Плыть с непривычки очень страшно, но вскоре мое суденышко разрезает огромную паутину с большими голубоватыми каплями росы, и под еле слышный шорох разбуженного и убегающего паука я упираюсь веслом в долгожданную земную твердь.

Благополучно добравшись до берега, я облегченно вздохнула и присела отдохнуть. Неподалеку от того места, которое я пробороздила по реке своей лодкой, виднелась такая же полоса, только, пожалуй, чуть-чуть пошире. Я знаю, что означает этот след. Он свидетельствует о том, что не так давно, может быть, даже этой ночью, реку переплывал медведь. Когда пересекает лось или олень, всегда остается немного шерсти. У медведя же шерсть сразу тонет.

Я внимательно изучила на берегу следы. Так и есть, здесь недавно побывал косолапый и направился как раз туда, куда мне нужно сейчас.

— А, была не была! — сказала я себе и уверенно направилась к лесу.

В дремучей тайге много белых грибов и спелой костяники, но эти дары природы здесь никто не собирает. Я стараюсь равнодушно пройти мимо, но не выдерживаю и начинаю рвать и есть прохладные, немного кислые ягоды.

У болота я остановилась, огляделась, нет ли кого поблизости, потом начала неторопливо разуваться и привязывать к ступням березовую кору. Ботинки и носки я оставила на поляне. Там, куда я направляюсь сейчас, они не нужны.

По древнему обычаю, входить на священную землю в обуви или босиком нельзя, нужно к ногам обязательно привязывать бересту, чтобы не осквернить святыню, и я осторожно начала ступать по болоту, каждый раз прощупывая ногой почву. Один неверный шаг — и провал неизбежен.

Болото мягкое. Идешь по нему и чувствуешь, как оно шевелится, недовольно урчит. Кажется, что ступаешь по живому телу. Но это тело странное — оно в любую минуту готово тебя проглотить целиком.

Сначала я старалась придерживаться карликовых берез, но, когда они закончились, пошла на авось.

В такие минуты чувство страха куда-то уходит, думаешь только о том, как быстрее добраться до горы. Даже не столько до самой горы, сколько до твердой почвы. Ханты и манси — те, которые всю жизнь живут по обычаям предков, если знают, что это место свято, — привязывают к ногам бересту, даже когда ходят по твердой земле. Никто из них не сомневается, что Земля живая и у нее есть зрение, слух, память. Так же как и человек, она способна испытывать боль, страх, обиду. Каким-то особенным чутьем они чувствуют святыни, причем как свои, так и чужие. Знают, что если осквернить их или просто навредить земле, то наказание неизбежно.

— Я ни разу в жизни не видел счастливого геолога, нефтяника или газовика-промысловика, — сказал мне однажды шаман. — Всех что-то беспокоит, что-то грызет изнутри: то сердечная недостаточность, то дочка-проститутка или сын-наркоман. А те, кто первыми лезли в глубь земли, остались к тому же без денег: просто почет им дали, надбавку к пенсии — и все! Стали они заслуженными копателями Земли, грамотами их наградили, орденами. Есть чем гордиться!

Богатые появились тогда, когда скважины начали повально приватизировать. Но те, кто их приватизировал, их не копал, не жил годами на месторождениях, оторванным от семьи, не кормил комаров летом и не дрожал от холода зимой. Просто науку канцелярскую выучил, в бумагах поковырялся и записал все на себя или родню. Здесь много ума не надо. Но даже и эти приезжают к нам в тайгу хмурые, как волки перед гоном, и говорят: «Давай-ка, шаман, погадай, чо ждет меня там впереди!» — а в глазах такая пустота, даже мне страшно… Глянешь в душу, а там давно ничего святого нет — на родную мать смотрит так, будто она хочет его со свету свести и жить на его богатства.

Конечно, я понимаю, что надо добиваться успеха в жизни. Надо идти вперед и вверх. Так делают ученые люди во всем мире, но только за счет своего ума, или таланта, или же трудолюбия.

Возьми, например, Японию. Что там, нефть есть или газ? А как живут! То-то же! Нам ли до них с нашими природными богатствами. А добиваться успеха за счет земной крови — губительно даже для будущей жизни, которая всех нас ждет на небесах, не говоря уж о потомках. Они-то почему страдать должны?

