Бич вельмож — уважаемая фигура в советском литературном пантеоне, ему можно простить и гимны Екатерине. Певца империи признали классиком во времена ожесточённой борьбы с пережитками царизма…

Возможно, Державин не стал бы развивать давнюю оду «На знатность», если бы не исследовал хорошенько «обратную сторону Луны», будучи секретарём императрицы. Поверхностно он узнал двор ещё смолоду, когда служил в гвардии. Потом, к своему несчастью, изучил пёстрое сообщество картёжников.

Потом окунулся в тихую (только с виду!) заводь провинции, которую тогда не называли гоголевской, потому что Гоголь ещё не родился. Наконец, угодил в ближайшее окружение императрицы и убедился, что «украшение одежд» не более чем суета сует, а подчас и прикрытие разврата.

Нам мало известно о романтических похождениях Державина, хотя его неутомимость на этом фронте бесспорна. В те годы не принято было распространяться об амурных подвигах напрямую, без аллегорий. Ходасевич, следуя моде XX века, приписал Державину немало романов, целый батальон дам сердца. Биографу приходилось фантазировать: точными свидетельствами он не располагал. Гаврила Романович не был чрезмерно чувствительным: забавлялся, но не сгорал. А вот с Пленирой вышла загвоздка: прилепился к ней всерьёз и надолго. Лёгкие развлечения, конечно, продолжались и в годы их совместной жизни. Но… Когда кабинет-секретарская жизнь опротивела Державину, когда он чувствовал себя изгоем и одураченным правдолюбом, случилась размолвка с Катериной. Державин жил тогда в Царском, подле императрицы, хотя она редко желала его видеть. Он ждал, что Пленира сделает первый шаг навстречу, приедет в Царское… И написал ей такое письмо:

Таких покаянных посланий Державин не писал никому, кроме Катерины.

В Тамбове, после нервных потрясений, она подхватила тяжёлую лихорадку. За считаные недели состарилась — и все надежды Державина на лекарей пошли прахом. Увядание 33-летней красавицы продолжалось в Москве и Петербурге. Всё реже Катерина Яковлевна вставала с постели. На прощание, ослабев от смертельной болезни, она дала Державину два мудрых совета. Когда Гаврила Романович, не отходя от постели больной, несмотря на важные государственные дела, хотел отменить поездку в Царское Село, она молвила слабым голосом: «Ты не имеешь фавору, но есть к тебе уважение. Поезжай, мой друг. Бог милостив, может, я проживу столько, что смогу с тобой проститься».

Как это мудро!

Катерина Яковлевна знала, что Державину в последнее время стало трудно радовать императрицу новыми «забавными» стихами, — и решила собрать и переплести старые. Она вручила мужу тетрадь, в которую переписывала все его сочинения, — в этой книге императрица найдёт немало стихов, которые её обрадуют. Эта книга станет основой всех главных изданий поэзии Державина.

Похоронили её неподалёку от могилы Ломоносова.

Это четверостишие было помещено на мраморном памятнике с рельефным изображением женской фигуры, держащей в руках овальный медальон с профилем Плениры. Он не просто страдал — он переменился. «На другой день смерти первой жены его, лёжа на диване, проснувшись поутру, видел, что из дверей буфета течёт к нему белый туман и ложится на него, потом как будто чувствовал ласкание около его сердца неизвестного какого-то духа».

Он хотел было воспеть любимую в стихах, но в письме И. И. Дмитриеву признался: «Я… или чувствуя чрезмерно мою горесть, не могу привесть в порядок моих мыслей, или, как окаменелый, ничего и мыслить не в состоянии бываю». Получилось сбивчивое, нервное стихотворение — плач:

Через два года Державин снова вернулся к этому стихотворению и к последней строфе прибавил заключительные строчки:

Друг Капнист тоже оплакивал Плениру. Но к стихотворению «Ласточка» у него нашлось немало претензий. Он посоветовал Державину превратить стихотворение в привычный четырёхстопный ямб и даже набросал «правильный» вариант «Ласточки». Но Державин на этот раз проявил непреклонность, предпочтя разболтанный стих.

Вместе с Пленирой умерла половина души поэта… Но недолго Державин метался в одиночестве, чем вызвал кривотолки и осуждение некоторых старинных знакомых. Строгие друзья в своём кругу журили Державина за быструю повторную женитьбу: «Ты утешаешь его стихами о потере Катер<ины> Яков<левны>, несравненной сея жены: потому что он говорит, я не хочу учиться… и для того Дарья Алексеевна хочет иттить за него замуж. Ну-ка, кто скажи, что действительнее?» — писал Львов Капнисту. Те, кто глубоко понимал Державина, ощущали, что это не предательство, что в одиночестве поэт просто не выживет, а память о Катерине Яковлевне осталась с ним навсегда.

Вроде бы это выглядит и впрямь некрасиво: через год после смерти любимой Плениры он — 52-летний вдовец — женился на давней своей знакомой Дарье Алексеевне Дьяковой, двадцати восьми лет от роду.

Державин давно приметил, что Дарья Алексеевна поглядывает на него с особым интересом. Она ещё при жизни Плениры простодушно признавалась, что лучшего жениха себе бы и не желала. Покойная Катерина Яковлевна к Дарье Дьяковой относилась дружески — и это тоже повлияло на выбор Державина. Опытный сердцеед сразу почувствовал, что с Дашей они уживутся. Но в декабре 1794 года, когда Державин сделал ей предложение, будущая муза продемонстрировала суховатую практичность: в первую очередь попросила у жениха расходные книги и две недели их изучала. Только убедившись в том, что Державин далеко не банкрот, ответила согласием. Вот такая любовь в доромантическую эпоху.

Сам поэт в «Записках» признался откровенно: «Не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтоб от скуки не уклониться в какой разврат, женился он генваря 31-го дня 1795 года на другой жене, девице Дарье Алексеевне Дьяковой». К тому же он породнился со Львовым и Капнистом — ведь Дарья была их свояченицей. Державин видел, что семейная жизнь его друзей сложилась счастливо, и потому испытывал доверие к семейству Дьяковых. Отныне они все трое были женаты на сёстрах.