И вот теперь «догнала» война проклятущая Ваню. Верка не выдержала, села в углу почтового отделения и зарыдала. Бабы успокаивать ее не стали — работы много, народу мало, на всех не наплачешься, но все носом шмыгали и слез не стеснялись. Софью Ивановну жалели, Ваню жалели и себя, горемычных, жалели.

Наконец, Верка немного успокоилась, перекинула широкий ремень сумки через плечо и двинулась в Огибаловку.

На удивление, распогодилось. Изумрудное поле мокрого гороха раскинулось километра на два. Узкая тропинка, которая вилась через поле, уже подсохла и, как бы почтальонша не медлила, через час она подходила к калитке Ильиных.

Конский топот заставил ее обернуться.

— Верка! Сто-ой! — лошадь едва не сбила почтальоншу с ног. На ней верхом сидела запыхавшаяся средняя дочь Ильиных — Вера.

— Ух, тезка, ты чего, как оглашенная! Еще чуток, и зашибла бы насмерть. — Оправившись от испуга, Жукова присела на скамейку, поставила сумку рядом.

— Отдай похоронку, — потребовала Ильина, протягивая руку за сумкой.

— Не положено, это государственный докýмент, — почтальонша, намеренно делала безграмотное ударение. Ей казалось, что таким образом она придает значимости себе и своей работе. — Без него мама ваша пособие за Ваню не получит, — и потянула сумку к себе. — Извини, Вера, извещение зарегистрировано, и должно быть доставлено в руки адресату, — насупилась почтальон и, подхватив сумку, пошла к землянке.

— Ну и дура! — вслед ей крикнула Ильина.

В пылу перебранки они не заметили, что в тени старой черемухи стояла Софья Ивановна. С закрытыми глазами женщина привалилась к стволу. Она прижала руки к груди и по ее щекам текли слезы.

— Ивушка… Сыночек… — губы ее лице, исковерканном гримасой боли, почти не шевелились. Вдруг глаза ее широко раскрылись и с криком: «Сынок!» — она повалилась без чувств на землю.

— Говорила я тебе, дура ты! Маму угробила! — Ильина махнула рукой на Верку и бросилась к матери, приводить ее в чувство.

Не задумываясь, дочь набрала полный рот воды из ближайшей лужи и с шумом от души сбрызнула лицо Софьи Ивановны. Какое-то время эффекта не было. Вера приложила ухо к груди матери и прислушалась.

— Слава Богу! Сердце бьется, — она оглянулась на почтальоншу и быстро перекрестилась.

— Ой, что со мной? — Ильина-старшая присела, не понимая, что с ней случилось. Затем, видимо, вспомнив все, облегченно вздохнула: «Слава тебе, Господи!» и трижды перекрестилась.

— Все, касатки мои, пойдемте домой, чай пить. По случаю я вам и рябиновки по рюмочке поставлю. — Она жестом пригласила оторопелых девушек следовать за ней и скрылась в темноте землянки.

— Тезка, ты чего-нибудь понимаешь? — Жукова с вытаращенными глазами смотрела вслед Софье Ивановне.

— Если б и понимала, все равно, тебе бы ничего не сказала, — сварливо проворчала подруга, столь же потрясенная только что увиденной сценой.

Все объяснялось просто. Услышав о похоронке на Ваню, сердце Софьи Ивановны остановилось. Не было для нее горя больше и страшнее. Всю Войну она молилась за сыновей. Каждый день, каждый миг, молила она Бога за своих мальчиков. И Господь смилостивился над ней — миновала ее беда. Закончилась Война, и остались они живы. Ивушка чуть не каждую недельку весточку присылал — знал, что сердце материнское ноет. А Валечка, нежданно-негаданно, прислал с оказией записочку, что жив, и денег так много, что она с дочерьми смогла купить пару козочек, трех несушек и дать взятку начальнику станции, чтобы Веру устроил телефонисткой.

Теряя сознание, Софья Ивановна почувствовала, как льдом обжог руку перстенек. Стоило ей закрыть глаза, как почудилось ей, будто стоит она посреди какого-то болота на острове. Спиной к ней сидит Ваня и, тихо матерясь, финским ножом вскрывает жестяную консервную банку. Не удержалась, окликнула чуть слышно, но сын не расслышал. Хотела погромче, но вдруг вспомнила давнишний случай, когда напугала Валечку, да и сама напугалась и промолчала.

