- Ну, если Старик пропустил, тогда все в порядке, медальоны делались на века. Оборонка и наука не зря хлеб ест, разрезать цепочку медальона в обычных полевых условиях невозможно. Если было бы возможно, то выворотники, которых Зона через безвесть выворачивает, давно бы всех нас под корень пустили и вырвались за пределы Периметра.

Тощий Гремлин поднялся, посмотрел на Браму и, получив согласие, протянул Листу флягу:

- На парень, умойся, а то на тебя страшно смотреть, все лицо в крови. Прямо камень с души, но как тут проверить кто человек, а кто уже не совсем, но не стрелять же друг в друга без разбору вскрывая для пущей убедительности?

Лист благодарно кивнул и отошел в сторону, наклонив лицо и смывая спёкшуюся кровь.

- Э, воду то экономь, неизвестно когда мы выберемся из этих катакомб, военпром, мать его, понастроил лабиринтов, а нам петляй по них, выискивая выход. «Сверхновая» рванула, весь комплекс в щебенку, люк похоронило под завалами, так что не раскопать никаким экскаватором. Придется искать пути в обходную.

Лист вытерся краем рукава и возвратился на свое место, закидывая за спину возвращенный Сирином автомат:

- Так это, Лист, ты все-таки расскажи народу, как ушел от стаи, в Зоне оно всякое бывает, вдруг и нам пригодится.

- Да нечего особо рассказывать. Как только старший с Рустамом начали отходить, все поплыло, в голове словно пурга завыла, тонко так, надрывно. Мир как будто в тумане, все вокруг вертится, не видно ничего, а из тумана оскалившиеся пасти лезут. Руки словно каменные, отмершие, не слушаются, пока автомат ими поднимешь, а он тяжелый, будто бы  весит не пару килограмм, а центнер, скалящиеся клыки уйдут из поля зрения. И эта тугая петля с каждым ударом сердца стягивается все туже и туже, и чувствуешь - вот она, смерть, глядит холодно и равнодушно, только мурашки по коже идут. И в голове всего одна мысль, неужели это все? Еще мгновение и все, и тебя не станет и никому не будет дела до холодеющего в траве окровавленного тела кроме псов да ворон.

Лист опустил голову, собираясь с мыслями:

- А потом… потом… не знаю, словно что лопнуло, разорвалось на части, разлетелось на тысячу мелких осколков. Может это была смерть, может, нет, откуда мне знать? Парю как будто в невесомости и ничего нет, только пустота, бездонная серая бесконечная пустота. Ты чувствуешь, как растворяешься в ней, растворяешься без остатка, но в то же время не странным делом не исчезаешь. Не знаю, как описать все это, слишком сложно, – он пожал плечами - я ведь не ученый, не сталкер, я вообще не знаю кто я такой. Да и помню себя всего несколько дней, вот таким как есть, будто был таким всегда. А потом все кончилось так же внезапно, как и началось и город. Странный, безжизненный город. Может это всего лишь мое воображение, а может и в самом деле это когда то происходило. Город, мертвый, пустой, нет людей, все серое, пыльное, заброшенное. Стою на перекрестке, стою и слушаю, как в оконницах завывает ветер и бьются о причал гнилые волны, раскачивая на рейде ржавые суда. Бред, наверное, говорят, так бывает когда умираешь. Словно вся жизнь проносится перед глазами. Обидно. У кого-то вся жизнь, а у меня и нет ничего кроме этой пустоты. И стоит ли жить, если у тебя ничего нет кроме пустоты?

Путники притихли, слушая Листа, а он блуждал глазами поверх голов глядя куда-то вдаль:

