Друзей у него было немного, поскольку Хильдебранд не относился к числу мальчишек, пользующихся большой популярностью у сверстников. Прежде всего, он был трусоват — за исключением тех моментов, когда приходил в слепую ярость, что вряд ли можно считать проявлением настоящей смелости. Мальчишки, насмехаясь, говорили о нем в подобных случаях: «свиреп, как мартовский заяц», а он пытался поддержать свою репутацию, сочиняя истории о якобы убитых им на охоте диких кабанах, о краснокожих индейцах, с которыми он сражался один против целого племени, о своем спуске в каноэ по Ниагарскому водопаду или о кораблекрушении, жертвой которого он оказался во время плавания в арктических широтах. В челом его рассказы были достаточно занимательными, и мальчишки порой с интересом их слушали, но Хильдебранд хотел, чтобы они не только слушали, но и верили, что было уже чересчур.

Единственным человеком, безоговорочно верившим всему, что рассказывал Хильдебранд, была его маленькая сестра. Однако он платил ей за это доверие черной неблагодарностью, никогда не разрешал пользоваться своими игрушками и называл ее не иначе как «детка», что ужасно не нравилось девочке, у которой имелось вполне симпатичное собственное имя — ее звали Этель.

Все, о чем здесь говорилось до сих пор, не является чем-то из ряда вон выходящим — наверняка вреди ваших знакомых найдутся мальчики, похожие на Хильдебранда. Но то, что произошло с ним в дальнейшем, случается далеко не со всяким — на сей счет я могу с вами поспорить и, скорее всего, окажусь победителем. Это началось в тот день, когда Хильдебранд мастерил рогатку, сидя на скамеечке в дальнем углу школьного двора.

Работа уже подходила к концу, но в последний момент ему помешал Биллсон-младший, как на грех оказавшийся поблизости.

— Какой тебе толк от этой рогатки? — сказал он пренебрежительно. — Ты же с двух шагов не можешь попасть в стог сена!

— Это я-то?! — воскликнул Хильдебранд. — Да, если хочешь знать, я прошлым летом сбил на лету ласточку, а еще раньше, когда мы с отцом ездили в Тибет, я первой же пулей попал прямо в глаз ламе. Кстати, это оказался самый крупный экземпляр, убитый в тех местах за последние годы — двадцать пять футов в длину, не считая хвоста.

Биллсон рассмеялся и спросил проходившего мимо мальчишку, не случалось ли тому когда-нибудь убивать на охоте тибетского ламу, пусть даже не очень крупного и совсем бесхвостого. Мальчишка понимающе хмыкнул и сказал:

— Ага, стало быть, малыш Хильда опять заливает!

— Заливает — не то слово — поправил Биллсон. — Я бы сказал: бессовестно лжет.

— Сам ты лгун! — откликнулся Хильдебранд, начиная дрожать от гнева.

— Ну-ну, Хильда, крошка, не плачь, — сказал Биллсон, демонстративно пожимая плечами. — Лучше иди поиграй в песочнице или беги домой к няне, пусть она вытрет твои сопли.

Тут ярость Хильдебранда переросла в некое подобие отваги, и он, сжав кулаки, бросился на обидчика. Произошла жестокая драка, во время которой третий мальчишка держал их куртки и следил за тем, чтобы все было по правилам. Исход поединка с самого начала не вызывал сомнений, поскольку Биллсон был старше, сильнее и лучше умел драться. Избитый Хильдебранд, плача от болит и злости, приплелся домой и заперся у себя в комнате. Он горько сожалел о том, что не был краснокожим индейцем и что снимание скальпов давно уже не практиковалось в этой части Англии. «Белобрысый скальп с головы Биллсона-младшего», — думал он, — «мог бы оказаться прекрасным трофеем и украшением всей моей коллекции скальпов».

Немного успокоившись, он впустил в комнату свою сестру, которая рыдала за дверью с той самой минуты, как встретила на лестнице заплаканного Хильдебранда. Узнав, кто разбил ему лицо, сестра сказала, что Биллсон бессовестный тип, потому что он обижает тех, кто меньше и слабее его.

— Я вовсе не так уж мал и слаб, — сказал Хильдебранд, — а что касается храбрости, то здесь со мной мало кто может тягаться. Да ты и сама знаешь. Взять хотя бы ту историю, что приключилась со мной на прошлой неделе, когда я возглавлял индейское племя Мокасинов во время войны с бандой Билла Биллсона по кличке Ястребиный Клюв…

И он рассказал эту историю вплоть до ее победного конца. Этель была в восторге, хотя отдельные детали все же вызвали у нее сомнение — в частности, она отказывалась верить тому, что ее брат может быть настолько свирепым и кровожадным, даже расправляясь со своими смертельными врагами.