Теперь она знала — ее младший жив и здоров. И открыла глаза.

Вера догнала мать.

— Мамочка! Мама! Жив Ванечка! Жив! Я с ним только что по телефону говорила. Он как узнал, что на него похоронку отправили, сразу стал телефонировать, — лицо Веры светилось от счастья. — Я сама с ним говорила.

Софья Ивановна прижала ее к груди и ласково гладила заливающуюся слезами дочь. Перстенек, который когда-то подарила ей черная китайская змейка, покалывал ледяными иглами палец. За столом ревела Верка. За загородкой в глубине землянки мекали козы. Похоже, тоже рыдали от счастья.

Глава 19

20:10. 26 октября 2012 года. Москва. Южное Бутово. Квартира Ильиных.

Выгружая свой скарб и животных из машины, Ильины не заметили, как сын с девушкой подошли к подъезду. Когда рука Ильи появилась из-за спины, Кирилл от неожиданности вздрогнул.

— Пап, ты чего такой пугливый стал? — весело спросил младший Ильин. — Я, смотрю, «Юбутовский» филиал московского зоопарка пополнился новым питомцем. Не хватает пресмыкающихся и обитателей Мирового Океана, — подражая голосу Дроздова, веселился Илья.

— Кончай придуриваться, — пресекла веселье сына Ксения, — если б ты знал, что они нам в дороге устроили! Придем домой, расскажем.

Только теперь Илья обратил внимание, что родители сосредоточенно молчаливы и стараются не смотреть в глаза водителю. Верхняя одежда скомкана и комом лежит на полу машины.

— Да не беспокойтесь, Ксения Васильевна! Все нормально. Главное, что все целы и невредимы, — как-то неуверенно успокаивал Ильину водитель, — все уже позади.

— Василий, Вы уж нас простите, пожалуйста, — извиняющимся голосом обратилась к нему Ксения. Она достала пятитысячную купюру и попыталась запихать ее водителю в карман.

— Да Вы что! — от возмущения его лицо налилось кровью и, казалось, даже стало надуваться, как воздушный шарик, — Ксения Васильевна, прекращайте!

Несколько минут они препирались, в результате договорились, что Василий с семьей обязательно придет к ним на новоселье. И семья Ильиных потянулась домой. Первым шел Кирилл Иванович, держа двумя руками большого зеленого попугая. Попугай вращал глазами, вращал головой и издавал пронзительные крики. Следом шла Ксения Васильевна с Жуком на поводке. Даша несла Василису в перевозке. Замыкал шествие Илья, нагруженный сумками и чемоданом. Веселое настроение не покидало Ильина-младшего и он негромко напевал «Мы длинной вереницей идем за зеленой птицей!»[87].

Ксения и Кирилл еще не видели, во что превратилась их квартира после ремонта, поэтому родители полчаса бродили по квартире, охали, ахали, восхищались.

— Самое главное, теперь можем говорить, что хотим, — целуя жену, радовался Кирилл.

— А чего, раньше не могли? — удивленно спросил Илья, — нас что ли с Алиской стеснялись? — и оба великовозрастных ребенка прыснули.

— Охламоны, — коротко резюмировал Кирилл. — Лучше скажите, мы можем садиться за стол?

— А то! — дочка указала на празднично накрытый стол с самоваром, из которого истерично била струя пара. Они с мужем приехали домой пораньше, купили продуктов и накрыли на стол.

Ильиным по наследству досталась пара тульских самоваров и, хотя они были электрическими, всегда отдавалось предпочтение пластиковым электрочайникам. В последнее время сын настоял на том, чтобы по вечерам, конечно, если была возможность, семейство собиралось за чашкой чая у самовара. Оказалось, что затурканные делами Ильины могут выкроить час-полтора, чтобы тихо, не спеша, поболтать за чашкой чая. Ну, если быть до конца честным, глава семейства позволял себе и рюмочку коньяка.

Однако, приступить к чаепитию удалось не сразу. Первым делом, надо было достать и наполнить миски «братьев наших меньших». И только тогда, когда квартиру наполнили звуки хруста разгрызаемых семечек, и сухого собачьего корма, появилась возможность всем сесть за стол.