушен, а теперь, когда его так усердно к космополитизму склоняют, надо ждать, что он скорее окажет иезуитам протекцию, чем другое что.

— И все это с него слетит, вот увидишь! — воскликнула графиня. — Ему все хочется лучше сделать, он боится ошибиться, поступить против законов нравственности и справедливости, ищет правду и в себе, и в людях, вот и колеблется, а как поймет, чего России надо, ну, тогда и сила у него явится поступать решительно, и всех палачей разгонит…

— А пока все эти палачи, — быстро заговорил князь, — сидят на своих местах да над нами издеваются. И не только над нами, а и над самыми близкими к нему людьми. Императрица-мать всем жалуется, что она видеть не может Палена, а он продолжает занимать свою должность. Да что Пален! Начинают всплывать люди опаснее его. Страшно подумать, кто больше всех этой катастрофой воспользуется! Поляки-то какую над государем силу забрали! И как скоро!

— Полно! Не век же ему с поляками возиться — надоедят. Они сами не выдержат, чтобы не наглупить.

— Нет, эти себя раньше времени не выдадут. Замыслы у них широкие и давным-давно обдуманные. А посмотрите, с каким тактом они себя держат. Как скромно и с каким достоинством! И как ловко всех обводят! С кем они только здесь ни дружны, к кому не влезли в доверие! И все под личиною гуманности да стремления к нравственному усовершенствованию! Ведь на половине государя, при жизни покойного царя, только и речи было, что об узости национальных идей да о прелестях космополитизма. Теперь идеи эти начнут приводить в исполнение, а видеть это я не желаю, — прибавил князь с раздражением.

— Да вздор все это! — снова перебила его Авдотья Алексеевна. — Вот увидишь, что он все свои мечтания бросит. Одно дело — фантасмагории разводить, а другое — государством править. Недаром же он на руках Великой Екатерины вырос и воспитался.

— Не сумела она его выучить понимать себя, — с горечью сказал князь.

— Экую новость сказал! Да кто же этого не знает? Понимал бы он ее великую русскую душу, так уж теперь пятый год царствовал бы и не дошло бы до такого ужаса… Ясновидящая она была, все в премудрости своей прозревала, да уж люди-то больно подлы… А тебе, князенька, я все-таки скажу: не вовремя ты его теперь покидаешь! Хоть бы дождался…

— Чтобы обо мне не пожалели? Нет, ma tante, этого дожидаться я не хочу. Да и сами вы в глубине своей души сознаете, что я иначе поступить не могу.

— Дай мне, по крайней мере, слово, что ты в России останешься, — сказала графиня, помолчав немного.

— Я за границу и не собираюсь, дела и дома много. Если государь приведет в исполнение хоть десятую долю своих проектов — наша обязанность приготовить народ к предстоящим переменам в его судьбе…