Хорошо, что среди них нашлась пара человек, которые всегда жили на этой улице и прекрасно помнили наше семейство, и все то, что у нас происходило все эти долгие годы.

С трудом один дед вспомнил, что за бабка в это время принимал на этой улице роды. Я узнал, что была она в те времена — семнадцать лет назад — довольно молодой женщиной, значит, у меня есть шанс на то, что она еще не потеряла свою память или не умерла от старости.

Дедок к концу разговора хоть уже и не помнил, как меня зовут, и кто я такой, сумел назвать район города и приблизительно улицу, на которой жила в те давние времена повитуха.

Трудно было поверить в то, но эта женщина по-прежнему жила там, старик не обманул. Я нашел улицу и дом, и саму бабку. Она была жива, находилась в добром здравии и еще не потеряла памяти, и оказалась, далеко не так стара, как мне думалось.

Она меня не узнала, да и как могла, если видела меня только младенцем, еще ничего не умеющим, ничего не знающим и умеющим только плакать.

Хорошее было время, жаль, быстро закончилось. Впрочем, еще больше жаль, что я его не помню.

Я вежливо поздоровался, повитуха долго вглядывалась в мое лицо, потом огорченно покачала головой.

— Не помню тебя. Кто ты и чего тебе надо?

— Семнадцать лет назад вы принимали роды в семье одного стражника, — я назвал дом и улицу. — Ничего не расскажете о том вечере?

— Я ничего не помню, давно это было, — она соврала. Я видел, как забегали ее глаза, а лицо побледнела от сильного волнения. — Может это и не я принимала. Повитух у нас в городе много, у бедняков свои, у богатых другие, они и живут лучше, им и платят больше. Так что иди, милый, поспрашивай кого другого. Не я это была, наверняка, тогда в таких богатых кварталах не работала, меня туда не приглашали. А может это была моя мать, я у нее училась, но она умерла еще пять лет назад — так что ты опоздал.

— Я пришел только для того, чтобы узнать, что тогда происходило, — я сделал паузу для того, чтобы повитуха меня правильно поняла. — Но слышал, что мой отец до сих пор считает, что в смерти его любимой виновата та, что позволила его женушке умереть при родах. Он искал ее долго, но найти так и не смог. Я могу ему напомнить об этой истории и назвать твой адрес, если хочешь. Не знаю, поверит ли он тебе, что принимала ребенка не ты. А может он тебя сразу узнает? Если с ним встречаться не хочешь, а это я вижу по твоему лицу, лучше рассказывай мне…

— Что ты хочешь от меня? — сдалась женщина. — Твоего отца я и тогда опасалась, а сейчас, когда он приобрел еще большую силу и власть, боюсь до смерти.

— Говори только правду и ничего кроме нее, — произнес я дурацкие слова, которые часто любил говаривать отец. — Расскажи, как я родился и что тогда происходило. Все, что вспомнишь, но лучше бы вспомнить все. Я не мой отец, но характером на него похож, так что могу и вспылить, если начнешь врать.

— Знаешь, я до сих пор не уверена, что тебя принимала я, — повитуха успокоилась, она села на лавку, сложив на коленях свои натруженные руки в синих узелках вен и старой морщинистой кожей. — Если хочешь, чтобы тебе рассказала то, что происходило в тот ужасный вечер на самом деле, то покажи пупок. Свой узел на пуповине я узнаю, каждая из нас вяжет его по-своему….

Я задрал рубашку.

— Узел не мой, но принимала тебя я, тут ты прав, — огорченно проговорила женщина. — Много лет прошло, а я до сих пор чувствую свою вину, хоть и ни в чем не виновата. Но кто знает, может быть что-то и действительно сделала не так. Даже наверняка. Видно пришло время рассказать. К тому же есть у меня кое-что, что обязана тебе передать.

— И что же это?

— Потерпи, скоро все узнаешь. Садись, — повитуха махнула рукой на соседнюю лавку. — Разговор будет долгим и тяжелым, лучше сидеть, чем стоять. А на твоем пупке следы так и остались — не думала, что это на всю жизнь…

— Следы чего?

— Но ты же видел наверно, что в глубине там что-то блестит…

— Не обращал внимания, да и не заглянуть мне туда — не согнуться.

