Я постоял некоторое время в задумчивости, осмотрелся. Установил, что тигр обнаружил чушку по оставленной нами волокуше с признаками крови.
Взобравшись на косогор, присел на поваленное дерево, замаскировался выворотнем. Может быть, он скоро вернется? Высунется из зарослей? Посмотрел на вершину сопки, куда ушел след, и мое внимание привлек одинокий ворон. Он сидел на самой высокой точке горы, на сухой голой лиственнице, и с любопытством вертел головой, заглядывая куда-то под себя. В бинокль его было хорошо видно, и невольно мелькнула мысль: не тигра ли он так внимательно рассматривает?
Сначала казалось жарко, но через несколько минут я почувствовал, что быстро коченею и скоро — мороз как-никак под тридцать — так застыну, что не смогу нажать на спуск, если даже зверь и появится. Что же делать? Черт возьми, надо выбирать: идти по следу или послушаться корейцев и отступать? Нет, такой шанс упускать нельзя. И хотя преследовать обозленного тигра одному, конечно, рискованно, но без риска в нашем деле ничего не добьешься.
И, держа винтовку наготове, полез по следу в гору.
На этом первом подъеме не сбросивший листву молодой дубняк стоял, как щетка. Видимость — не больше десяти шагов. Поднимаюсь тихо, шаг за шагом. А когда добрался до пика и остановился под голой лиственницей, на которой сидел ворон, картина стала ясной. Здесь он меня и поджидал! Вот она, знакомая с юных лет отпечатанная на снегу поза тигра, готовящегося к нападению. Замаскировавшись, он лежит по-кошачьи на животе, опустив голову в снег, и, не шевелясь, наблюдает из укрытия за своей жертвой. Четко отпечатываются вытянутые передние лапы, огромная морда с усами, овальная, как длинное корыто, лежка. И только хвост от волнения оставляет несколько следов: тигр нервно подергивает им влево-вправо… Разумеется, он видел нас сверху как на ладони, но мы при всем желании разглядеть его не могли.
Куда же он все-таки ушел? Как близко подпустил меня, ползущего в гору по его следу? Может быть, на сто, а может быть, и на двадцать шагов? Ведь он встает и уходит как тень…
Этот день — 26 января — выдался морозным, но солнечным. Снег в горах лежал умеренный по глубине и рыхлый, не создавал шума. Ветер тоже дул благоприятный, встречный. Местность — пересеченное неглубокими овражками старое редколесье с отдельными островками зарослей орешника — просматривалась неплохо. По этим увалам, пересекая небольшие распадки, тигр зигзагами начал увлекать меня на запад, против солнца.
Но я не спешил. Часто вынимал бинокль, присматривался ко всем подозрительным предметам: пням, корягам, камням. Довольно часто встречались идущие в разные стороны кабаньи следы, и вдруг явственно послышался поросячий визг. До сих пор не знаю, кто так кричал, но тогда решил, что тигр где-то схватил кабана, и у меня появилась надежда настичь его на добыче.
Осторожно шагая параллельно следу, перевалил через один овраг, второй, третий. Шел, вероятно, второй час дня, но об обеде я не думал, взгляд беспрерывно искал все сколько-нибудь подозрительное впереди и по сторонам. На ярко освещенном снегу деревья, кусты, валежины и пни стояли как нарисованные. Я был в сильнейшем напряжении, казалось, сливался с окружающей обстановкой, видел все вокруг, но прекрасно понимал, что тигр обязательно заметит меня первым. Природа одарила его всем: острейшим зрением и слухом, недоступным человеку инстинктом, хитростью и коварством, а кроме того, отдала все три главные краски зимнего пейзажа: белую — цвет его горла, груди, живота и пятен на морде — это белый снег; желтую — цвет головы, лап и боков — не опадающие до весны листья и черную — цвет его полос, прекрасно сочетающихся с почти черными ветками кустарника и стволиками молодых деревьев. Словом — все преимущества на его стороне.
