— Ну и? — не выдержал Вест.

— Ну и все. Его там на колпаке и нашли. Потом, после всего. В общем, правильно он, я полагаю, хрен их, чего бы старички те с ним после уделали…

Комбинат был обнесен глухим забором, и в заборе была дыра. Тропинка вела прямо в дыру. Или выходила оттуда. У дыры Пэл остановился и обернулся.

— Ну подумай, — сказал он добродушно, — чего ты там забыл? Червей не видел, как копошатся?

— Я должен посмотреть, — упрямо сказал Вест, он и сам не знал, что хочет найти здесь.

— Ну, посмотри, посмотри, — усмехнулся Пэл.

И были пылающие зевы и клубы дыма и пара, и узкоколейка с чумазеньким, непривычного вида локомотивчиком, и алая струя свирепого расплавленного жара, и отвалы коварного шлака, затвердевшего сверху, но лавово-красного под коркой… Нет, они не копошились. Они стояли перед пастями печей, приложив руку-козырек. Они шуровали в топках, и их чуть не облизывали языки огня. Они раскрывали рты и трещали, перекрывая грохот, непонятное, не похожее на речь, но сейчас же случалось что-нибудь — правильное и, вероятно, нужное в этот самый момент. Вест прошел много разных помещений, больших и малых, с непонятными машинами и инструментами, грохочущих и тихих, и везде все шло раза в три быстрее нормального темпа, напоминая невероятную кинопленку, пущенную ускоренно. Всюду, всюду, всюду, всюду, всюду…

Когда у Веста зарябило перед глазами, потекли слезы, а в голове забил набат, он взмолился, и Пэл вывел его к большой грязно-белой стене, из которой на высоте трех этажей выходили ржавые трубы и, перебрасываясь через ограду, уходили прочь.

— Дьявольщина, — приговаривал Вест, вытряхивая из ушей рабочую скороговорку Литейщиков, — вот дьявольщина.

— Убедился теперь? — сказал Пэл. — Пойдем посидим… э, да тут занято.

У стены, под самым выходом труб, росли худосочные кусты с будто рубленными листьями, покрытыми копотью. Они окружали вытоптанную площадку, а вдоль стены были выстроены ящики, и на них сидело пятеро или шестеро вокеров, все в серых робах, один в куртке поприличней. В троих Вест сразу узнал Литейщиков, остальные — неопределенные. Побелка была стерта с бетона до уровня плеч. Один из Литейщиков был пьян. Они все были хорошо, но этот особенно.

— Да я чтоб ребятам своим пожалел, да когда это было, — сказала синяя куртка. Вест сейчас же подумал, что где-то этого типа уже видел. — Чтоб я один там чего-то где-то… верно, мужики?

— Вер-рна, — соглашались двое, которых он приобнял за плечи.

— Свои ребята, ну.

Вест точно его уже видел. Он придержал Пэла, вознамерившегося, по обыкновению своему, устранить помеху кулаками. Пэл пренебрежительно хмыкнул, но остался на месте. Куртка бубнил:

— Ща идем еще, у меня там есть, два дня гуляем, три дня гуляем. За папаню моего. — Он вдруг зарыдал. — Новопреставленного…

— Ланно-ланно-ланно, — зачастил Литейщик, что справа, — будет, будет, господин старшой, будет…

Куртка утерся, мызганул лапой по лицу.

— Я, мужики, завсегда с вами, с народом то есть, — заявил он. — И то: папаня тут, папанин папаня, корень, понимаешь, нашенский отсюда, — он постучал по ящику, — отсюдова, вот…

— Эта… труба, значит, так? — встрял пьяный. — Тут, эта, конус, понял? Труба ид… идет на конус, налезает, так? Диаметр уве… увеличивается, а толщина стенок, — он хлопнул кулаком о ладонь, — не меняется! Это как тебе, а?

Все посмотрели на него. Вест тоже посмотрел на него.

— Чего? — спросил Куртка.

— Be… увеличивается, — сказал пьяный, — а толщина стенок… не меняется!

— Трубы?

— Не… не меняется! — сказал пьяный и уронил голову. Куртка некоторое время ждал продолжения, а потом завел свое:

— А скажи, теперь что? Теперь, понимаешь, чуть чего, кто решает? Во-о! У кого то, понимаешь, у того, там… Нет, и правильно, правильно! (Праль-на! — вняли остальные). И вы мужики, давай сразу, если чего, не стесняйтесь! — он примолк. — Щас пойдем, — сказал он после паузы, — щас. — У меня там… Но уж работу ты мне изволь! — завопил он, будто ему воткнули шило. — Уж изволь!

