Но осторожней, мы вступаем в Звериный коридор… здесь стены украшены кормовыми и носовыми фигурами парусных кораблей… потрогайте нос у «Зубра»… видите, как блестит? Это на удачу! Но почему осторожней? А потому что сразу же за коридором – на полу – картушка компАса, выложенная из кусочков драгоценных пород – от чёрного дерева до японской вишни… берегись на неё наступать – вот это, примета как раз дурная… обойди лучше по стеночке…
Глупо, скажете? Как сказать…
Корпус -это была особая КАСТА… сюда невозможно было поступить просто так, со стороны… Здесь учились династиями – Лазаревы, Епанчины, Бутаковы, Сенявины, Веселаго, Развозовы, Шмидты, Мещерские, Мордвиновы, Рыковы, Платоновы, Головко, Касатоновы…
Что я написал – учились? Ошибочка вышла… здесь – не учились… Здесь – «получали должное воспитание»…
«Замечали нам все, – написал один из питомцев корпуса, – как сидим в классе и стоим в строю, как здороваемся (чему специально обучали на уроках танцев в качестве вступительного упражнения), малейшую небрежность в одежде, грязные руки, плохо заправленные койки, как держим нож и вилку… Парадную форму поступившим в корпус выдавали индивидуально – по ходу успешной сдачи строевой подготовки».
Те, кто строевые премудрости не освоил, переодевался перед городским отпуском (увольнением) во все свое.
Символом чести считались погоны. Самим строгим наказанием было временное лишение права их носить.
Доблесть в бою ценилась превыше всего, имена выпускников – победителей или павших при исполнении воинского долга были окружены здесь особым почетом. В Столовом зале высекались на мраморных досках имена Георгиевских кавалеров, стены зала украшали пожалованные корпусу трофеи. На траурных досках в корпусной церкви были поименно перечислены выпускники, погибшие в сражениях и при различных обстоятельствах нелегкой морской службы.
Свои знамена имела каждая рота. Церемония их вручения в Столовом зале, как и парады, батальонные учения на набережной Невы занимали особое место в жизни кастового учебного заведения.
Директор и некоторые офицеры жили при корпусе. По воскресеньям директор нередко приглашал к себе на обед одного – двух воспитанников… Будущий офицер должен был с юных лет учиться достойно держать себя в любом обществе.
Тщательный учет успехов позволял определить старшинство выпуска – место каждого выпускника в списке согласно его заслугам. От этого в дальнейшем зависело производство в очередной чин. Лучший выпускник заносился в «Книгу первых», а также на мраморную доску, и получал право выбора флота.
И следование традициям – было в Корпусе далеко не пустяком… даже таким традициям, как похороны «Альманаха»…
Они проводились после сдачи гардемаринами выпускного экзамена по астрономии («альманахом» назывался нелюбимый воспитанниками астрономический ежегодник с данными о координатах небесных светил на каждый день каждого года).
За несколько дней до экзамена корпус оповещали о «болезни» альманаха. В классах вывешивались бюллетени о состоянии его здоровья. Кадеты и гардемарины ходили по корпусу на цыпочках, чтобы не беспокоить «больного».
В день экзамена над головами пишущих последнюю письменную по астрономии гардемаринов «плавали» под потолком Столового зала воздушные шары с закрепленными на них плакатами: «Сэр Альманах умер!»
В ночь после, экзамена старшая гардемаринская рота торжественно «хоронила» ненавистный ежегодник. В Столовом зале выставлялся почетный караул в полной амуниции с винтовками, но без всякой одежды – в голом виде. На троне из столов и красных одеял восседал «Нептун». Альманах клали в картонный гроб, около которого кружились «балерины», и вывозили на орудийном лафете.
Церемониал начинался панихидой, которую служили «священник» и «дьякон» с самодельными кадилами. Здесь же рыдала безутешная «вдова» умершего (гардемарин, подавший на экзамене работу последним). Ритуал сопровождался парадом в явно непотребном виде. «Залп» настоящей брани изображал громовой салют брига «Наварин». Гроб с альманахом кремировался в одной из печей.
