Гость с удивлением слушал эту перепалку. Кормить коня угольями — этакого он пока что не видал!

Князь бросился в дом, в тот зал, где они с гостем время коротали.

В очаге лежал остывший пепел, от прогоревших брёвен осталась куча угольёв.

— Так и есть — не выгребла! — с досадой бросил Финист.

Бегом он направился в сарай, куда вчера зашёл его скакун. Сегодня при свете дня Лён мог увидеть необычную масть этого мощного, как сам хозяин, животного. Высокий, выше в холке любой лошади, конь имел странный окрас шерсти — никогда такого дивоярец до сих пор не видел. Тёмно-карминной была шкура финистова жеребца и ало-красными были хвост и грива. Необычна и морда — как будто лошадиная, но в то же время такой хищный оскал!

Завидев хозяина, животное гневно затопало копытом в пол, как будто негодовало за то, что его вовремя не накормили. Большое железное корыто перед ним было совершенно пусто — измятое, побитое. Видно, что конь в негодовании колотил по нему ногами. Так отчего же не вывести его на луг, подумал дивоярец, вон трава какая сочная. Или он, как Сияр, травою не питается? Может, тоже диковина какая, мало ли каких чудес на свете. Нет, точно, конь у Финиста не прост, как не прост и сам хозяин!

— Горай мой, ты прости меня! — ласково обратился Финист к своему коню. — Захлопотался я вчера, о тебе забыл. Всю ночь стоял не кормлен! Подожди немного, я сейчас тебе свежих угольев нажгу!

Выбежав стремительно из конюшни, сложенной, как всё здесь, на века — из тёсаного камня, скреплённого раствором, князь ринулся к поленнице.

— Не трогали, что ли ничего? — с удивлением спросил он, оглядывая аккуратно сложенные распиленные и расколотые чурбачки — как раз под женскую руку, чтобы не тяжело было брать. — Что же они жгли на кухне, чем питались? Ну, женщины!

Он быстро набрал охапку дров, сложил посередь двора и без всякого кресала, лишь щёлкнув пальцами, высек длинный язык пламени, который вмиг охватил дрова и начал бешено плясать, пожирая сухое дерево. Необычное то было пламя, не так горело, как привычное всем — с шипением и гулом огонь пожирал топливо, быстро истончая поленья, в минуту сморщивая их и расщепляя. Через несколько минут от большой охапки дров остался только круг пульсирующих красным светом, дышащих жаром угольёв. А Финист уже спешит в конюшню и выводит своего коня.

— Ну вот, Гораюшко, тебе свеженькие угольки! — уговаривал он своего любимца.

И перед глазами изумлённого дивоярца конь резво подскочил к кострищу и начал зубами хватать и таскать из него кипящие огнём угли! Быстро всё очистив, Горай потряс гривой, махнул хвостом, запрокинул голову и издал необыкновенно низкий рёв — так лошади не ржут! Шкура его, доселе тёмно-карминного цвета, словно расцвела и зажглась ярким алым цветом, как волосы хозяина.

— Конечно, она его боится! — заметил Финист, — Где женщине совладать с таким! Зря я на неё накричал. Самому надо было позаботиться вчера, да всё как-то не так пошло с начала. Ну ладно, поел, иди в конюшню.

— Твой конь ест горящие угли? — едва поверил своим глазам дивоярец, который уж каких только чудес не повидал в небесном городе.

— Мой конь не как все! — ответил Финист, — Твой, как я знаю, тоже не траву щиплет. Лунные кони питаются холодным светом луны или отдалённым светом звёзд — они порождение иного мира. И мой Горай не здешних кровей, он — он гипподраг. Это я его так называю. По вашему он — метаморф.

Метаморф! Вот это да! Вот это повезло Лёну увидать один из редчайших видов иноморфов! В Дивояре он усердно изучал науку Вэйвэ Валандера — экзобиологию и видел в зоопарке и в музее многие редкие виды, но метаморфа там не было.

