Потрескавшаяся почва, на которой не росло ни деревца, ни кустика, становилась ржаво-красного цвета. Местами встречались участки копоти, а местами из трещин восходили слабые дымки жёлто-чёрного цвета. В воздухе отчётливо запахло гарью, но не сожжённых тел сквабаров, а чем-то иным. Так же становилось жарче, словно под растрескавшейся поверхностью земли работала огромная топка. Чем дальше по следу убежавших чудовищ, тем картина становилась отчётливее. Вот уже внизу из закопчённых провалов прорываются язычки огня.

В дрожащем мутном воздухе, в котором невозможно было нормально дышать, открылось странное зрелище. Чтобы рассмотреть его, Лёну пришлось подняться выше, и оттуда он увидел расщелину, в которой скрылся слабый след чудовищ.

Словно одна гигантская каменная губа налезла на край равнины и подмяла её под себя своим весом. Равнину словно жрал титанически огромный рот — он заглатывал широкий сухой блин, покрытый трещинами и копотью. Между губой и обвалившимся краем равнины зияла щель, в которую могло войти стотысячное войско, а из щели смотрел ад. На глазах у Лёна обвалился большой кусок равнины и провалился в раскалённый мрак. Туда, в это пекло, уходил след сквабаров. Там было их убежище. Вот почему огонь не жёг их — они были порождением пламени.

Бессмысленно было чего-то ждать, и Лён пролетел дальше, чтобы посмотреть на местность позади губы. Там были уже совсем иные земли: всё было оплавлено, а местами озерца раскалённой лавы медленно вспучивались, выпуская пузырь газа.

— Ничего себе реальность, — заметил Лён, оглядывая с высоты далеко уходящую равнину. — И в какую же сказку мы попали?

— Не думаю я, что это сказка, — отозвалась Гранитэль. — Мне кажется, эта катастрофа есть завершение всего того, что здесь когда-то было. Это можно назвать концом света в отдельно взятом месте.

— Значит, когда-то это место было совсем иным? Ведь были же здесь люди, строили города. И вообще, это похоже на Сидмур — не в деталях, конечно, а в общем.

— Я бы тоже так сказала, — согласилась принцесса. — Конец один: все умерли.

— Кроме обезьян, — ответил Лён и направил полёт своего коня в сторону заката.

Если двигаться быстро, можно перемещаться вместе с днём, тогда темнота настигнет его не скоро, и он сможет пересечь эту мёртвую местность. В том, что где-то должен быть конец этой равнине, он не сомневался, ведь смог же он сюда проникнуть, значит, должен быть и выход.

Было в этой области что-то неестественное, словно фрагменты его произвольно повернулись в пространстве-времени, и Лён полагал, что некоторые нестыковки в местности должны указать пределы аномалии. Он помнил, как внезапно исчезла река, когда он миновал проход между двух скал — на другой стороне оказалась сплошная стена. Если это не специальное колдовство, то логично предположить, что на другой стороне местности можно найти нечто обратное.

Горизонт скрывался в серой пелене. По левую руку от летящего всадника уходила вдаль изрезанная ущельями и горами земля, а по правую пролегал нескончаемый каменный вал, который поглощал все эти горы и равнины, всё упрятывая в свою огненную утробу, и всё превращая на выходе в расплавленную массу. Не раз видел Лён проносящиеся стаи змееголовов — те рыскали в поисках добычи. Несколько раз видел гнездо с копошащимися полосатыми «одеялами», но не снижался, чтобы уничтожить нечисть. Это теперь их мир. Однажды видел нападение сквабаров на «одеяла» и битву полосатиков со змееголовами. Здесь шла борьба за жизнь. Но Лён летел дальше.

— Как же умещается этот мир на Селембрис? — спрашивал он не столько надеясь получить ответ, сколько рассуждая сам с собой. — Ведь снаружи его не видно — я видел при облёте лишь глухие леса.

— Может, это щель в пространстве, — отвечала Гранитэль.

— Ты говорила что-то о слоях реальности. Ещё там, у дуба.

— Я предположила. Обычно, когда имеет место пространственно-временная скрутка, возникает эффект наслоения реальностей. Нарушение следственно-причинных связей может создать тоннель между мирами. Вот мне и кажется, что в этом месте произошло проникновение в его среду инфернального мира.

