ПЕРЕМЕЩЕННОЕ ЛИЦО. ТРИАДА

* * *

Дан посмотрел в спину босса с такой ненавистью, что тот резко обернулся, однако увидеть сумел только прилежного клерка, погруженного в бумаги. На реакцию Дан не жаловался. Он вообще не жаловался на себя. Собой, в меру любимым, он был доволен. Конечно, до какого-нибудь Брэда Пита – или кто там у них самый сексуальный? – ему было далеко, ну так и обитал Дан не в Голливуде, а в Сибири, был не актером, а банковским служащим. Его физиономия не была растиражирована даже на фирменных календариках и рекламных буклетах банка, потому что босс невзлюбил Дана… а черт его знает почему невзлюбил. Дан, несмотря на несколько рекламную внешность, был дисциплинирован, исполнителен и неглуп, имел хорошие для провинции манеры, по-английски болтал, как по-русски, в своем деле разбирался. И вообще. Когда рекламщики шарились по банку в поисках чего-нибудь, они увидели Дана и битый час уговаривали босса поместить на буклет именно его, данову, персону. Кончилось тем, что босс наорал на рекламщиков, а заодно и на Дана, хотя он никак не рвался являть из себя символ надежности и привлекательности конторы, в которой работал.

Везет Женьке: дорабатывает неделю – и ту-ту нах Москау. Нашел работу там, дружок пристроил. С перспективой. А Женька – парень толковый, по-московски (или наоборот по-провинциальному?) нахрапистый, он не пропадет. В Москву, в Москву! Эх, как понимал Дан этих трех сестричек! А у них ведь не было босса, который бы их ненавидел неизвестно за что. А значит, не было и боссовой супруги, куклы Барби из глухой провинции, умудряющейся сочетать брильянтовые серьги с любовью к жареным семечкам.

Босс посверлил Дана свирепым взором и только собрался уходить, как заблямкал мобильник. С трудом отделавшись от мамы (а ты кушал, сыночка? а что ты кушал? а колбаску кушал?), он выслушал еще пару едких замечаний насчет траты рабочего времени на личные разговоры. Смиренно выслушал. Даже кротко. Полторы тыщи американских рублей на дороге не валяются. Особенно с перспективой рекомендаций, которые можно получить при увольнении.

В банке Дан работал третий год и намеревался работать и впредь. Как бы ни ненавидел его босс, должное он ему отдавал, и Дан знал, что он самый вероятный кандидат на должность Женьки, к которой еще и полагались пятьсот аналогичных рублей в месяц. Плюс квартальные премии побольше нынешних. А Дану так хотелось жить подальше от мамы, бабушки и тетки Даши, что отчаянно экономил и имел в заначке почти двадцать тысяч баксов. Он даже машину не покупал, благо, до дома было двадцать минут на метро. Он выглядел так хорошо, что только самые вредные девчонки из обслуги замечали, что у него всего пять рубашек и два костюма. Когда в квартире три обожающие тебя пенсионерки, всегда будешь иметь чистые воротнички и сверкающую… нет, матово-чистую обувь. И ни пылинки на пиджаке. И идеально отглаженные штаны. И стрижку, от которой в восторге даже франтоватый боссов зам. Он все подкатывался к Дану с просьбой свести с парикмахером, но не станешь же знакомить его с теткидашиными девяноста килограммами в парадной кофте с «рюлексом».

Настроение было испорчено. Дан занимался своими проводками, привычно раздвоившись. Половина работала, а вторая пыталась понять причины начальственной нелюбви. Ведь придраться было не к чему. Дан работал не то чтоб совсем безупречно, но без проколов и удачно мимикрировал под коллектив: приятельствовал, ухаживал, не напивался на корпоративных вечеринках. Вполне соответствовал и негласному принципу набора персонала – внешней привлекательности. Глупому принципу: не все ли равно, как выглядит обычный клерк, которого и видят-то три-четыре человека и два компьютера…

– Когда я увижу данные за прошлую неделю, Артамонов? – ворчливо спросил телефонный голос шефа.

– Когда позвоните Артамонову, – буркнула вторая половина, пока первая сверяла цифры в трех файлах сразу. – А это Лазарцев.

Трубка забибикала. Уволят ведь. И никакой профсоюз, никакой суд… потому что ни в профсоюз, ни в суд Дан не пойдет. Себе дороже. Попасть в черный список легко. Телефон снова зазвонил.

– Лазарев, вы закончили сверку?

Дан нажал на «печать» и честно сказал:

– Закончил. Только моя фамилия Лазарцев. Через «ц».

Босс положил трубку, а Дан, хмыкнув, вызвал курьера (самому было не положено) и вручил ему бумажки. Босс принципиально требовал бумаги, хотя компьютером владел, как бог. То есть почти как Данила Лазарцев, один из лучших в городе хакеров, известный под ником Ладан. Ла-зарцев Дан-ила. Менять ник не хотелось. Да и кто заподозрит такого мастера в глупости использовать собственное имя в собственном же нике?

Нет, он не использовал свои таланты для обогащения. Хотя мог. Дан просто тешил свое тщеславие. Ему достаточно было знать, что он может. Карьеру он намеревался делать в банке, а не в сети. Риска меньше. Сеть – хобби.

Дан повернулся к компу. Там висело сообщение «Идет печать». После перезагрузки оно поменяло цвет, но висеть продолжало, пришлось звать Ваську из отдела обслуживания и с тоской смотреть, как тот мучается с простейшей ошибкой и в итоге гробит систему. В общем, боссу потребовалась распечатка, когда Васька снес «окна», а виноват, конечно, оказался Дан.

В шесть часов он покидал банк с настроением, называемым «все хреново». А это было гораздо хуже, чем настроение «нет, ребята, все не так». Дан ловил на себе взгляды других сотрудников банка, а Олеся Кац (ничего сочетаньице?) даже прервала свой диалог с клиентом, за что, вообще говоря, могла в одночасье потерять работу. Олеськин муж, охранник Денис Кац (тоже красиво, ладно хоть не Трофим или Прохор) испуганно спросил: «Дан, что с тобой?»

С Даном ничего не было, кроме предчувствий, но на всякий случай он оглянулся, когда прикрыл за собой дверь. (Дверь была на доводчике, но Дан, воспитанный тремя женщинами, все равно ее придерживал.) И не увидел ничего. В том числе двери.

Дан закрыл глаза, посчитал до трех (дольше терпения не хватило) и посмотрел еще. Он должен был увидеть свое отражение в модной стеклянной коричневой двери. А увидел стену. Неровную каменную кладку с выветрившимся раствором. Серую. Этакую стилизованную под старину, причем никак не родную расейскую, а какую-нибудь западноевропейскую. Готика, замки, крепости, проклятые короли, тамплиеры, двуручные мечи, арбалеты, кринолины… Нет, кринолины – это позже.

Дан потрогал. Камень был шершавый и теплый. Рука была Данова, со знакомым шрамом на запястье: помогал приятелю на даче крышу чинить, а кусок ржавой кровли спикировал с приличной высоты, руку практически пришивали, странно даже, что работала она хорошо.

Всю свою не так чтоб долгую жизнь Дан боялся попасть в смешное положение. Поэтому он сделал вид, что оперся на стену не просто так, а ради того, чтоб вытряхнуть из туфли камешек. И так и замер, нагнувшись и задрав левую ногу. Вместо розовой тротуарной плитки была плотно утрамбованная земля. В тусклой поросли бледных одуванчиков, мелкой лебеды и травки с энтомологическим названием «мокрица».

И было тихо. То есть совсем тихо. В шесть часов, да на проспекте имени основоположника светлого и невнятного будущего, автора бродячего призрака? Да летом? Да с учетом того, что все первые этажи чуть не сплошь заняты магазинами? Да плюс любая кафушка столики на тротуар выставляла а-ля Европа, но музыку врубала а-ля российская провинция?

Пели птицы. Не воробьи горланили и не голуби стонали. Затейливые рулады выводил кто-то, кого дитя большого города Данила Лазарцев не мог опознать. Вскрикивал где-то коршун, почему-то напоминая о древнем фильме «Золото Маккенны», который обожали мать и тетка Даша. Ах, да: «Только стервятник, старый гриф-стервятник знает в жизни что почем». Стало холодно, хотя Дан и в эту жару носил, как положено, пиджак. Сотрудник банка должен являть и соответствовать. Пересохло в горле. И все это секунд за десять, включая песенку из вестерна.