– А ты забавный.

– Нет, ваша светлость. Я не забавный.

– Ты обязан…

Она замолчала.

– Кому? И чем? – спросил Дан. – Я сюда не рвался, меня дома три старушки ждут, я у них один. Содержит меня Гильдия магов, а не вы.

– А сколько они тебе дают?

– Пять корон в месяц, питание, крыша. Это немало для внешнего города, ваша светлость.

– А в твоем мире все такие, как ты?

– Конечно, нет. Есть и такие, как вы, и такие, как они. Люди все разные.

Герцогиня раздраженно махнула ручкой, и на лицах благородных явно отразилось намерение рвать и метать.

– Я имею в виду – все такие дерзкие, как ты?

– Нет. Кто-то бы и прогнулся.

– А ты не станешь?

– Не стану.

А прогибался, подумал Дан. Гордость поглубже засовывал и прогибался. Рожу вежливую делал, когда начальник над ним издевался. Любезно улыбался или смиренно глазки опускал, когда его, начальника, жена на нем зубки точила. В общем, вел себя точно так же, как эти благородные. Ну, пусть тут это все малость утрировано. Тут задницу дерут – там премию не дают, тут вешают – там увольняют. Так чего вдруг самолюбие взыграло? Добро б всю жизнь был гордый и независимый, так ведь нет – приспосабливался как миленький. И ничего, не страдал по этому поводу. И Толоконскому, губернатору, хамить бы и не подумал (если провести параллель с герцогиней), что называется, кланялся бы и соглашался. Хотя там от его поведения зависела только карьера, а тут – жизнь. Жизнь стала не мила? Ну, не настолько. Вон даже порку, самое большое унижение, пережил. Не благополучно, но пережил. Не без помощи и поддержки семьи вампиров.

Почему? Чего ради выдерживать зеленый взгляд, а не пасть ниц и не рассказать увлекательную историю жизни банковского клерка?

– Ирис, – позвала герцогиня, – распорядись, чтоб виселицу приготовили.

Кавалер с цветочно-дамским именем и катаной у бедра раскланялся и удалился. Ну что, Дан, допрыгался? Веревку на шею – и все, подрыгалась марионетка на ниточке да сломалась. Не страшно? Ничего, это пока, это потому что еще не вешали ни разу. И вообще не убивали. Даже дружба с начинающим Олигархом обошлась без эксцессов, даже та «стрелка», где Дан Витьку спас, ему не угрожала. Он Витьку собой не прикрывал, просто понял: сейчас начнется стрельба и друга с ног сбил и за машину затащил. Пусть «быки» отстреливаются. Тогда вообще без жертв обошлось, хотя ящик патронов расстреляли, не меньше, две машины угробили, Коню круп прострелили и смылись до неторопливого появления одинокого ментовского «бобика».

Если сейчас упасть на колени, покаяться, сослаться на стресс или большое количество выпитого накануне, пообещать впредь никогда и ни за что, помилует. Определенно. И никто не осудит. Даже благородные будут вполне удовлетворены. Даже Гай кивнет одобрительно, даже Данка трусом не сочтет, даже Мун похвалит за благоразумие. Все будут довольны.

Кроме Дана Лазарцева. Что, неужто и правда иногда стоит умереть? Ой, а как не хочется-то!

Кто, спрашивается, несколько дней назад об этом мечтал? Только ведь хотел, чтоб быстро и безболезненно, чтоб Гай помог, прирезал умело или покусал. Ему «поцелуй вампира» удовольствие доставил такое, что даже сквозь эйфорию сам себя испуганно заподозрил в латентном гомосексуализме?

Интересно, когда вешают, это долго? Больно?

Скоро узнаешь. Наверное, быстро, если сломается шея. Хрусь – как у того парня в темном переулке. А если удавливать, то пару минут. Это жить пару минут – мгновение, не заметишь, а умирать – целая вечность. Рожа посинеет, глаза вылезут, язык вывалится… Бр-р. А еще, говорят, при повешении организм ни фига не контролирует, можно и обмочиться, и обделаться. Правда, говорят, что и оргазм словить можно… напоследок. Можно, но в это Дан не верил. Кто мог рассказать-то? Разве что, если покойника раздевали, сперму в трусах обнаруживали…

Герцогиня так его и изучала, а благородные не знали, что им делать. Нет, чертовски прав был Владимир Ильич, свергая самодержавие. Правда, в процессе и после вешали гораздо чаще, чем до свергания. То есть свержения.