Вскоре их позвали к обеду. Этель убежала вниз, а Хильдебранд отправился в ванную, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Увидев в зеркале свое лицо с огромным синяком под глазом и рассеченной губой, он сжал кулаки и сказал:

— Как бы я хотел, чтобы все, о чем я говорю, становилось правдой. Уж тогда от этого Биллсона не осталось бы даже мокрого места.

— Если хочешь, я могу тебе это устроить, — сказал мальчик в зеркале, которого Хильдебранд до сих пор считал всего лишь собственным отражением.

— Что такое? — пробормотал он, изумленно уставившись на своего странного собеседника.

— Я могу тебе это устроить — повторил Зеркальный Мальчик, в точности — вплоть до синяка и разбитой губы — похожий на нашего героя. — Я готов выполнить твое желание. Ты и впрямь этого хочешь?

— Это что, сказка? — осторожно поинтересовался Хильдебранд.

— Разумеется, — ответил Мальчик.

Итак, Хильдебранд имел шанс попасть в настоящую сказку — никогда, даже в самых смелых своих фантазиях он не мог рассчитывать на такую удачу.

— Значит, стоит мне пустить слух, будто я вчера нашел в саду горшок с золотыми монетами, как этот горшок и впрямь окажется у меня?

— Да, но только не сразу — ты найдешь его там на следующий день. Все будет происходить в обратном порядке, это обычное зеркальное правило. Ты, я надеюсь, читал «Алису»? Единственное условие: с той минуты, как ты примешь мое предложение, ты перестанешь видеть самого себя в зеркале.

— Невелика беда, — сказал Хильдебранд.

— И еще: будут сбываться лишь те вещи, о которых ты расскажешь кому-нибудь постороннему. Разговор с собой не считается.

— Это не проблема — я всегда могу обратиться к Этель.

— Стало быть, ты согласен? — спросил Зеркальный Мальчик.

— Еще бы!

— Договорились, — и в ту же секунду отражение Хильдебранда исчезло из зеркала; в нем по-прежнему виднелись умывальник, шкаф, вешалка для полотенец, уголок пришпиленного к стене портрета лорда Робертса — словом, вся привычная обстановка ванной, — но Хильдебранда в нем уже не было. Вы и представить себе не можете ощущение человека, стоящего прямо перед зеркалом и не видящего там своего отражения. Сперва Хильдебранд испугался, не исчез ли он сам вместе с Зеркальным Мальчиком. Но, взглянув вниз, облегченно перевел дух — его руки, исцарапанные и невероятно грязные, были видны вполне отчетливо. Прозвенел повторный звонок к обеду, и он, наскоро умывшись, побежал вниз.

— Опять ты не причесался, — заметила его мама, когда он садился за стол, — а лицо — о Боже! — и этот синяк! С кем ты затеял драку на сей раз?

— Я ее не затевал, — угрюмо буркнул наш герой, — это он первым начал обзываться. Понятное дело, я не остался в долгу и сделал из наглеца отбивную. Ему пришлось куда хуже, чем мне. Пожалуйста, еще гарнира.

На следующий день Хильдебранд напрочь забыл о том разговоре за обедом. После урока к нему подошел Биллсон и с ухмылкой поинтересовался, достаточно ли он получил накануне и не надо ли еще добавки.

— А ну-ка скажи, лгун я или нет, — потребовал он угрожающе.

— Ты, конечно, можешь меня еще раз отлупить, — сказал Хильдебранд, — но все равно ты не меньший лгун, чем я, — тут он не выдержал и малодушно заплакал.

В ответ Биллсон назвал его сопливой девчонкой и издевательски похлопал по щеке — разумеется, он даже не подозревал о вчерашних словах Хильдебранда и о том обещании, которое ему дал Зеркальный Мальчик.

Нечасто школьный двор бывал свидетелем столь яростной драки как эта, продолжавшаяся почти до захода солнца. По окончании ее у Хильдебранда едва хватило сил дойти до дома; он пострадал гораздо больше, чем накануне. Но зато Биллсон-младший был избит до такой степени, что вообще не смог идти, и его унесли домой на руках. Правда, на другой день он был уже в полном порядке, а Хильдебранд еще долго оправлялся от полученных побоев; так что он не извлек из этой истории никакой выгоды кроме несколько возросшего авторитета среди сверстников — теперь он мог надеяться, что впредь они хорошенько подумают прежде чем назвать его иначе как Пилкинсом (это была фамилия его отца и, соответственно, самого Хильдебранда).