Заправка флотских систем является сложным организационным и техническим процессом. Всем известно, насколько непрост процесс дозаправки самолетов в воздухе или боевых кораблей на ходу в море, настолько же непростым оказался процесс дозаправки и наших героев. Высококалорийное горючее заливалось через горловины припрятанных фляжек и подавалось в пищеварительные системы. Как истинные патриоты товарищеского братства, друзья помнили о том, что через два дня заканчивается практика и предстоит обратная дорога в Ленинград, дальняя и скучноватая. Процесс заправки мелких емкостей, доставка на базу, обеспечение сохранности продукта, комплектование сухого пайка с последующим превращением в «мокрый» — все это живо обсуждалось до конца нашей учебы в Школе техников.

Вернемся немного назад. По дороге процесс дозаправки происходил с систематической периодичностью, так что старший группы, молодой мичман, чуть ли не превратился в известного всем литературно-исторического героя Ивана Сусанина. Бедолагам пришлось довольно-таки изрядно поплутать между сопками с непосильной ношей. Можно предположить, с каким облегчением вздохнул старпом, когда увидел запорошенных, заиндевевших, уставших, еле стоящих на ногах курсантов. Ему и в голову не пришло проверить количество содержимого во флягах. Многое передумал старший офицер за время их отсутствия. Рад был, что они вообще вернулись.

Этот трудовой подвиг был совершен в конце корабельной практики, и доблестная группа курсантов в пенаты возвращалась, радуясь жизни и отнюдь не проклиная судьбу, так как дорога была качественно смазана, где спиртом, а где шоколадом. Ехали весело с приключениями и происшествиями.

Первый отпуск

После практики на Севере, где годки-мореманы заставляли нас спать без тельников (тельняшек) и мыться холодной водой, мы закалились так, что в зимний отпуск я поехал в бушлате. Разве можно представить вышагивающего по Минску моряка в шапке-ушанке и шинели? Допустить этого я не мог. Земляки не узнали бы во мне моремана, и тогда хоть помирай от стыда. Минск — сухопутный город, жители называют морем любое рукотворное водохранилище. И я вышивал по улицам родного города в клешах и в бушлате с расстегнутыми верхними пуговицами, с видом матроса-революционера, только перекрещенных патронных лент не хватало. Военный патруль в Минске встречается редко. А мне «повезло», встретил хоть и сухопутный, но не менее грозный патруль. Нарываться не стал, как положено, приложил ладонь к бескозырке для отдания чести. Однако офицер поглядел на меня с недоверием и подозрением, а поравнявшись, задумчиво нахмурив брови, грозно молвил:

— Товарищ курсант.

Про себя я отметил, что правильно опознан, и тихо порадовался — значит, и среди «сапогов» имеются эрудиты. Хотя про их неосведомленность по матросским кубрикам ходят легенды. Например, где-то в сухопутной глубинке нашей страны к моряку в вечернее время прицепился патруль за то, что он не отдал честь. Не растерявшись, моряк выдал экспромт:

— Согласно Корабельному уставу, после спуска Военно-морского флага честь на флоте не отдают.

Начальник патруля наглое вранье принял за чистую монету, но, засомневавшись, замешкался, а моремана тем временем и след простыл.

Когда я оказался в похожей ситуации, то предпочел не рисковать и не падать в грязь лицом с позорной доставкой в местную комендатуру. Старший патруля хотел тоже выглядеть достойно в извечном поединке между «сапогами» и «шнурками», в старом, как мир, споре кошки с собакой. Предметом разбирательства стал элемент курсантской формы. Офицер, как адвокат, ломающий голову над составлением гражданского иска, испытывал затруднение в подборе нужного термина. Словарный запас у него был не то чтобы ограниченным, а скорее недостаточным. Делая обвивающий шею жест, он бубнел:

— А где ваш... ваше... это... как его? Ну, вы сами знаете что!

Видя его неуверенность и некоторую несостоятельность, я почувствовал превосходство. Не желая давать пощады (нас учили бескомпромиссной борьбе с врагом), участливо, будто собираясь помочь, спросил:

— Извините за непонимание, чево я знаю?

