— Там, у дороги — странник. Раненый!

Отец стряхнул его руку, схватился за поводья. Еще один крик догнал их — пронзительный, на высокой ноте. Н’Даннг взглянул на посеревшие лица мужчин и не решился задать вопрос.

Когда они спрыгнули с повозки близ оврага, раненого там уже не было. Побросав повозки, люди спешно переправлялись через овраг. Н’Даннга грубо подтолкнули к мосткам, отдав ему сверток. Трое мужчин, став цепочкой, передавали кладь.

— Повозки? — спросил один из них кратко.

— Пусть пропадают! — отрезал отец Н’Даннга.

Он ударил топором по бревнам, ломая мостки. В этот миг послышался рев, затрещали кусты, и на противоположный берег оврага вылез дракон. Н’Даннг при виде его вцепился в колючий ствол дерева обеими руками, но не почувствовал боли.

Голова дракона на длинной шее поворачивалась из стороны в сторону, пока не вперилась в людей маленькими подслеповатыми глазками. Оскалилась огромная пасть. Н’Даннг бросил взгляд на туловище дракона — оно утолщалось книзу, где две могучие лапы служили ему прочной опорой. Верхние лапы, толщиной больше человеческой ноги, прижимали к брюху чудовища что-то бесформенное, похожее на скомканную красную тряпку. И внезапно Н’Даннг понял, что это за тряпка.

Дракон снова испустил громогласный рев и стал раскачивать головой. Он пришел в ярость при виде людей, которых не мог достать. Н’Даннг словно прирос к месту, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой; отец схватил его и потащил прочь от оврага.

Только когда они в глубоком молчании подъезжали к деревне, Н’Даннг осмелился спросить:

— А последняя повозка?

Отец хмуро глянул на него и не ответил.

На другой день Н’Даннг с трудом выбрался из дома. То, что деревня была погружена в печаль и скорбь, не помешало родителям Кирка и Н’Даннга как следует выдрать своих отпрысков. А затем найти им сколько угодно работы дома, чтобы не тянуло за порог. Лишь назавтра им удалось сбежать и встретиться. Они заранее, зная, что наказания не избежать, уговорились ждать друг друга в условленном месте за сараями, чтобы отправиться к Эмонде.

Дом знахаря стоял на отшибе — никто не захотел бы по доброй воле жить бок о бок с человеком, которому случается спорить с самой смертью. Потолки в доме были низкие. Н’Даннг больно стукнулся макушкой о притолоку — не привык еще нагибаться, не так давно он проходил здесь свободно. Эмонда встретил друзей молча, провел их на жилую половину. Там в углу сидел пришлый парнишка. Эмонда кивнул в его сторону.

— Стал немного понимать по-нашему. Но рассказать еще не умеет. Влах его зовут.

— Здравствуй, Влах, — сказал Н’Даннг. — А как тот человек? — спросил Эмонду.

— В горячке. Не знаю, поправится ли, — покачал тот головой, — отец ничего не говорит. Каждый час дает ему пить разные травы, к ране мазь приложил.

— Ладно, мы пойдем. Ты с нами?

— Нет. останусь отцу помогать.

— А ты? — спросил Н’Даннг у чужака.

Тот встал и, вставая, стукнулся головой о косую балку в углу, совсем как только что сам Н’Даннг, — незнакомо выругался и приложил ладонь к больному месту. Н’Даннг и сам потянулся к шишке на затылке, и вдруг оба рассмеялись, глядя друг на друга, таким забавным оказалось одинаковое движение. Неловкости как не бывало, и, глядя в голубые глаза мальчишки. Н’Даннг обнаружил, что уже не удивляется их странному цвету. Чужак перестал быть чужаком.

— Пошли!

Он хлопнул нового товарища по плечу и вышел из дома.

Осень в тот год была на редкость холодная, дождливая. Ветер Сэн дул. не переставая. Задолго до первых заморозков снялись с места и поднялись на крыло стаи камышовых уток, заселявших озера; два дня воздух полнился птичьим криком и хлопаньем крыльев, а потом стало непривычно пусто и тихо — улетели. Вслед за покинувшими озера птицами откочевали с равнины стада диких коз, направляясь в долины западного предгорья — намного раньше обычного срока. Как и следовало ожидать, зима оказалась еще хуже осени.

