Девушка доверчиво льнула к своему неожиданному защитнику. Оба курили, и дымок от сигарет застывал в воздухе причудливыми фигурами. Гурко лопатками ощущал, какую отличную они представляли собой мишень. Он заметил, как двое битюгов в распахнутых длинных куртках поспешно скользнули под арку, когда они вышли из дома, и еще засек черную «Волгу» с заляпанными номерами, которая ткнулась носом в телефонную будку напротив подъезда. Так на ночь машину не паркуют. За Светой не просто следили, ее готовились убрать. Видимо, случай вывел Олега в нужное место в нужный момент.

Похоже, серьезных людей обеспокоил ночной звонок Ирины Мещерской, и для порядка они решили зачистить всю цепочку. По чистому недоразумению Гурко подкатился под руку. Теперь, скорее всего, исполнители запрашивали у начальства указания, как поступить с неизвестным. Если он верно оценивает ситуацию, то боевикам будет велено повременить. Вплоть до выяснения. Ему был знаком этот почерк, не воровской, расчетливо осторожный. Почерк не банды, структуры, где распоряжения отдает не раздухарившийся пахан за бутылкой, а все ходы предстоящей операции опрятные сотрудники сперва закладывают в вариантную сеть компьютера. Таких структур в Москве немного, две-три-четыре, и уже года два как они начали подминать под себя прославленные группировки, типа солнцевских и одинцовских, победно заявивших о себе на заре перестройки. Обыватель по инерции опасался схлопотать пулю в подъезде, трепетал при виде грозных вооруженных молодцов, веселой кодлой вываливающихся из «мерседесов», почитая именно их за кару Господню, но те, кому положено знать, понимали, что лишь с появлением таинственных наглухо законспирированных структур над городом окончательно нависла общая, братская могила. Вся московская братва, от мелких бычар до крупных авторитетов, пылилась в пронумерованных папках на полках спецслужб, в ожидании часа «X»: на случай приказа было просчитано даже количество камер, куда их можно втиснуть; более того, отдельные папки были помечены кодовыми стрелками, которые обозначали, что данного фигуранта вовсе необязательно довозить до камеры; но с новыми криминальными структурами дело обстояло иначе. На них, по сути, не было конкретного материала, и многие факты наводили на мысль, что управляли ими с самого верха, куда ни при каких обстоятельствах не могла дотянуться карающая рука правосудия. Когда Гурко пытался смоделировать, представить себе этого верховного распорядителя, поставившего на счетчик не обнаглевшего должника, а всю страну, перед его смущенным воображением неизменно вставал облик гоголевского Вия, с тяжелыми, земляными веками, с пустыми глазницами и с неопределенными, ускользающими чертами, неуловимыми для взгляда обыкновенного смертного. Впрочем расплывчатость, мнимая удаленность цели делала ее еще более привлекательной для специалиста.

— Светланочка, — ласково обратился Гурко к будто задремавшей девушке, — тебе ни о чем не говорит такое имя — Мустафа?

— Почему же не говорит?

За секунду до выстрела он почувствовал пулевой холодок, но не успел пожалеть ни себя, ни девушку. Да и о чем жалеть? В затеянном на святой земле хороводе смерти человеческая жизнь перестала считаться чем-то таким, что имеет отдельную ценность. Определенную роль играла принадлежность к сословию. По особому тарифу шли люди-банкиры, люди-чиновники, люди-бизнесмены — до десяти тысяч долларов за штуку. Ниже, но достаточно высоко котировалась обслуга режима — бычары, творческая интеллигенция, журналисты-озорники, проститутки, кавказцы, борцы за права человека, красномордые существа, игриво называвшие себя экономистами, — за каждого можно было при удачном раскладе слупить до двух-трех тысяч зеленых. Основная масса населения, земляные черви, производители так называемых материальных ценностей, женщины с тугими животами, предназначенными для родов, и все прочие, кто с тупой радостью внимал заклинаниям колорадского телевизионного жука, выжигались, вырубались целыми плантациями, подобно сорнякам перед новыми посадками. И все же Гурко испытал точечный приступ сочувствия, когда из сумрачной, электрической мглы высунулось хрусткое жало и вонзилось девушке под лопатку. За несколько часов он привык к хлопотливой блондинке, доверчиво прильнувшей к его плечу. Она надеялась вместе с ним лечь в постель, а взамен ей пришлось в одиночку хлебнуть прощальной тоски.

