Наш склон был покрыт лиственным лесом, выше по хребту стояли крупные розовоствольные сосны. Противоположный — через распадок — выглядел еще совсем по-зимнему, на фоне снега четко проектировались черные голые деревья, кустарник, валежины.

Издалека донесся выстрел, второй, третий… Где-то наткнулся на зверя отец! Я глянул через овраг и не сразу понял, в чем дело: показалось — черные валежины вдруг задвигались. Шагах в трехстах по косогору не торопясь шло стадо кабанов!

Надо было подбегать, подкрадываться. Я кинулся было, но увидел, что они уже минуют нас. Позабыв о нарезном стволе, втолкнув жакан и картечь и целясь примерно во всех сразу, сделал два отчаянных бестолковых выстрела. Расстояние для жакана и картечи было совершенно недоступным, и свиньи, лишь слегка прибавив шаг, спокойно перевалили за гору.

Повесив носы, мы отправились домой…

Вечером пришел отец. Оказалось, он на становике убил-таки небольшую чушку; закопал ее в сугробе и завтра обещал взять нас туда с собой. Пожурил меня за безрассудную пальбу, незлобиво посмеялся. Назавтра же с вечерним поездом назначил отъезд.

Утром с нами пошел хозяин фанзы. Часам к одиннадцати выбрались на становик, откопали чушку. Корейцы — великолепные носильщики. Наш спутник, сделав из веревки лямки, скрутил кабана, сел, продел в петли руки, опираясь на палку, поднялся и начал спуск с горы. Он даже не нашел нужным тащить зверя волоком, несмотря на хороший снег.

Папа оценивающе посмотрел на меня:

— Ну как, не заблудишься, пойдешь отсюда самостоятельно, охотой? Спускайся во-он по тому хребтику, он выведет тебя почти к самой фанзе. Не торопись, смотри в оба… А увидишь — не горячись, помни: целься хорошенько! Мы пойдем дальше, правее.

Перекинув по своей привычке винтовку стволом вперед, он сразу пошел широким шагом. Еще совсем маленький Арсений, часто перебирая ногами, едва поспевал за ним.

Хватаясь за деревья, я быстро скатился с главной кручи и угодил на указанную гриву. Там зашагал тише, осторожнее…

Был тихий солнечный полдень. Я настороженно шел по самому гребню, точно выполняя инструкцию. Бесшумно шагая между толстыми розоватыми стволами по мягкому ковру многолетней хвои, на каждом изгибе кряжа тихонько заглядывал то на правый солнцепечный склон, то на заснеженную левую северную покать. По южному склону поодиночке, как в парке, редко стояли крупные дубы и сосны, видно было далеко. На северном склоне лес был мельче и гуще, часто встречались большие острова молодого дубняка и орешника, до самой весны не теряющих своего желто-бурого шумливого листа. Легкий встречный ветер нес запахи талой земли, листа и хвои.

Я прошел уже полпути, когда, заглянув очередной раз в теневую покать, замер… Что-то очень большое и темное, но не похожее на камень или пень выглядывало из орешника. Прильнув к толстому стволу сосны, я долго рассматривал странный предмет, и… он двинулся! «Медведь встал с берлоги!» Я стащил с плеча ружье… Чудовище медленно развернулось в кустах, и я увидел длинное, низко опущенное рыло — кабан, огромный секач!

Здесь я проявил выдержку, воспитанную отцом и шомполкой. «Спокойно, не торопись», — зашептал себе под нос и повторил эту фразу несколько раз.

От волнения накатывались слезы, сердце стучало, как дятел, но я не торопился. Черный горб плыл над кустами… «Пусть выйдет на более чистое место»…

Тем временем я поднял лежащую на шарнире прицельную рамку, сдвинул рычаг, взвел курок, уговаривая себя не волноваться.

Кабан медленно двигался влево и, почти миновав кусты, остановился, как бы прислушиваясь или принюхиваясь. Шагов сто. Опершись на сосну и переводя дыхание, я подвел бронзовую мушку к лопатке и нажал. Чах-хх! Он рванулся вперед, ломая кусты, резко повернул вправо вниз и мгновенно скрылся в густых желтых зарослях молодого дубняка…

«Промазал! Боже мой, какой позор! Мазила, каждый бы убил на твоем месте!.. Что делать? Умолчать? А вдруг слышали выстрел и спросят? Что мне рассказать?» Я был совсем потерян.

