Ми Цзицзэн, чувствуя, что разговор все больше и больше принимает характер дискуссии, вовсе не приличествующей правилам приема гостей, выступил с примирительной речью:

— Зачем вспоминать прошлое? Каждый несет за него ответственность. Вы совершенно правы, господин Ма Чжунцзянь! Мы надеемся, что диктатор забудет старые обиды и спасет Китай от опасности, а вы, господа Ма и У, поможете ему в этом. На нынешнюю миссию господина Ли Хунчжана взирает с надеждой весь четырехсотмиллионный китайский народ. Осмелюсь поднять бокал за процветание и счастье Китая! За счастье диктатора севера и вас обоих!

Он поднялся и осушил бокал. Все последовали его примеру. Ма Чжунцзянь и У Чиюнь, воспользовавшись случаем, распрощались и, покинув цзянсуское землячество, поспешили на следующий прощальный пир. Устроители банкета также разошлись по домам. Здесь наше повествование пойдет по двум линиям: сейчас мы временно оставим в покое столичные дела и расскажем, как диктатор севера вел переговоры о мире.

После многочисленных прощальных визитов советники Ма и У вернулись в храм Мудрости и добра, где находилась временная ставка Ли Хунчжана. Надвигались сумерки. Слуги, стоявшие у ворот, при виде советников приблизились к ним и доложили:

— Диктатор только что вернулся и ждет вас для беседы!

Советники зашли к себе, переоделись и направились в кабинет начальника.

Тот с суровым видом сидел за письменным столом и, пощипывая седую бородку, колючими глазами просматривал телеграммы. При виде вошедших он чуть кивнул головой и сделал рукой неопределенный жест, видимо, приглашая садиться.

— Сегодня я изложил все свои соображения князю Благонамеренному, — начал Ли Хунчжан, продолжая читать телеграммы. — Прежде всего я попросил его не сравнивать предстоящие переговоры с соглашением, положившим конец франко-аннамской войне. На этот раз любое результативное решение наверняка вызовет ярость десятков тысяч, но я исхожу из требований момента и не собираюсь, подобно столичным болтунам, заигрывать с общественным мнением. Это они в погоне за славой способны забывать о главной цели! На это я попросил князя Благонамеренного обратить особое внимание. Кроме того, я выразил желание взять с собой в качестве советника своего старшего сына и просил князя доложить об этом императору. К счастью, князь человек умный и быстро на все согласился. Завтра мы непременно должны покинуть столицу. Отправьте телеграммы инспектору провинции Ло Цзичэну и начальнику области Цзэн Шуньсуню — пусть приготовят для нас морской корабль. По прибытии в Тяньцзинь мы сразу же отправимся в путь. Медлить больше нельзя!

— Форма наших верительных грамот передана Ито Хиробуми через американского посланника Денби, — напомнил У Чиюнь. — Не следует ли нам подождать ответа, чтобы узнать, устраивает ли она японцев?

— Ответная телеграмма только что пришла. Ито Хиробуми доложил о форме верительных грамот японскому микадо, и тот остался доволен. Для ведения переговоров в Симоносеки микадо уже назначил полномочными представителями главу кабинета министров Ито Хиробуми и министра иностранных дел Муцу Мунэмицу. Они должны ждать там нашего прибытия.

— А я как раз хотел сообщить вашему сиятельству, что от наблюдателя Фостера получена телеграмма! — воскликнул Ма Чжунцзянь. — Он сообщает, что уже зафрахтовал для нас два судна: «Справедливый» и «Верный» и запрашивает о дате отплытия.

Внезапно на лице диктатора появилось недоуменное выражение.

— Смотрите, какое странное анонимное письмо! — сказал он.

Советники разом вскочили. Перед Ли Хунчжаном лежал лист тонкой шелковистой бумаги с черными клетками, на которой ломаным китайским языком было написано:

На конверте стоял точный обратный адрес:

Не было только имени адресата.