Но вот слева по ходу, метрах в ста впереди, я заметил то ли птичку, то ли мышку: черным комочком что-то странно подпрыгивало в куртинке орешника. «Не здесь ли он задавил поросенка? Наверное, заслышал меня, бросил добычу, а мышь обнаружила и копошится…»
Инстинктивно, в который уже раз, вытянул из кобуры висевший на левом боку восьмикратный цейсовский бинокль, поднес к глазам, навел и… чуть не вскрикнул. Почти не видимый простым глазом на фоне желтых листьев кустарника левым ко мне боком сидел на снегу ОН! И смотрел не отрываясь… А то, что я принял за мышку, был черный кончик его нервно извивавшегося хвоста!
Мы встретились с глазу на глаз и некоторое время внимательно изучали друг друга. Через сильные призмы бинокля я отчетливо видел, как он высунул большой розовый язык и самодовольно, будто злорадно, облизнулся. Но тут же собрался, съежился, опустил голову и начал медленно пятиться, втягиваясь в орешниковую куртинку.
Бинокль, как я обнаружил позднее, оказался засунутым в чехол вверх ногами. Висевшая под правой рукой стволом вперед винтовка снялась с предохранителя и (я левша) оказалась у левого плеча сама собой. Черный шарик мушки сел в прорезь и всплыл на уровень лопатки хищника. Прицелился я в общем на удивление хладнокровно и точно.
И выстрел был точен. Тигр упал сразу, перевернулся на спину, показал белое горло и живот, воздел к небу колонны-лапы и конвульсивно задергал всеми четырьмя.
Я был так поражен тем, что свалил страшного зверя одной-единственной пулей, что на секунду-другую потерял всякую бдительность. Помню лишь мысль: «Как здорово!» Мог свободно пустить еще одну и две «контрольные» пули, которые пригвоздили бы его окончательно, но стоял как зачарованный: «Как здорово!»
А тигр вдруг перевернулся, вскочил на ноги и ринулся мимо меня по лесу. Гигантская оранжевая кошка уходила огромными прыжками по диагонали слева направо. Несколько раз появлялась между стволами старых деревьев, скрывалась и появлялась вновь. Поймать в такое «окно» нелегко, но можно. Однако я, очевидно, был так возбужден и расстроен, что промазал три раза подряд.
Подбежал к тому месту, где хищник готовил мне засаду. Так и есть: первая пуля поразила точно, сразу за лопатками на нужной высоте. Войдя в левый, высекла из правого бока клок золотистой шерсти, длинно взрыла снег и выбросила на поверхность прошлогодние листья. Из выходного отверстия, как из пульверизатора, брызнула кровь. Пуля прошла на два пальца выше сердца. Глянул в сторону уходившего следа, и показалось, будто кто-то провел по кустам большой кистью с суриком.
Постоял, остывая, и осторожно тронулся вдоль красных отметин. Но вскоре след завел в непроглядную чащу; если зверь бросится откуда-то со стороны, я просто не сумею повернуть винтовку и неминуемо окажусь под ним. Рисковать дальше становилось безрассудным.
Я оставил след, сделал порядочную петлю и вновь пересек его на более открытом месте. Тигр шел коротким шагом, заметно волоча ноги, вышел на прогалину, вернулся и как пьяный полез на косогор.
— На сегодня хватит, пора домой. Наверное, где-то уже залег. Лучше завтра прийти с собаками, — прошептал я и повернул на табор.
…Вечером в палатке сошлись на том, что надо преследовать до победы — день, два, хоть три. Решили взять обоих помощников-корейцев, захватить пилу, топор, козьи шкурки — на случай ночевки у костра, продуктов на три дня, всех четырех оставшихся собак.
Вышли на заре и около десяти были у следа. Поднялись по нему на косогор и остановились… На первом гребне, в ста шагах от того места, где я оставил след, тигр лег в сугроб за толстым стволом дуба головой против своего хода и прождал несколько часов! Протаявшая почти до земли лежка напоминала глубокую розовую ванну. Чигони посмотрел на меня, покачал головой, зацокал языком. Арсений потемнел и проворчал:
— Кто-то за тебя молился. Вовремя повернул вчера домой…
Лежки следовали одна за другой, все свежее и свежее, но раненый хищник, как всегда, выбирал такую чащобу, где заметить его можно было лишь в нескольких шагах. Собаки исчезли впереди, и вдруг послышался истерический лай. Мы рванулись за ними, но раздался грозный рык, и вся свора с визгом выкатилась прямо на нас. Зрачки расширены, хвосты поджаты, шерсть дыбом! Они чуть не сбили нас с ног: это были не тигрятники.