Моя ладонь прижата к страницам. Пальцы дергаются. В середине занятия Питер обращается ко мне. Но я не слышу. Мой взгляд абсолютно пустой и падает на пол. Я не осознаю, что он стоит рядом со мной, пока не вижу его ботинки. Поднимаю голову.

— Простите, что?

Он улыбается и указывает на мой учебник, который открыт не на той странице. Питер смотрит на меня, но ничего не говорит.

— Мы обсуждали стихи. Дасти сказал, что это эмоциональное дерьмо, которым соблазняют женщин, и что ни один парень, находясь в здравом уме, никогда не напишет ни одной поэмы без какого-то стимула.

Я моргаю. — Стимула?

Дасти сидит двумя рядами выше.

— Красиво сказано. Я сказал, что ни один парень не будет писать стихи без причины. Очевидно, что в данном случае, поэт просто хотел с кем-то переспать.

— Очень красноречиво, — говорит Питер, и трясет головой. Сложив руки на груди, Питер смотрит на меня. — А что ты скажешь, Сидни?

Я корчу лицо и смотрю на Дасти.

— Это не так, — поворачиваюсь к Питеру. — Стих — это выражение эмоций. Это сжатый язык. В его основе...

В глазах темнеет. Я писала стихи. Очень хорошо помню, что случилось в день, когда я написала свой последний стих. Ощущение удушья не покидает меня. Я все еще чувствую его руки на мне. Я с трудом дышу и не обращаю внимания на то, что на спине проступает холодный пот. Прочистив горло, я добавляю.

— В основе стиха — непорочность, непорочные эмоции, желания, чистый восторг, чистый...

Дасти выкрикивает.

— Так значит, в стихах не может быть лжи? Что, если парень просто хочет тебя поиметь? Что если это просто красивые слова? Ты действительно думаешь, что древние ребята не писали этого, чтобы получить что-то в ответ? Да ладно, Сидни, ты же умнее.

Слова Дасти эхом проносятся в моем сознании, пробуждая воспоминания, которые давно были похоронены. Я сжимаю зубы и с шипением произношу:

— Оу, это тебе — да ладно. Не все парни ублюдки, Дасти. Неужели не может быть такого, чтобы некоторые стихи были написаны, пока они испытывали слабость, и дела не имели с женскими трусиками?

Он что-то мне отвечает. Некоторые парни издают смешки. Я с трудом закрываю глаза, но аудитория наклоняется в сторону. Это не прекращается. Слова Дасти звенят в моих ушах, а жужжащий звук становится все громче. Что за чертовщина со мной? Это просто письмо. Дасти — просто придурок. Я же знаю это. Ничто не сможет меня ранить, но я ощущаю угрозу. Прогоняю панику, которая охватывает меня и, наконец, снова слышу Дасти.

— ... они делали это тогда и продолжают делать это сейчас. Парни не пишут стихи для себя. Они делают это, чтобы заняться сексом. А если им надо дать выход эмоциям, они дерутся.

По какой-то причине, из-за этого разговора я всё вспоминаю. Прежде чем осознать, что происходит, я начинаю задыхаться. И так сильно сжимаю свой стол, что мои пальцы белеют. Питер наблюдает за мной. Он не двигается. Не останавливает Дасти. Я смотрю на обувь Питера, пытаясь глубоко дышать. У меня вот-вот случиться приступ страха, и я сойду с ума прямо в аудитории. Мое сердце колотится в бешеном ритме. Капля пота пробивается рядом с моим ухом и скатывается к челюсти.

Питер прерывает беседу.

— Значит, все парни в этой комнате так думают? — я слышу движение, но не поднимаю головы. — Отлично. За оставшееся время от занятия вы должны пойти в библиотеку и написать стихотворение. Не для женщины, это должно быть выражением эмоций. К концу урока стихотворения должны лежать на моем столе. Так что принесите их сюда. Всё понятно?

Повсюду слышится стон и звук отодвигающихся стульев.

Я пытаюсь отодвинуться и устоять, но как только я двигаюсь, Питер говорит.

— Сидни, мне нужно поговорить с тобой. Задержись на минуту.

Питер, следуя за группой, выходит из кабинета, отвечает на пару вопросов и сообщает, что стихи должны быть готовы к 21:20. Он говорит, что если они приложат усилия, то получат зачет. И да, длина произведения не существенна. Некоторые парни начинают хихикать, когда слышат фразу о том, что размер не имеет значения. На это Питер сообщает им, что они должны написать уже два стиха. Я слышу проклятия, а потом наступает тишина.