— За что, Олег? Почему?! — шепнула беспомощно, и взгляд ее потух. Он аккуратно уложил ее на скамейку и ждал, пока снайпер прицелится вторично, надеясь перехватить пулю в полете, но выстрела не последовало.

Его догадка, как и предположение генерала Самуилова, печальным образом подтвердилась. Орудовала не банда, не группировка, не черные рыцари беспредела, а хорошо организованная структура, которая подпитывалась не кровью, а информацией. Инстинктивно, по наитию он взял верный след. Его не убьют, пока не допросят. Пока не высосут из него то, что дороже жизни и денег.

Когда безусым младенцем Хохряков выбирался из материнского чрева, царапнул напоследок острым ноготком сокровенную полостную вену и успокоил матушку навеки. С таким подвигом и появился на белый свет. Уродился крепеньким голяшком, поросшим золотистым пухом, с несколькими готовыми зубиками во рту. Когда принесли его в церкву крестить, батюшке Николаю на таинстве сделалось дурно, он упал на пол, забился в непонятной судороге, и не минуло суток, как отправился следом за матушкой карапуза. Были и другие неприятные предзнаменования, но деревня на ту пору, выпустя в луга железного коня, не отвлекалась на невнятную мистику. Была как раз середка между первым (1917 год) и вторым (1985 год) пришествием нечистого, и трудовой народец пребывал в самозабвении, как бы отпущенный для короткого вздоха. К тому же вскоре пришлось унимать и гнать восвояси налетевшую с Запада тупорылую орду, и на это ушло много сил и средств, возможно, чрезмерно много сил и средств. Великая война, как крестная мука, вытянула из народа вековые запасы энергии, отчего он ослабел настолько, что, почти не приходя в сознание, направил долгие щупальца в космос, уповая единственно на ту помощь, коей не было для него на земле. И сразу после запуска спутника погрузился в окончательный, мертвый сон. Видные современные теоретики, твердящие, как аксиому, что эта страна не имеет права на существование, а только вредит всему остальному свободному миру, уверяют, что Россию можно было добить уже в 60-е годы, но получилась странная заминка, продлившаяся аж сорок лет — до прихода меченого посланца.

Деревня окочурилась сама по себе, еще задолго до Горбатого, истощив душу терпеливым ожиданием небесного знамения. Выпекала свои куличи, пила самогон, заедая картохой, хирела, постанывала, погружаясь в анабиоз, но и в таком виде показалась невыносимо живой для новых пришельцев. От нее исходил тот едва уловимый шелест, что и от трепещущих по осени листьев осины. Этот звук смертелен для жирных, поросших шерстью ушей убийц, как голос растерзанной жертвы, донесшийся из смежного измерения. Лучшие, изощреннейшие умы человечества в Кремле и в закрытых, секретнейших лабораториях Пентагона бились над проблемой, как навеки запечатать скорбно молящиеся уста, как одолеть мистику самовозрождающегося духа, потому что пока эта земля дышала, хотя и с натугой, нелепо было трубить о полной победе и утверждать, что рабская страна вписалась наконец-то в цивилизационный процесс. Главная трудность была в том, что, доведенная до отчаяния, низведенная на уровень гигантской водоросли, деревня уже не воспринимала ни боли, ни угроз, ни оскорблений, ни ядовитых посулов накормить ее досыта и каждую избу обеспечить спутниковой антенной «Аякс». Для умерщвления надобен контакт, смерть приходит через соприкосновение, а если нет ни того, ни другого, то о каком положительном результате можно говорить?

Ваську Хохрякова деревня изгнала в 47-м году, побив камнями. Способ избавления от скверны, непривычный для северных народов, но ничего иного не оставалось: от кулаков и топора семнадцатилетний оборотень ловко уворачивался, словам внушения внимал с презрительной ухмылкой. Терпение односельчан истощилось, когда в избытке любовной страсти, не добившись взаимности, Васька в дровяном сарае нанизал на вилы отроковицу Настену, Дочку звеньевого Охметьева. Из деревни он уходил смеясь, дурашливо пританцовывая, брошенные в него камни срывал могучей дланью на лету, как цветы с газона. Обещал вернуться и пожечь деревню синим пламенем, но в тот раз не успел. Закон погнался за ним и настиг на подступах к Москве. В те годы Закон был не тот, что ныне: по нему что давали, то злодей и получал. Иногда больше, но никак не меньше. След Васькин на восемь годков затерялся в пучине Колымы.