— Но ведь нефть нужна для жизни. На чем будут ездить машины, самолеты? — пыталась робко возразить я.

— Нужна-то нужна, но ведь и меру знать надо, — рассуждал, рассеянно глядя вдаль, шаман. — Ты думаешь той нефти, которую в нашем округе добывают, на жизнь не хватит, что ли? Хватит, еще как хватит для цивилизации нонешней, живи — не хочу. Но ведь нет же — постоянно что-то придумывают из нее, продают, богатеют, убивают друг друга, завидуют, покупают дорогие побрякушки, от которых толку ноль.

А рядом бок о бок нищие живут, на помойках кормятся и от этого белый свет ненавидят. А сколько баб молодых не рожает детей, потому что поднимать их не на что! А сколько молодых мужиков опустило руки, из-за того что прокормить семью не могут! Будущего, получается, у людей нет.

Я понимаю, если бы от продажи нефти давали всем деньги. Хоть понемножку, но каждому. Вот, мол, возьми и живи, трать на что хочешь или детей воспитывай. Это твое, потому что ты в России, где земля дает нефть. А то получают земные дивиденды только единицы.

Эх, что тут говорить! Душу продали, давно продали по дешевке. Ну сколько там места деньги занимают в душе-то? Сколько? Зато вытесняют многое. Люди, люди… — Шаман вздохнул. — Приезжают русаки к нам, хантам, тычут пальцами, смеются, мол, нецивилизованные мы. А ханты — настоящие, добропорядочные, живут с молодыми женами, а иногда и с двумя, едят-пьют все свежее, таежное, лечебное. Никуда не торопятся, потому что никуда не опаздывают. И знаешь, Арина, хорошо им. А эти возомнили себя — я еще в школе учил и удивлялся — царями природы.

Журналистка, ну ты же умная, скажи, какой из человека царь природы, если один разбуженный вулкан может снести к едрене фене все, что человеческая цивилизация натворила за тысячу лет? У нас землю бурят, кровь из нее высасывают, потом сами же умирают от рака в тяжких муках, а на других континентах наводнения, землетрясения — и никто не видит и не знает их причины. А вот чтобы все воедино связать и выводы сделать — увы!

Это страх, это просто безумие, когда заслонены глаза разума!

Когда я еще в ПТУ учился, был такой Мишка Банников — красавец, староста нашей группы. Мы штукатурили школу, а он водителем был, на ГАЗ-66 возил стройматериалы, продукты из промзоны в поселок, ну и обратно вывозил строительный мусор. Один раз поленился везти, на свидание вроде как торопился за город к своей девчонке, ну и вывалил все у дачного поселка. А там тропинка такая хорошая, чистая, лесная, рядом колодец.

— Ну, Миша, — сказал я, — быть беде. Такую землю засорять нельзя. Помяни мои слова: недели не пройдет, как ты пострадаешь за свои дела.

— Да иди в ж…, вонючий хант, — цыцкнул он на меня.

В четверг после обеда это было, а в понедельник он угодил в аварию, сломал обе ноги, сухожилия порвал. Я прихожу к нему, а он злой лежит, говорит: «Что, морда хантыйская, доволен, что мне накаркал?» Я ушел.

Два раза ноги неправильно у него срастались, два раза их ломали в больнице. Потом я еще раз пришел. Он попросил прощения и заплакал, спросил, когда не останется даже следа в памяти об этих страшных днях. Я сказал, когда мусор, который остался на лесной тропинке, полностью растворится в земле…

Он все понял. Должно время пройти, чтобы она, мать-земля наша, забыла грехи-то. Миша даже как будто постарше от этого разговора сделался. Мы с ним тогда долго молчали у него в палате. Хорошо помолчали, даже вроде как роднее сделались опосля этого. А потом мы с ребятами-однокурсниками уже после окончания училища собирали все щепки, остатки кирпичей и на тачках отвозили — машины-то не было у нас больше.

Мы все ушли в армию первым весенним призывом, а Банников так и остался доучиваться в училище, он ведь академический брал. С тех пор я больше его не видел, но уверен, что он живет в большом городе. Чувствую, хорошо живет, правильно. А сколько таких кругом, как Миша Банников в молодости?..