— Ой! — поразилась я, едва переступив через порог.

Я не была в этой аудитории месяца два, но вроде не слышала, чтобы здесь делали ремонт. Обстановка теперь стала под старину, нормальные лампы на потолке заменили какие-то странные шарообразные светильники, с кафедры исчезли компьютер и микрофон — небось, установили какую-нибудь современную технику. Новые времена — новый стиль. За столом сидела экзаменационная комиссия — ни одного знакомого лица. Проверка, что ли, какая-то?

— Опаздываете… — несколько неуверенно возмутился один из экзаменаторов — пожилой мужчина, одетый в странный серый балахон (наверняка, новая мода).

Я виновато улыбнулась, в гробовой тишине положила на стол зачётку, с большим трудом выуженную из захламлённой сумки, взяла билет, сделанный из странной тонкой бумаги, и села на один из задних рядов. Бегло осмотревшись, я констатировала, что в аудитории нет ни одного моего однокурсника. В голову закралась мысль, что я что-то напутала. Она нашла подтверждение и в содержании вопросов билета. Может, конечно, это у меня сдвиг по фазе, но я не имела ни малейшего понятия, какое отношение имеет некая теорема Розеро к математике. Вопрос о практическом применении треугольников и пентаграмм тоже привел меня в замешательство. Изучать билет дальше мне расхотелось. Я сощурилась, приподняв одну бровь, и посмотрела на кафедру. Экзаменаторы скучковались и что-то оживленно обсуждали, то и дело кивая, как мне показалось, в мою сторону. Теперь я заметила, что и студенты бросали на меня со всех концов аудитории странные взгляды. В своей самой обычной одежде я действительно смотрелась здесь белой вороной: все вокруг нарядились весьма оригинально — девушки в плотные корсеты на шнуровке или сарафаны, свободные блузки или кофты с рукавом, расходящимся от локтя; юноши — в довольно однообразные рубашки светлых тонов с щеголеватыми кружевами на манжетах у некоторых. Я еще раз пробежалась глазами по тексту билета, написанному кем-то от руки перьевой ручкой, и, подняв уголок губ в кривой ухмылке, уставила тупой взгляд в противоположную стену. Экзаменаторы закончили свой консилиум, и один из них — тот самый седой дедок, что уличил меня в опоздании, — вышел за дверь. Для приличия я достала из сумки листок бумаги и ручку, сунула ее по привычке в зубы, задумчиво погрызла. Вкусно… Пойти, что ли, честно признаться, что не готовилась, да и билет не очень попался?.. Не объяснять же, что я наивно предполагала, что знаю предмет достаточно хорошо! Студенты почти перестали обращать на меня внимание, поглощенные экзаменом. Скрипнула дверь. «Старичок вернулся», — подумала я, лениво обращая взгляд ко входу. Это был действительно экзаменатор, но не он один: с ним вошли трое мужчин, одетых в плотно обтягивающие бёдра изумрудные штаны и такой же расцветки короткий плащ с серебристой оторочкой по краю, развевающийся, как крылья хищной птицы. На головах пришельцы носили береты, лежащие так ровно, словно их одевали по линейке. Маскарадный костюм какой-то! В завершение образа у каждого из них из-под плащей, сколотых на груди серебряной блестящей пряжкой, выглядывали тёмно-зелёные ножны с металлическими узорами, напоминающие по форме и размеру те, что носят офицеры на параде. Мне всегда было интересно, их кортики заточены или несут только декоративную функцию?.. Угрюмая группа выстроилась клином и слаженно поднялась по проходу ровно до моего ряда так, что впереди стоящий, отличный от остальных серебристой звёздочкой на берете, грозно навис надо мной. Я вопросительно посмотрела на него — вроде в параде участвовать не нанималась.

— В чем дело? — осведомилась я.

Возглавляющий процессию мужчина с непроницаемым лицом провёл в ответ у меня перед лицом раскрытой ладонью. Глаза непроизвольно закрылись, сознание ускользнуло, я безвольно уронила голову на сложенные на столе руки…

… Пришла в себя я внезапно — так, словно вынырнула из глубокого омута. Я сидела на неудобном стуле, руки были заведены назад и крепко связаны в запястьях; передо мной стоял широкий деревянный стол, на нём горела яркая свеча толщиной в два сантиметра, слепящая глаза, благодаря металлическому отражателю. Напротив меня в уютном кресле развалился тот самый странный тип со звездой «во лбу», действительно «горевшей» отражённым пламенем. Наверное, у него в кулаке был какой-нибудь дурманящий порошок; он распылил его у меня перед лицом — вот я и отключилась. Рядом у стены на еще одном стуле сидел молодой человек с вытянутым лицом, светло-коричневыми взъерошенными волосами и разбитой губой, его руки были связаны так же, как и у меня. Я из солидарности мысленно посочувствовала ему и остановила наконец взгляд на предполагаемом собеседнике.