Было смешно и весело. Капитан, ткнув указующим перстом в грудь, намекал на обычный предмет с простым названием — галстук. Он хотел сделать замечание по поводу отсутствия матросского галстука. Мне же только и оставалось тупо демонстрировать непонимание, подавляя накатывающий смех. Вот так, не понятые друг другом, мы и разошлись, как в море корабли.

Диплом об окончании Школы техников у меня оказался вполне приличным (в отличие от аттестата зрелости) с пятью «четверками», остальные отметки были «пятерками», поэтому как отличник учебы я выбрал место дальнейшей службы на флоте — Камчатку. Туда же для прохождения стажировки и убыл.

Сотня бесшабашных курсантов, собранных из двух рот, на Дальний Восток ехала поездом до Владивостока с первой пересадкой в Москве. Здесь чуть ли не потерялось двое товарищей, по пьяному делу попавших в комендатуру. На откуп штрафников, имевших отнюдь не боевой вид, а скорее уставший, как после тяжелой битвы, ушла часть пайковых денег, выданных нам на дорогу. Старший команды, капитан 3-го ранга, пустив шапку по кругу, предложил курсантам сброситься «на коньячок», чтобы выручить товарищей. С одной стороны, мы сделали доброе дело, с другой, — всю дорогу, в общей сложности длящуюся четырнадцать суток, слегка голодали, что не мешало наслаждаться относительной свободой и бездельем, безмятежно созерцать природные красоты великой державы, пересекая ее с запада на восток на расстояние свыше десяти тысяч километров.

В дороге соблюдалась видимость контроля за курсантами, во всяком случае, назначался дежурный по эшелону, обязанности помощника дежурного приходилось исполнять и мне. И не удивительно, что за время пути никто серьезным образом не попал в переделки, хотя предпосылок имелось предостаточно. Например, пока ехали в поезде, в вагон чуть ли не на каждой станции подсаживались сотрудники милиции, которые занимались выяснением обстоятельств по факту выброса человека из поезда.

Когда в Москве сели в вагон, то большинство мест было занято штатским народом, как ютились бедные командированные, трудно представить. Курсанты занимали места на третьих багажных полках и в чердачных нишах. Чтобы обеспечить хоть какой-то комфорт в пути следования, они приняли меры по недопуску посторонних гражданских лиц, для чего на станциях и полустанках кандидатам по предъявленному билету говорили:

— Это воинский вагон, так что ищите свободное место не здесь.

Несчастные пассажиры, нагруженные чемоданами и прочей кладью, в поисках свободной плацкарты рыскали вдоль состава. Не бывает правил без исключений, у нас таким исключением являлись девушки и молодые женщины. Правда те, видя, что творится в вагоне, с опаской ретировались куда подальше, сами убегали.

По дороге через Сибирь почти на каждой станции местные стряпухи предлагали пассажирам различные яства в виде мясных котлет и гарнира из свежеприготовленной домашней картошки и прочие вкусности. И люди их покупали, но не мы. От такого изобилия в вагонах стоял немыслимой соблазнительности аромат, и у нас бежала слюна, которую унять было невозможно, наши животы, как пустые барабаны, стягивались до минимальных объемов. За всю дорогу нас централизовано покормили всего пару-тройку раз, а все остальное время желудки содержались пустыми и необремененными. Что уж говорить о придорожных яствах и деликатесах. Для решения вопроса о подорожном питании отдельные курсанты находили добрых тетенек, которые их кормили: кого за так, а кого и за плату. За какую? Сам не знаю... А на коротких остановках у полустанков, рискуя отстать от поезда, мы бегали к Байкалу, чтобы смыть с лица въевшиеся железнодорожную пыль и копоть.

Вторую пересадку сборная команда произвела в Хабаровске. Предоставленные сами себе, стихийно разбившись на группки, мы ночью гуляли по городу. Наша группа, около десятка голодных курсантов, набрела на хлебозавод, где сердобольные женщины через окошко выдали нам пару буханок горячего вкусного хлеба, и мы его тут же умолотили за пару минут...