Для передачи традиций на «похороны» приглашались и младшие гардемарины и даже кадеты. Выставлялись и «махальные», которые должны были предупредить о приближении кого-то из офицеров. Впрочем, корпусное начальство смотрело сквозь пальцы на этот «тайный» церемониал, уважая старые традиция своей альма-матер… Офицеры сами в юности на бронзового Нахимова тельняшку одевали…
В Морском корпусе традиционно презирались фискальство и доносительство. Известны случаи, когда даже сыновья высокопоставленных особ, уличенные товарищами в доносе, вынуждены были покидать корпус. С ними не учиняли кулачной расправы – это считалось для воспитанников корпуса ниже достоинства будущего офицера. Их просто «не замечали»: не подавали руки, не разговаривали, не отвечали на их вопросы… Такой «приговор» заставлял человека навсегда проститься с мечтой о морской карьере.
По требованию воспитанников, из корпуса, как правило, немедленно изгонялись уличенные в воровстве и других неблаговидных деяниях (в том числе, по отношению к дамам… долг в доме терпимости был несмываемым позором! Кстати, существовала специальная, начальством утверждённая инструкция по посещению известных домов… увлекательное, доложу я вам, чтение!)
Да что там, руки не подавали… а про замурованного гардемарина вам не рассказывали?
«Это было не то во времена декабристов, не то в год польского восстания, но, во всяком случае, еще при Николае I. В корпусе нашли крамолу, и судить виновных должна была особая комиссия под председательством директора. У дверей Столового зала поставили караул, а по самой его середине – стол, накрытый зеленым сукном. Там, за этим столом, в огромной пустоте и должна была заседать комиссия, каждое слово которой было тайной».
Но, как гласит далее повествование, друзья виновных решили отомстить особой комиссии. Они пробрались на чердак и заложили пороховые заряды под якорные цепи, удерживающие потолок Столового зала. «Им осталось только выждать, пока соберется судилище, поджечь фитили и обрушить потолок».
Согласно легенде, директором Морского корпуса был тогда некий адмирал Фондезин (фамилия, вне сомнения, вымышленная). Его сын, гардемарин, знал о заговоре и не выдержал – подал рапОрт, предупредил отца…
«Мстителей схватили ни чердаке, и судьба их была печальной. Но сам гардемарин Фондезин пропал на следующий день, и пропал бесследно.
И уже много лет спустя, во время ремонта Компасного зала, его скелет с остатками полуистлевшей форменной одежды был найден замурованным в одной из стен».
Да, это была каста… и воспитанники корпуса всю жизнь потом обращались к друг другу на «ты»…
Но как любая каста… она вырождалась… и выталкивала хоть и талантливых, но ЧУЖИХ… вот и гениального Макарова, героя Турецкой войны – господа флотские офицеры звали за глаза «боцманским сынком» и «Макаркиным»…
Гнилая каста.
Взыскательный читатель, оппонируя мне, привел любопытное высказывание современника: «За деньги офицера не купишь где-нибудь на Никольском рынке, его необходимо создать, научить, воспитать. Причем воспитать в духе определенных традиций…
Я флотский офицер, но был отдан в Морской корпус не потому, что во мне гнездились какие-либо дарования к морской службе, не потому, чтобы я испытывал сам призвание к поэтическому морю, а так себе, по предразсудку (так в тексте!), а может быть и по традиции, я сам хорошенько не знаю… многие науки, которые я проходил, не оставили по себе ни урока, ни следа, обратившись лишь в археологическое воспоминание…
Откройте шире свободу доступа в наш нарождающийся флот… Всесословный прием не страшен для традиций, покоящихся на вековых основаниях Петровского времени. Воспитательные условия есть достаточный фильтр.»
А. Де-Ливрон (октябрь 1904 г.)
Какие благие намерения… коими вымощен широкий путь – известно куда…
Что толку, что гардемарин Макаров – переименован в гардемарины из штурманских учеников великим Лисянским за удивительные способности к наукам… все равно, чёрная кость!