В классе никого. В какой-то момент я кладу голову на стол и закрываю глаза.

— Сидни? — голос Питера мягок. Когда я открываю глаза, он стоит перед моим столом на коленях. Его глаза обеспокоенно осматривают мое лицо. Я чувствую себя так, словно меня сбил грузовик. — С тобой все в порядке?

Я сажусь и киваю. — Мне жаль. Я не знаю что…

Взгляд Питера обеспокоенный. Он читает меня, как открытую книгу. Он знает, что я лгу. Я вижу это в его печальной кривоватой улыбке, которой он одаривает меня.

— Ты не должна оправдываться. Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Ты все еще бледная. Посиди немного.

Питер встает, идет к своей сумке и достает оттуда плитку шоколада «Hershey». Возвращается и протягивает ее мне.

— Вот, съешь это.

Я беру ее и сажусь прямее. Надеюсь, я смогу пополнить этим уровень сахара в крови. — Ты носишь в своем портфеле шоколадку?

Он ухмыляется, когда я открываю ее. — Возможно. Правда в том, что она должна была стать моим обедом.

— Ох, — я передаю ее обратно ему. На ней большой след от укуса. У меня большой рот. Руки Питера осторожно касаются моих. Он отталкивает шоколадку обратно ко мне.

— Доешь, — его рука все еще прикасается к моей. Питер смотрит мне в лицо, пытаясь поймать мой взгляд. — Что вывело тебя из равновесия? Было ощущение, что минуту ты была где-то в другом месте.

Я не смотрю на него. Затолкав плитку в рот, я откусываю. Шоколад на вкус как песок. Не могу думать об этом. Пытаюсь оттолкнуть прошлое, но я поймана в медвежьи объятья. Зверь сорвался с цепи. Я говорю. Не знаю почему, но я киваю.

— Я... Извини. Это кое-что мне напомнило.

Питер сжимает мою руку. Я смотрю на него, и наши глаза встречаются. Желудок трепещет. Он удерживает мой взгляд и не отворачивается. Питер вздыхает, а его голос такой мягкий.

— Могу я тебе помочь?

Мой взгляд перемещается от его голубых глаз. Я сжимаю губы, борясь с эмоциями, которые испытываю, смотря на него. Я не должна это чувствовать. Не сейчас. Никогда. Я так медленно качаю головой, что кажется, что она совсем не двигается.

На лице Питера появляется печальная улыбка.

— Как бы я хотел помочь.

Я не отвечаю. Не могу говорить. У меня пропал голос. Я просто смотрю в эти синие глаза. Ощущение, будто я отпускаю свою спасательную шлюпку в свободное плаванье и тону в море боли. Он протянул руку помощи, но я не могу ее принять. Не могу рассказать, что случилось, он не сможет этого исправить. Даже если Питер узнает, никто не может изменить прошлое.

К Питеру подошла девушка. Я почти не заметила ее.

— Доктор Грант?

Питер вздрагивает и оборачивается. Девушка не думает, что его поведение странное, но Питер нервничает. Я вижу это. Я вижу, как напряжены его плечи, как он сует руки в карманы и то, как он встает между нами. Она держит текст книги и спрашивает Питера что-то о ямбах и рифме стихов. Он говорит ей, что в использовании их в домашнем задании нет необходимости. Ее голова чуть не взорвалась.

Питер отвечает на ее вопросы, пока я ем шоколадку. Когда я заканчиваю, то встаю. Питер указывает на меня и говорит: — Я не могу позволить тебе уйти. Садись. Закончи здесь свое задание.

— Я в порядке, — возражаю я, но мой голос неестественный. Он не становится нормальным, когда я говорю с нормальной громкостью.

Девушка смотрит на меня.

— Выглядишь больной. Тебе нужен аспирин или что-нибудь еще? У меня есть один в кошельке.

— Нет, спасибо. Я в порядке, — аспирин не определит что со мной не так.

Девушка кивает и идет к двери. Прежде чем уйти, она оборачивается. — Лучше делай, как он говорит, иначе проведешь ночь в кабинете медсестры. У меня было такое, и это отстойно. Кровати ужасные.

Я киваю и смотрю, как она уходит. Глядя на Питера я говорю: — Я в порядке. Правда.