Дело в том, что метаморф по идее дракон, но в чистом виде в природе не существует. Это странное существо отличается от прочих совершенно необычным образом размножения. У метаморфов самок не бывает — только самцы. В брачный период самец ищет себе пару, и подходит ему самка любого драконьего вида. Ухаживает он необыкновенно красиво, а в момент соединения просто сливается с самкой в одно существо, воплощая в себе сразу два вида — свой исходный и вид самки. Получается гибридное существо с признаками обоих животных. Оно вынашивает потомство и в удачном случае рождает пару новых метаморфов, которые будут отличаться от родителей. В дальнейшем оба самца тоже соединятся с кем-нибудь, тем самым происходит постоянное изменение вида метаморфа — он всегда иной. Разрешившись от потомства, странное животное опять становится самцом, сохраняя черты изменения. Но бывают случаи, когда метаморф, устав искать самку-драконницу, влюбляется в другое достаточно крупное животное, вот тогда получается совсем уже диковинный гибрид. Вот так некий измаявшийся от одиночества метаморф однажды лишил Финиста его коня — красного огненного жеребца. Слившись воедино, эти двое породили новое существо, которое князь сумел приручить — гипподраг имел черты обеих исходных форм: в обычном мире он принимал вид лошади, а в огненном — вид дракона. Редко кто из дивоярцев, путешествующих по иным мирам, мог похвастаться тем, что видел метаморфа, так что Лёну несказанно повезло!

Ты был когда-нибудь в огненных мирах, дивоярец? — спросил Финист.

— Нет, никогда, — признался тот.

— Мой конь — я так привык его называть — как раз оттуда. Поэтому он питается огнём или горящими угольями. Ты не вздумай руку протянуть к нему или коснуться — можешь остаться без руки, а то и вовсе погореть. Он дикий, хоть и не злой — слушается лишь хозяина. Пальнёт огнём — вмиг сгоришь!

Разговор прервался — подошла Бакида. На лице её плавала неискренняя улыбка — старуха явно заискивала с зятем.

— Изволь, батюшка, откушать! Я уж расстаралась для тебя и для гостя! Вчера, уж не обессудь, не ждали тебя ввечеру-то. Заявишься, как тать ночной, не известишь, ни сокола пошлёшь. Откудова мне знать? Вот я и не подготовила свежего поесть. Нам с дочкой много ли надо — мы остаточками пропитаемся. Не медли, зятёк, давай к столу. Небось проголодался с дороги-то?

— Нет, не проголодался! — поддразнил старуху князь, — А тебе и твоей дочери благодарение моё — откушали мы с гостем от ваших угощений! Опозорила ты меня, старуха! Ты и твоя дочь-лентяйка, жёнушка моя ненаглядная!

— Ой, ой, — испугалась Бакида, — Ты никак осерчал? Прости, зятюшка! Прости старуху! Пойди скорее к столу — всё уж ждёт! Пироги остынут!

— Нет, я сначала соколов проведаю, — строптиво ответил зять.

— Да что они тебе, эти соколы, никуда не улетят!

Но князь не слушал — беспокойный Финист уже увлёк своего гостя наверх башни, где под самой крышей был приют для ручных соколов.

По дороге князь толкнул рукой закрытую глухую створку окна. На следующем витке опять открыл окно. На третьем уже рассердился:

— Да что это такое?! Я же говорил: окна не затворять! Ну, если…

Добежав до верха, где под самыми стропилами располагались деревянные рамы для соколов, он окончательно рассвирепел:

— Всё закрыто! Чем ей соколы-то помешали?! Кормушки пусты, воды нет!

Ударами кулака он вышиб прочь затворы вместе с рамами, и в помещение ворвался свежий ветер, пронизывая соколятню насквозь и изгоняя едучий дух сухого помёта.

— Псарей прогнала, соколятников выжила — чёрт, а не баба! — бормотал Финист, сбегая вниз по лестнице.

— Покушать, барин! — тут же встретила его внизу наглая старуха, усердно кланяясь чуть не до земли — в руках она держала большую посудину с водой, а на плече — не первой свежести рушник.

Князь фыркнул и забегал по двору, в раздражении пиная всякий хлам. Потом вспомнил о госте и сдержался.

— Пойдём, поедим, Румистэль, — позвал он.

Поесть, конечно, следовало — солнце уже близилось к полудню, но Румистэль засомневался: а какова еда у этой дрянной хозяйки?

— Готовить она умеет, — успокоил его Финист, увлекая дивоярца к столу, — Чего-чего, а пироги стряпать, пиво варить, похлёбку или что ещё — это у неё выходит. Жадна только. А вот Ленда — та поварничать не научена.