- Потом я очнулся. Вверху полыхает зарево, что-то клубится в небе, бурлит тускло и угрюмо. Вокруг вжимаются в землю слепыши, скуля и чувствуя, как через небеса прорывается что-то чужое, бесконечно далекое и этому что-то одинаково плевать как на меня, так и на слепышей, прикованных к месту волей вожака и ожидающих скорой смерти. Встаю, а ноги подгибаются, словно ватой набиты, слепыши мордами след за мной водят, но не трогают. Не знаю, почему не трогают, возможно, они слишком напуганы приближением холодного чуждого присутствия, что бы обращать внимание еще и на меня. Потом стая расступилась, и я успел заметить только огромные желтые глаза, горящие беспощадной злобой приближающиеся и занимающее все пространство. Не знаю, как это получилось, но я все-таки успел отскочить, пропустив мимо себя острую клацающую пасть. Волколак, а это был, наверное, он, я ведь их раньше не видел, пролетел мимо меня, но не спешил убивать. Он наслаждался ощущением моей неминуемой гибели, эта мысль словно огнем горела в его голове. Откуда я это знаю? Не могу ответить, просто каким-то немыслимым образом я смотрел на мир его глазами, равнодушными, беспощадными. И если слепышей, этих жалких истерзанных Зоной псов еще можно понять, возможно, даже и пожалеть, пропустив очередь поверх коричневой покрытой струпьями спины и дать убежать, то чернобыльцу плевать на всех и на вся, даже на себя. Его жизнь это смерть, пустое и бессмысленное убийство для наслаждения. Это их единственный смысл существования. С ними нельзя договориться, потому что нет ничего, что они ценят. Когда я смотрел в его бешеные глаза, из последних сил отодвигая его пасть от своей шеи, я понял что иногда оправдана даже смерть, оправдана для того что бы другие могли жить не испытывая страха. Страх убивает, он заставляет цепенеть, когда на тебя летит черная горбатая спина, излучающая острую потребность убийства - мы это чувствуем, подсознательно чувствуем каждой клеточкой своего существа. Страх это смерть, если не станешь паниковать – останешься жить. Говорите, загрыз? - он отыскал взглядом Звездочета и криво ухмыльнулся – ну да, можно и так сказать. Мне повезло, я ударил волколака ногой в живот, вывернулся из последних сил, дотянулся до ножа и ударил, а потом, неожиданно, вцепился в его глотку зубами не давая перегрызть в свою… Загрыз, глотая черную густую кровь, ощущая, как она струиться по лицу, смешиваясь с густой и жгучей слюной волколака. В каждом из нас живет зверь и однажды он вырывается на свободу для того что бы отстоять возможность жить в нем человеку.

Лист замолчал, путники ошалело переглядывались и, отводя глаза, Брама сконфужено бросил:

- Ну, ты мастер! Ничего себе сказочка, я чуть в штаны не наложил, горазд же ты рассказывать! Звездочет, и с какого перепугу ты его Листом назвал? Он же волчище, матерый волчище с грустными глазами. Девки, любят таких, а?

После этого он хохотнул и, подойдя, дружески ткнул Листа в бок, но проведя пальцем по его броне вдруг отстранился:

- Надо же, действительно кровь, а ведь ты и вправду его загрыз, Лист.

Лист лишь пожал плечами. Брама внимательно его разглядывал несколько мгновений, а потом вдруг улыбнулся:

- Загрыз, а? Впервой такое вижу, а я потоптал Зону, будь здоров. Но на то и Зона, что бы вытягивать из нас самое потаенное. Кто бы мог подумать, что такой вот невзрачный с виду паренек сможет завалить волколака, не то, что голыми руками, зубами! А что? Будет у нас в отряде свой психодав, да такой что всем еще покажет. Держи пять!

После этого лед между Листом и путниками слегка подтаял и они дружной гурьбой полезли из комнатушки сыпя на ходу шутками и тайком, с некой гордостью, поглядывая на Листа, будто лично натаскивали его в истреблении волколаков.

- Слушай, Звездочет, отдай мне Листа, а? Ну зачем он тебе, а так и другим польза будет. С таким психодавом мы этих лесных крикунов в два счета в бараний рог согнем. Сам знаешь, на Глуши от псиоников не протолкнутся, там не только шкилябру можно увидеть, доминусы, не к слову будь помянуты, шалят.

- А не пошел бы ты в колоду, друг мой Брама, не ты ли минут десять назад хотел его к стенке поставить?

- Ну, на роже оно ведь не написано, а предосторожность сам знаешь, лишней не бывает. Хотя, вру, конечно, я как в глаза его взглянул – он наклонился к самому уху проводника – так такой холод там увидел, нездешний, что не по себе мне стало, а я весь страх давно растерял. Думал, что уже и забыл как оно, бояться. Это хорошо, что ты его подобрал, после «незабудки» человек как пластилин, что хочешь то и вылепишь. Главное увидеть стержень человека, душу, характер, называй, как хочешь. А если бы его шпики подобрали, или тот же постулат? Думаю, что к красному сталкеру Рэду Шухову мы бы получили в придачу и черного, Листа, или кем бы он там стал.