— Где я? — глупо спросила я.

— Здесь вопросы задаю я!!! — вызверился мужчина, хищным взглядом пробегая по моему лицу.

— Знаю, знаю, — скучным голосом протянула я, — я тоже смотрела шпионские боевики.

— Не перебивать! — отрезал он. — На кого вы работаете?

— Я ещё не работаю, — осторожно ответила я. — Мне вполне хватает стипендии и переводов от родителей.

— Лжёте!

— Ну, ладно, ладно, вру. Иногда и не хватает — у друзей одалживаю.

Мужчина со всей дури стукнул кулаком о стол, заставив меня замолчать. Сзади — вне поля моего зрения — что-то тихо скрипнуло, послышалось несколько шагов по каменному полу.

— Барвлин, у нас там проблема вышла, подойди на секунду, — сказал кто-то, стоящий за моей спиной.

— Что у вас опять?! Хорошо, сейчас…

Косвенно представленный мне Барвлин (и что надо курить, чтобы так назвать ребёнка?!) неохотно встал и вышел, дверь недовольно хлопнула за его и моей спинами. Я поёрзала на стуле, безуспешно попыталась выдернуть руку из пут — только кожу ободрала. Каменный пол неприятно холодил босые ноги: босоножки бесследно исчезли; сырой сквознячок поддувал под юбку. Помещение, похоже, было подвальным: здесь не имелось ни одного окна, от стен веяло могильным холодом. «Вот примерно так и в гробу будет. Пора привыкать!» — оптимистично подумала я, щурясь от бьющего мне прямо в глаза света свечи. И фильмы, и книги врут всё — вовсе и не лампу на допросе в лицо направляют! Другого освещения в комнате не было, поэтому дальний угол тонул во мраке. От нечего делать я повернулась к собрату по несчастью. Он насмешливо на меня глянул, искривив губы в ухмылке.

— Что хихикаешь? Шпионку никогда не видел? — ехидно осведомилась я.

«Собрат» не ответил на издёвку, и я, быстро потеряв интерес к столь неразговорчивому субъекту, обратила своё внимание к потолку. «Может, это знаменитые подвалы Лубянки?» — размечталась я. Прямо день странностей! Чуть под колёса не попала, на экзамен опоздала — это ещё цветочки. Но кому понадобилось тащить меня в некий подвал, связывать, допрашивать?! Ещё какой-то побитый уголовник сидит в двух шагах и ухмыляется… Быть может, это сон? А что, очень похоже, у меня часто бывают совершенно реалистичные сны…

Извернув пальцы под невероятным углом, я ущипнула себя за ладонь. Эффекта не получила (да не очень-то и хотелось), зато указательный палец левой руки свело — я выпучила глаза, в которых на секунду потемнело, и, сжав зубы, попыталась разогнуть сустав. В этот совсем неподходящий момент вернулся Барвлин (интересно, это кличка, имя или фамилия?), с силой распахнувший дверь так, что она ударилась о стену и самопроизвольно захлопнулась за его спиной. Усевшись на прежнее место, он с донельзя недовольным видом уставился на меня в упор колким взглядом. Страдальческое выражение моего лица (сведённый палец всё не разгибался) явно повысило его настроение.

— Что ж, продолжим, — воодушевлённо сказал Барвлин. — Мы, кажется, остановились на вопросе, кто вас послал.

— Я общаюсь исключительно с приличными людьми, они меня никогда не посылали, — честно ответила я, делая всё более кислую рожу.

— Хватит юлить! Из какой вы Школы?!

Палец наконец отошёл, и я, со вздохом облегчения ответила:

— Из тысяча второй. Но я её уже три года как закончила.

Барвлин недоумённо посмотрел на мою внезапно ставшую довольной физиономию, на которой чуть ли не растянулась счастливая улыбка.