— А такие есть? — изумился Лён.

— О, да! Есть такая вещь, как рождение миров, жизнь миров и смерть их. В своих скитаниях я видела умершие миры — они стали прибежищем нечисти, выродившейся жизни. Многие из них были захвачены тварями, подобным тем, что встретились нам тут.

— Демон говорил о чём-то таком, — пробормотал Лён, вспоминая путешествие с Лембистором и Долбером.

Тогда, перед тем, как войти в зону наваждения, его враг крикнул что-то про враждебные миры и про тварей, живущих в них. Он что-то знал об этом и, наверное, не понаслышке. Лембистору много чего известно, но не спешил говорить об этом. Вот и теперь, ловко улизнув от путешествия в эту зону аномалии, он наверняка знал о том, что подстерегает тут его врага. Не был ли он причастен к этой катастрофе? Ведь однажды он завладел живым миром, превратил его в помойку и через щель в пространстве присосался к Селембрис. Да, это был совершенно тот же случай! Вот почему демон всеми неправдами ускользал от путешествия за Красным Кристаллом!

— Прошлое уже существует, — Лён так увлёкся своими мыслями, что не слышал, что говорит ему принцесса, и уловил только последние слова. — Оно уже было однажды и оно записано невидимыми чернилами на ленте времени. Всё, что когда-то было, существует, словно впаянное в вечность, в бесконечное хранилище бесчисленного множества событий. Там хранятся слова, поступки, мысли, побуждения, мотивы. Это хранилище, где можно найти любое действие, любую историю — это как комар, застывший в янтаре. Для него время остановилось.

— И где это хранилище?

— Я только так, к слову говорю. Я думаю, на этом свойстве пространства-времени основаны зоны наваждения, или зоны сказки. Когда кто-то проникает в них, приходят в движение гигантские маховики. Включается огромная, невообразимо сложная машина, миллиарды деталей приходят в действие — слаженно, продуманно, безошибочно. Чьи-то невидимые глаза рассматривают входящего, решая кто он есть и что он есть. Чьи-то уши слышат тайные его желания, читают в его душе, как в книге. Кто-то открывает древние, как мир, фолианты времени и находит ту историю, в которой этот путник является действующим лицом. Как будто он прошёл огромный круг, пережил множество других жизней и вернулся туда, откуда вышел. А, может, и не выходил — может, он так и блуждает по замкнутой линии, которая пересекает сама себя, оттого и кажется нам, что иногда мы встречаем то, что уже было, и кто-то незнакомый нам знаком.

— Ты говоришь о дежавю? — изумился Лён. Он вспомнил, как сам не столь давно ломал голову над некоторыми странностями своего пути.

— Это просто размышления о природе явлений. Я же многие века прикована к этому камню и лишена всякой возможности действия. Мне остаются только размышления, вот я и пытаюсь ответить на некоторые загадки бытия.

Однообразие безжизненной равнины не нарушало ничто — не было видно ни тех отвратительных полосатых одеял с присосками на нижней части, ни красно-синих змееголовов, ни сквабаров — местность казалась вымершей. Устав без смысла кружить над землёй, Лён опустился на плоскую вершину одинокой скалы. Он уже понял, что найти пещеру, где был скрыт Красный Кристалл среди этого бесконечного запустения просто невозможно. Она может скрываться где угодно — в любой расщелине, в любом каньоне и даже просто посреди ровного места может быть дыра, ведущая в глубокие разветвлённые норы. А спросить было некого.

Сияр нетерпеливо топтался за спиной, не решаясь покинуть хозяина, поскольку тот не спешил располагаться на привал, а почему-то сидел на камне и без всякой цели смотрел в пространство. Солнце стояло высоко и уже сильно нагревало воздух и скалы. От жёлто-серой равнины восходили дрожащие потоки воздуха, отчего она казалась нереальной. Кое-где курились слабые дымки. Далеко впереди пролегало пустое русло, оставшееся от некогда текущей тут реки. В этом дрожащем сухом мареве оно казалось полным воды — маслянисто-тёмной, густой, тяжёлой — такое впечатление возникало от сухих остатков придонного ила.