Холода наступили сразу, как только стал укорачиваться день, а когда дни стали совсем коротки, на двор даже в хорошую погоду лучше было носа не показывать. Солнце выползало на небо нехотя, еле-еле карабкалось по пологому небосклону. Тень от восточных холмов накрывала половину долины: только к полудню солнце поднималось достаточно высоко, чтобы перевалить через холмы и заглянуть в деревню. А через каких-нибудь несколько часов оно укатывалось за западные холмы, и тогда уже их тень расползалась по долине. Правду говорят — нет ничего короче зимнего дня. Но пусть бы показывалось солнце хоть так, ненадолго, а то все больше пасмурно, туман, дождь. Ледяные ветры срывающиеся с гор, приносили, снежную заверть, а сухие, без капли воды, грозы раскалывали на куски грязный лед неба.

Но хуже холодов и темноты была новая напасть: дракон, что объявился в Колючем лесу. Столкнувшись с ним, жители деревни потеряли двоих, бобыля и семейного; недосчитались яка, повозки и всего добра, которое на ней было. Дракону лес понравился: он вырыл себе берлогу ближе к опушке и нападал на проходившие мимо караваны. Как видно, вскорости эта дорога стала пользоваться дурной славой, и путники, направляясь в город, старались избегать ее. А из деревенских так никто в город и не попал — дракон отрезал им путь через лес, а другого выхода из долины, пригодного для повозок и вьючных яков, не было. Идти же пешими, перебираться через холмы, неся на себе поклажу, и бросить семьи под боком у дракона, не решились.

Осенью они истратили весь запас соли, и теперь, чтобы засаливать рыбу, придется выбраться в город летом, когда каждая пара рабочих рук на счету. Но и это еще не было наибольшим злом. Когда караваны стали обходить далеко стороной Колючий лес, а зима была в разгаре, и было так холодно, что выпал снег и лежал уже не первую неделю, дракон нашел дорогу через овраг.

Среди ночи вдруг громкие крики всполошили деревню. Дракону, быть может, и раньше случалось наведываться в человеческие поселения за добычей, потому что, как голоден он ни был, не стал ломиться в дома, расшибая башку о бревна. Он бродил по улицам, выжидая, — утром нашли повсюду его следы, — и ни одна из собак не осмелилась подать голос. Неизвестно, что сделал бы он, если бы никто не попался ему на пути, но, на свою беду, во двор вышла старая Шатта. Дракон разделался с ней мгновенно, старуха не успела и вскрикнуть. Кричала ее дочь, которая тоже встала, увидела, что матери нет, и вышла посмотреть, где она. А обнаружила разломанный в щепки забор, расплющенную лепешку мяса вместо собаки и лужу крови перед крыльцом.

Люди в деревне обеспокоились не на шутку. Женщины собрались в доме старухи, голосили и причитали, оплакивая не столько Шатту, сколько собственную беду. Теперь дракон-людоед не уйдет, пока не истребит всех, говорили знающие люди; отвлечь его может только более легкая добыча. Надеялись еще, что обойдется, и действительно, какое-то время дракон находил пропитание за пределами долины. Но, когда решили, что он больше не появится, наведался в деревню снова. На этот раз дракон разорил загон для скота, покалечил и задавил полдесятка коз, а двух утащил. Тогда, собравшись на сходку, решили оставлять ему раз в несколько дней козу — в лесу, поближе к его логову, подальше от деревни.

Но все равно больше никто не спал спокойно по ночам, да и днем поглядывали со страхом в сторону леса, не выйдет ли людоед. Зима, и верно, оказалась плохой. Правду сказать, такой ужасной зимы еще не бывало.

Поначалу сидели все, тесно сбившись в кучу, чтобы теплее. От дыхания изо рта клубами вырывался пар — так успел остыть дом за полдня, пока хозяев не было. Дрова принесли с собой, подбрасывали в печь, не жалея, и скоро она дышала на них раскаленным жаром, а кривые бока нагрелись так, что пришлось убраться от них подальше. Афагор принес глиняный горшок, полный снега, поставил на печь. Когда вода закипела, побросал в горшок кругляши из пресного теста, пару луковиц. Разломил черствую лепешку. Раздал всем деревянные ложки, которые при них вырезал долгими вечерами. Зачерпнул варево, попробовал, вздохнул: