День прошел однообразно. Мальчик из осторожности не заговаривал с пассажирами, они же им не интересовались вовсе. Один только раз пожилая дама, взглянув на него, спросила с участием:

— Беженец? Куда ж ты один, такой маленький?

— Что делать, сударыня, — отвечал Следопыт. — К родителям еду.

Он рассказал свою выдуманную историю, барыня поахала, пособолезновала, и на том разговор кончился. Незаметно подкрался вечер, и Макар опять улегся спозаранку. Ночью немножко качало: казалось, пароход ехал с горы на гору; когда он опускался, сердце слегка сжималось. У многих пассажиров началась морская болезнь: их тошнило, бедняги очень мучились. Следопыта же качка не брала, и он храпел во всю мочь.

Так благополучно протекал путь, и вот наконец показался берег. Сперва далеко на краю неба появилась тонкая черная полоска. Она начала расти и шириться, стала серо-зеленой, и мало-по-малу вырисовывались холмы и скалы, заросшие лесами, а между ними — узенький проход. Это был Босфорский пролив. Скоро пароход шел уже будто по широкой реке с крутыми зеленеющими берегами; они то сходились, то расходились, и вот мало-по-малу на них стали появляться роскошные белые здания, тонущие в зелени дворцы, виллы. Картина ежеминутно менялась; вся публика высыпала на палубу любоваться красивыми берегами. Навстречу проходили пароходы, парусные суда, лодки сновали с берега на берег; ярко трепались разнообразные флаги на них, но чаще всего попадался ярко-красный, со звездой и полумесяцем, флаг Турции. По правую сторону лежала Европа, по левую — Азия.

— А вот Ильдиз-киоск! — сказал один из пассажиров, указывая на красивый дворец, высившийся среди зелени. — Здесь живет султан.

Все оживленнее и оживленнее становились берега и воды пролива, и вот, наконец, огромный город раскинулся перед путешественниками. Он занимал обе стороны Босфора, пестрея своими крышами, белея прямыми, как свечи, минаретами.

Левая, азиатская, сторона города носила название Скутари, а правая делилась в свою очередь на две части длинным узким заливом-бухтой, так называемым Золотым Рогом. Через этот Золотой Рог висели мосты; ялики и фелюги шныряли с одного берега на другой. Множество шлюпок окружило пароход; в них сидели черномазые турки в красных фесках с черными кисточками на головах, в пестрых одеждах; они на перебой лопотали, ссорились друг с другом, кричали что-то пассажирам.

— Что это они? — спросил кто-то с недоумением.

— Они думают, что пароход остановится на рейде, и предлагают перевозить нас на берег, — пояснил какой-то бывалый путешественник.

— А вон Айя-София! — указал третий на большую красивую мечеть с круглым куполом. Макар долго смотрел на нее. — Вот она, знаменитая «Святая София», выручать которую из-под власти турок ходил его дед-баштанник! Вот он — драгоценный город, мозолящий глаза всей Европе, благодаря своему удивительно удобному положению при входе в Черное море и на скрещении великих торговых путей из Европы в Азию. Теперь, как говорили кругом пассажиры, он весь был во власти Антанты, турецкое правительство оставалось только для виду, как верный слуга французов и англичан.

Макар сразу убедился, что русские здесь не в почете. Когда пароход остановился, не подходя к пристани, к нему подошел катер; оттуда на палубу поднялись представители власти — турецкой и англо-французской — и объявили путешественникам, что тот, кто желает сойти на берег, должен предварительно пройти карантин. Это вызвало общую панику.

— Вы знаете, что такое турецкий карантин? — кричал старик, видавший виды. — Вас погонят, как баранов, в грязную, поганую баню, а ваши вещи отправят в дезинфекционную камеру, где часть их истлеет, а другая часть станет негодной для употребления. Потом на три недели вас посадят на хлеб на воду в грязные казармы, как зачумленных, и будут обращаться, словно с пленными в концентрационном лагере!

Такая будущность никого не прельстила. К счастью, большинство ехало дальше, — в Афины, в Салоники, в Александрию, — и с парохода сходить не было особой нужды. В Константинополь, кроме Макара, ехало только трое: старый седой генерал с супругой, да какой-то князь, — персоны внушительные и умеющие постоять за себя. Они принялись так неистово браниться с французами, что те, увидав их важные документы и физиономии, решили сделать поблажку и спустить их на берег. Следопыту удалось примазаться к ним: генералу мальчик почему-то понравился, его жене стало жаль сиротинушку, и они приняли Макара под свое покровительство. Власти просмотрели его бумаги, и все четверо спустились на казенный катер.

Сотни крикливых носильщиков, нищих, разносчиков окружили их на берегу, вырывая вещи, хватая за одежду и за руки. Макар с удивлением смотрел на эту пеструю толпу, которая готова была в клочья растерзать его и его спутников. Генерал с генеральшей тотчас наняли извозчика и пригласили мальчика ехать с ними, на что тот охотно согласился, ошалев от иноземного рева вокруг него.

Через полчаса он уже сидел в номере гостиницы, в европейской части города, носящей название «Пера»; он просматривал листок, данный ему Мартыном, там русскими буквами было написано несколько самых необходимых турецких фраз. Выучив их наизусть, Следопыт отправился разыскивать агента Кемаль-паши, таинственного купца Селима Ямисси.

XV. О том, как Следопыт беседовал с турком и как он напал на след «тигра»

Выйдя из гостиницы, Макар направился в старую часть города «Стамбул». Он прошел ряд богатых улиц, мало чем отличавшихся от улиц других виденных им городов, например, Новороссийска или Севастополя; затем спустился к Золотому Рогу, в кварталы, носящие название «Галата». Здесь было очень шумно и людно, в особенности на набережной. Попадалось множество русских, имевших по большей части растерянный и даже униженный вид. Макару стало не по себе, когда он заметил, с каким пренебрежением относились к его соотечественникам англичане и французы.

Шикарные лейтенанты, встречаясь с русскими, не только не сторонились из вежливости, но, наоборот, шире расставляли локти, норовя задеть. Русские воробышками отскакивали от них, бормоча извинения, но один какой-то нерасторопный старик не успел увернуться от растопыренных локтей лейтенанта, за что получил гневный окрик и удар хлыстом по плечу. Следопыт остановился в негодовании.

— Как вы стерпели это? — спросил он старика. Тот испуганно взглянул на него и отмахнулся:

— Слава богу, что так благополучно пронесло. А то бы кликнул турецкую полицию, тогда беда: тюрьмы у них страшные, у турков, заживо люди гниют.

— В тюрьму за толчок на улице? — воскликнул, мальчик.

— Вы, молодой человек, видно, только что приехали, — усмехнулся старик угрюмо. — Толчок доказывает непочтительное отношение к представителю англо-французской армии, а такую непочтительность проявляют только большевики: значит, я — большевик, и меня не то, что в тюрьме сгноить, а заживо четвертовать надо!

Макар внутренне содрогнулся и поспешил направиться дальше по своему делу: не дай бог попасться раньше его завершения! Он торопливо прошел мост, базар и углубился в кривые улицы «Стамбула».

Здесь обстановка сразу изменилась: пошли низенькие старые домишки, выходившие на улицу глухими стенами; если и попадались окна, то они были заколочены густой деревянной решеткой.

Множество собак валялись на солнце, бродили взад и вперед, рыскали по закоулкам. Часто встречались продавцы простой питьевой воды, которой в Константинополе маловато. В кофейнях, уставленных низкими ковровыми диванами, задумчивые турки курили кальян, пропуская дым сквозь розовую воду. Затем стали попадаться большие пустыри, следы давних пожарищ. У фонтанов на улицах турчанки в белых чадрах, закрывавших им лица, наполняли глиняные кувшины. Все казалось Макару каким-то диковинным сном.

Он шел, задавая встречным один и тот же вопрос по-турецки: «как пройти на улицу Нури-Османие»? Те сначала лопотали что-то в ответ, но потом, видя, что мальчик ничего не понимает, указывали руками. Так он добрался, наконец, до искомой улицы и здесь начал расспрашивать о купце Селиме. Купца знали все, и через пять минут Следопыт уже сидел в полутемной низенькой комнатке, устланной коврами, куда его ввел молодой турок, сушивший во дворе табак. После минуты ожидания Макар увидел перед собой рослого, горбоносого человека, пытливо и подозрительно уставившегося на мальчика; человек этот вышел из внутренних комнат, опустив за собой ковровый занавес на двери.