— Да, это уж да, — невозмутимо соглашалась аудитория. Пьяный опять проснулся.

— На конус, понял? На расширение. А толщина стенок…

Вест глянул на Пэла. У того было такое выражение, будто у него болят все зубы сразу.

— Ты чего? — спросил Вест.

— Жду.

— Чего ждешь?

— Когда ты поумнеешь.

— А, — сказал Вест, но все-таки обиделся.

— На кой тебе эта мразь, — взъярился Пэл, — целоваться с ними ты будешь?

— Не буду, — сказал Вест обиженно. — Но вот того, в куртке, я уже где-то видел, только не вспомню никак.

— Которого-которого? — Пэл хищно выставил нос поверх куста, присмотрелся: — Ерунда, сказал он убежденно, — подумаешь, видел.

Вест пожал плечами. От ящиков доносилось:

— Из третьих подручных, из третьих! На откатке стоял, лопаткой греб. Как папаня, бывало…

— Не… ни… не уменьшается! По-ял?

— Короче, так, — сказал Пэл, — если через…

Но тут компания как-то разом поднялась и, обнявшись, пошла вдоль стены, ища, где та заканчивается. Они и пьяного взяли с собой, он спотыкался следом, бормоча и время от времени чуть не падая. Пэл с Вестом наконец уселись.

— Уф! — Вест вытянул ноги.

— Извиняюсь, господа хорошие, — продребезжал сбоку голосок. Они повернулись.

Под самым кустом сидел на отдельном ящике дедок — зеленобородый и гаденький. Под носом у дедка висела сопля, он, видно, только проснулся, потому его и не было слышно. Дедок проморгался и оживел.

— Извиняюсь, господа хорошие, — повторил он, — брикетика не отыщется завалящего?

— Откуда ты, дед? — спросил Пэл.

— А отсюда, сынок, отсюда, тут я, живу я тут.

В глубине кустов Вест увидел нору, свитую в пуке непонятно как взявшегося здесь сена.

— А сколько тебе, дедуля, годков? — продолжал спрашивать Пэл.

— А и не считаю, сыночек, не считаю. Чего их считать-то? — Дедок опасливо забегал глазенками и съежился. — Может, требуется чего? Посудки там, бумажки расстелить?

— Ну не мразь ли, — сказал Пэл, обращаясь к Весту. — Ведь вот так вот он здесь и подъедается. — Вест дернул головой, не мешай, мол.

— Дед, — спросил он, — ты этих, что только ушли, знаешь?

— Я, сынок, всех знаю, — дедок утерся, — всех наших, комбинатских. Кто с цеха с каждого, все-ех… Забывать маленько начал, а так знаю, да…

— В синем, старшой, он кто?

— А Григги это, старший рабочий. Пога-аный, одно слово. Как пацаном поганым был, так и вырос, и в старшие выбился, а все единое поганый. Песня его вечная — я, я всем вам брат родной! А сам, слыш-ка, дома морду всякими припарками мажет, он ить по “приличным местам”, — передразнил дедок, — шастает, по бабам, ему, вишь, зазорно, что его рожу все моментом распознают. Пога-аный. Слыхали, про папаню пел? Что преставился, сердешный? Ить тоже врет! Помню я era батюшку, тот еще на формовке бы был, пить бы ему в меру, а ить так что? Под крюк и попал… Да тому уж годков пять, а то поболе.

Совсем дедок оживел, и видно было, что тема ему приятна, и он готов развивать дальше. А Вест вспомнил. Этого типа с лицом, как подметка, он видел в памятную ночь у Абрахэма Кудесника. Одет был тип не так, и говорил совершенно не так, но Вест его вспомнил. Ну-ну, подумал он, Литейщик в третьем поколении…

Он откинулся и коснулся затылком бетона. Что же здесь так воняет? В дополнение ко всем бедам еще и воздух пропитан отвратительной вонью. Весту пришло в голову, что запах — это запах тех веществ, того, скажем, газа, который и есть то самое воздействие. То, что вызвало невероятные изменения у Наума, внешние, как их, фенотипические, он же с Той стороны, а теперь Ткач и Ткач, не отличишь. Или сам воздух такой в этом чертовом Городе, будь он тысячу раз проклят. Чушь собачья, тут же подумал Вест. Просто Комбинат. Здесь, на территории, особенно хорошо чувствуется, на Десятых — там вообще не пахнет. Нет, это было бы слишком просто, если дело только в воздухе.