Вернулся и кивнул Ирис. Герцогиня встала. Дана немедля ухватили за локти и крепко вывернули руки, будто он собирался сопротивляться. А профессионально! Явно ж не впервой. Смежные профессии палачей. На курсах учились или просто опыт?

– Отпустите, – велела кукла, – он сам пойдет.

Дан сам пошел. Небрежно сунув руки в карманы и глядя на изящную шейку герцогини. Свернуть, что ли? Это быстро. От него эксцессов не ждут, даже кинжал не отобрали. Так с кинжалом и повесят. Шарик скучать будет. Никто не станет его гладить и чесать ему нос.

Ага, вот как они развлекаются. Во внутреннем дворе стояла не только двухместная виселица в форме буквы «п», но и огромный подозрительно темный пень с прислоненной гиперсекирой, и впечатляющих размеров тележное колесо, и классический крест, и пара незнакомых конструкций.

Герцогиня села в креслице и подозвала Дана. Ирис подтолкнул его острием катаны пониже спины. Не успел бы свернуть шейку.

– Не страшно?

– Почему не страшно? – удивился Дан. – Очень даже страшно. Или вам, ваша светлость, хочется визг послушать?

– Хочется, – засмеялась герцогиня. Дан пожал плечами.

– Тогда вон Ириса повесьте, он вам повизжит. А меня вешать скучно. Я визжать не умею.

Фрика склонила головку к плечику, и задумчивость омрачила ее чело. Сочиняет способы извлечения визга из Дана? Да чего сочинять, имеется, наверное, целый комплекс апробированных методов.

– Люм, Гарис, повесьте Ириса, – нежно попросила герцогиня. Дан моргнул. А Люм и Гарис – нет. Они цапнули Ириса, мигом освободили его от меча и поволокли к букве «п». Ирис действительно заверещал свиньей, не выговаривая ничего членораздельного. Знал, что бесполезно, или просто разум потерял?

Его ловко установили на скамеечку. Люм поддерживал за ноги, пока Гарис вполне профессионально надевал петлю на шею если не приятеля, то коллеги. А потом Люм отошел, глянул на герцогиню, дождался кивка и пнул по скамеечке. Чувствовался опыт.

Дан завороженно смотрел. Именно как он и думал. Ирис задрыгал ногами, задергался, лицо посинело, впятеро увеличившийся язык вылез изо рта, блестящие голубые штаны-колготки выразительно потемнели спереди. Благородные равнодушно наблюдали за агонией, и если было что-то на их лицах, то разве что облегчение: не меня!

– Я подумала, что ты не знаком с повешением, – объяснила герцогиня. – Ведь чего не знаешь – не боишься. А теперь ты понимаешь, что случится с тобой через несколько минут. Образумился?

Дан кашлянул, возвращая себе голос.

– А смысл? Сегодня вы меня помилуете, завтра повесите. Так я хоть уважать себя буду.

– Уважать себя? Что за чушь? Выбирать между самоуважением и смертью?

– Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, – процитировал Дан. Пусть думают, что он сам это сочинил. Стоя? Вися. Ирис раскачивался в петле, как на качелях. Как Данилка, вцепившись в подвешенную к дереву веревку, любимое развлечение всей дворовой пацанвы младшего школьного возраста.

– Лучше? Ну, раз тебе больше нравится… Люм, Гарис!

Скамеечка была устойчивой, но Гарис поддерживал его под коленки. Веревка оказалась ужасно колючей. Дан почувствовал, что рубашка на спине взмокла и по лицу течет капля пота. Ну ладно… Мама, тетка и бабушка его уже оплакали. Здесь, может, всплакнет Дана… А откуда ей узнать? Гай догадается. Шарик поскулит.

Герцогиня подошла вплотную и утрудила шейку, задрав голову, чтоб видеть Даново лицо.

– Неужели окажете честь, собственноножно выбив скамейку? – усмехнулся Дан. Ну и нафиг, ну и обделаюсь, все равно уже не осознаю, разве что душа, отлетая, покачает головой, глядя на обгаженные штаны. Если у нее голова есть.

От Ириса несло солдатским сортиром. Герцогиня еще раз покачала головкой и вернулась в кресло.

– Снимите его.

Люм так же ловко, как надевал, снял петлю с шеи и подтолкнул. Скамеечка зашаталась, и Дан едва удержал равновесие, спрыгнув с ее. Очередная блажь.