И тут мелькнула мысль: а что, если отец спросит: «Ты на следу побывал, кровь смотрел?» Не был…

Я постоял и начал нерешительно спускаться к тому месту, где пасся кабан. И вдруг — я не поверил глазам! — на кустах и сухих листьях яркая полоса крови из правого бока! Стрелял в левый: значит, пробило навылет! Ранил, ранил! Пусть теперь даже уйдет, важно, что не промазал… Это, кажется, было самым главным в тот момент.

Однако идти по следу в такую чащу за раненым секачом я не рискнул. Слишком много страшных случаев довелось слышать с раннего детства. Взяв значительно правее, я быстро зашагал лесом к дну распадка, зная, что там есть тропа. Вскоре я уже видел эту тропку сквозь заросли, но тут чуть левее заметил что-то странное: из-за куста торчал черный согнутый сук — словно толстая нога с копытом… Еще шаг, копыто, точно… Еще — и я ахнул: на спине, всеми четырьмя копытами кверху, лежал огромный черный, с проседью кабан с большим пятном на горле! Загнутые желтоватые клыки отворачивали черные губы…

«Откуда? Кто, когда убил, или сам подох?» И тут осенило: на боку свежая кровь, это же мой! Описал дугу и упал тут, на моем пути.

Но и с лежащим кабаном не шутят. Я взвел курок и, держа трехстволку наготове, поднял тяжелый сук и бросил его в круглый бок. Зверь не шелохнулся. Держа палец на спуске, сильно ткнул стволом в живот. Туша качнулась, что-то булькнуло и заурчало. Готов! Я положил ружье и вынул нож. Хотелось выпотрошить по всем правилам, но куда там! Тупое лезвие в неопытных детских руках только скользило по блестящей щетине. Я сунул нож в карман и побежал по дорожке. Все пело во мне…

Папа с Арсением уже сидели в фанзе и, сложив вещи, поджидая меня, пили чай при открытых дверях. Видимо, на моей багрово-красной физиономии было отражено такое возбуждение и растерянность, что, только глянув, отец спросил: «Что с тобой?»

Драма заключалась в том, что по молодости лет я еще не имел права на охоту и страшно боялся, что меня накажут, а главное — отберут ружье!

Я шагнул к отцу и жарко зашептал на ухо: «Папа, я убил кабана…» Он вскочил, весело рассмеялся и, к моему ужасу, громко воскликнул, путая русские слова с корейскими: «Убил секача? Молодец! Чуни! Сесурги!» (Хозяин, быка с арбой!)

Кабан оказался настолько большим и тяжелым, что мы втроем никак не могли его погрузить. Пришлось повалить набок двухколесную арбу, закатить на нее тушу, а потом вагами вновь поставить на колеса.

Через час кабан был во дворе, а вечером мы общими усилиями погрузили обе туши в багажный вагон.

Отец мазнул меня по лбу кровью первого вепря, посвящая в охотники, и я не смывал ее до самого дома.

Тигровая экспедиция мистера Рида

— Мама! Письмо их Хахбина! — наша картавая сестра, юная поэтесса Виктория, вихрем промчалась через столовую и взлетела по лестнице на второй этаж пристройки большой корейской фанзы под черепичной крышей, где располагалась комната родителей.

Маргарита Михайловна вскрыла большой голубовато-серый фирменный конверт харбинского отеля «Модерн», вытянула листки, исписанные четким почерком отца. Почти взрослые дети сгрудились за ее креслом, вытянув шеи. Мама засмеялась:

— Ну, заварил, кажется, ваш отец кашу. Привезет с собой целую экспедицию. Какой-то богатый американец из Лос-Анджелеса Рид хочет добыть тигра. С ним кинооператор, двадцать две собаки, да еще нанял секретарем эмигранта молодого графа Олсуфьева! Рид хотел охотиться в Маньчжурии, но как прослышал о хунхузах, струсил. Познакомился в «Модерне» с папой и попросил организовать охоту у нас в Корее. На днях все выезжают к нам…

Шло второе десятилетие аннексии Кореи Японией и пятый год нашей эмиграции в Корею. Это были трудные годы. Наша семья и домочадцы ютились в маленьких комнатках вытянутой буквой «Г» корейской фанзы, стоявшей на высоком холме над гаванью порта Сейсин. Чтобы как-то прожить, вся семья, в том числе мы, мальчишки, солили и коптили на продажу сельдь и иваси, выпекали хлеб и пирожки, развозили на ручной тележке керосин. Охотились на фазанов и коз.