— Ну ничего, сейчас все расскажу, и ты сам поймешь, о чем это я…

Женщина налила себе в глиняную кружку какой-то мутной жидкости из кувшина, выпила и закашлялась, по небольшой комнатке забитой старыми древними вещами, напоминающими если не о смерти, то о чьей-то тяжелой и унылой старости, разошелся запах пряных трав.

— Роды были тяжелыми, схватки нерегулярными, — начала она свой рассказ. — Твоя мать слабела прямо на глазах, лицо покрылось крупными каплями пота, с каждой минутой все больше бледнело, а кожа на руках стала холодной. Братьев твоих и сестер отец отправил к соседям, сам же долго сидел с нами, пока не ушел в ближайший трактир. Там и просидел до утра, выпивая со своими приятелями. Да и любой бы на его месте такого не выдержал. Мужики плохо терпят, им трудно сидеть, слушать крики, и не иметь возможности помочь чем-то своим любимым женщинам. Да и плохо все шло, начала твоя мать рожать утром, а закончила глубокой ночью.

Я сразу поняла, дело закончится смертью, только не знала твоей ли, ее или обоих? Ты шел ногами вперед, и пуповина душила тебя. Как ты сумел в ней запутаться? Это не каждому дано, а только одному из сотни. Думаю, ты непоседой был, даже в материнском чреве не мог тихо, мирно лежать.

— Говори все, но без глупых реплик, — я слушал повитуху внимательно, не пропуская ни единого слова. — Мне с ранних лет отец говорил, что я свою мать убил, и этим испортил жизнь братьям и сестрам. Только я никого не убивал, и если он это говорил с твоей подачи, то сейчас сам придушу тебя за это — прости, но накипело за семнадцать лет…

Повитуха тут же заткнулась, настроение у нее переменилось, она снова выпила чего-то из кружки и уже продолжила так тихо, что мне постоянно приходилось напрягаться, чтобы расслышать все ее слова. С этой минуты она поглядывала на меня с опаской и правильно делала — я свои обещания обычно сдерживаю.

— Ничего я ему не говорила, но это скоро сам поймешь, когда дойдем до часа твоего рождения. Потерпи немного.

— Терплю, — я вздохнул. — Не обижайся, но трудно жить с таким обвинением. Мне и самому материнской ласки всю жизнь не хватало, а когда на тебя твои братья и сестры смотря с ненавистью, жить совсем плохо.

— Слушай, — женщина закрыла глаза, видимо, чтобы вспомнить, что происходило душным летним вечером семнадцать лет назад. — Я когда поняла, что без моей помощи ты сам не выйдешь, долго не решалась начать. Полезла помогать, только когда поняла, что у твоей матери сил не осталось. Возможно, если бы поверила в себя раньше, вы бы оба остались живы, но я еще тогда была молодой, многого не понимала. До этого случая я ходила на роды только с моей матерью, в качестве ученицы и помощницы, но она приболела в тот вечер. Пришлось одной. Я бы не пошла, но твоему отцу уже в те времена не стоило отказывать. Убил бы, не задумываясь!

Вытащила я тебя из чрева, но при этом вывихнула тебе левое плечо и оба бедра, так что сразу решила — если выживешь, будешь настоящим уродом.

— Почему?

— Да потому, что не могла я обратно твои косточки на место поставить, не получалось, — В глазах повитухи появились слезы, они побежали по ее коричневым морщинистым щекам прозрачными ручейками, но мне ее почему-то не было жалко. — Да и закричал не сразу, сначала думала — так и не очнешься. Я тебя и переворачивала вниз головой, шлепала, а ты все не кричал. Бледнеть стал и холодеть прямо на моих руках. Догадываешься о моем тогдашнем состоянии?

— Вполне, — кивнул я, начиная что-то понимать. Вот кто убил мою мать! Конечно, она была тогда молодой девчонкой, и сама растерялась, но за ее ошибку пришлось мне тяжело платить. Впрочем, возможно, это была и не ошибка, а судьба. Кто знает, как все происходит в этом мире? Боги любят такие шутки. — Что происходило дальше?

Я словно видел все как наяву. Мигающая плошка с маслом, умирающая женщина, измученная долгими родами, уставшая, ослабевшая, мало понимающая в том, что происходит. А рядом растерянная девушка, почти девочка, с полумертвым изуродованным младенцем на руках.