Ма Чжунцзянь и У Чиюнь долго ломали голову, но не могли придумать никакого объяснения. Диктатор распушил бороду и усмехнулся:

— Снова выходка какого-то японского хулигана! Я семидесятилетний старик, мне давно безразлично, жить или умереть. Пусть поступает как ему вздумается, а мы будем заниматься своим! — Он отшвырнул письмо.

Быстро прошла ночь. На следующее утро Ли Хунчжан получил инструкции от вдовствующей императрицы и государя, а затем вместе с сопровождающими сел на специальный пароход и отплыл в Тяньцзинь, где не стал долго задерживаться. Его сын, наблюдатель Фостер, советники и сам диктатор разместились на корабле «Справедливый». Остальные сопровождающие и переводчики заняли «Верный».

Это случилось двадцатого февраля 1895 года. Небо было обложено мрачными тучами, бушевала вьюга. Но когда через три дня корабли достигли Симоносеки, их встретило ясное солнечное утро. Специальный представитель японского министерства иностранных дел поднялся на палубу, чтобы приветствовать китайскую миссию. Он сообщил, что Ито Хиробуми и Муцу Мунэмицу уже ждут их и что местом заседаний избран ресторан «Весенний парус». Ли Хунчжан тотчас отправил своего сына Ли Иньбая и наблюдателя Фостера на берег, чтобы они договорились с Ито Хиробуми и Муцу Мунэмицу о первом заседании. На следующий день он вручил верительные грамоты и переехал в отведенную ему резиденцию.

Через два дня, когда начались официальные переговоры, диктатор севера прежде всего потребовал прекращения войны. Однако Ито Хиробуми стал шантажировать его, выдвинув в качестве условия временное размещение японских войск в Тяньцзине, фортах Дагу и заставе Шаньхайгуань. Несмотря на энергичные протесты диктатора, тот не уступал. После окончания третьего заседания — это было двадцать восьмого февраля примерно в четыре часа дня — Ли Хунчжан, весь пылая от ярости, вышел из ресторана «Весенний парус». Ему вспомнилось, как гордо он держал себя с Ито Хиробуми в 1885 году, во время заключения тяньцзиньского договора, и до какого унижения докатился сейчас. Да, их роли переменились! Проведя всю дорогу в размышлениях, диктатор неожиданно поднял голову и увидел, что лучи заходящего солнца озаряют ворота его резиденции, наполняя все вокруг бледным печальным светом. Ли Хунчжан не удержался от тяжелого вздоха. В этот самый момент от толпы отделился какой-то юноша и бросился к его паланкину. Раздался гулкий звук, толпа забурлила, паланкин остановился. Диктатор почувствовал какую-то странную боль в левой щеке, пощупал — она оказалась вся в крови. Он понял, что ранен.

Воистину:

Если хотите знать, остался ли диктатор севера жив, прочтите следующую главу.

Мы остановились на том, что, подъезжая к своей резиденции после очередного заседания, Ли Хунчжан был ранен неизвестным юношей, отделившимся от толпы. Теперь читателя прежде всего, конечно, волнуют три вопроса: остался ли диктатор жив, кто в него стрелял и с какой целью? Но я прошу читателей извинить меня за дерзость, ибо я хочу временно оставить все эти важные проблемы неразрешенными и рассказать об одной крестьянской семье, затерявшейся на далеком и гористом японском островке.

Все предки этой семьи издавна занимались земледелием. В последнем поколении осталось только двое братьев, родители которых умерли. Поскольку братья совершенно не были похожи на остальных жителей деревушки, односельчане прозвали старшего Старшим безумцем, а младшего — Младшим чудаком. Дело в том, что они обладали разными характерами и резко выраженной индивидуальностью. Старший был очень умен, но ум его, к сожалению, перелился через край: в каждом слове или поступке у него неизменно проскальзывало нечто безумное. Однако это было не обычное, а какое-то странное безумие. Он сам часто говорил: