К ним на дачу Толя больше не приходил. Он почему-то стеснялся мамы. Это было глупо и странно, но Юлька его не разубеждала. Так даже лучше — куда таинственней. Корни деревьев, цветов и трав не видны окружающим. Они скрыты землей. В жизни у каждого должно быть тайное тайных, спрятанное от чужого взгляда, такое, чтобы никто не мог до него дотронуться.

Они следили за дальними первыми огоньками, что вспыхивали один за другим в мутно-молочном тумане. Все вокруг было ясно и мирно даже тогда, когда накрапывал дождик.

— Как ты считаешь, — подумав, однажды спросила Юлька, — можно ли наши с тобой отношения хоть условно считать романом?

— Хочешь по правде?

— Да.

— Так вот, наверняка сказать не могу. Но безусловно, дружба.

— Мама считает, что слово «люблю» вообще как будто вышло из обихода. В ходу слова «дружба» или «я к тебе хорошо отношусь»... И еще: «А зачем слова?»

Черный грач осторожно взвился над желтой травой. По горизонту за речкой, словно стекло, дрожал и струился пар.

Юлька вздохнула:

— Я тебя сейчас на чистую воду выведу! Отвечай... Только быстро, не выбирая и не задумываясь. Назови сосуд. Любой! Только быстро.

— Ну, чайник. И что?

— А ничего. Это психологические тесты... Сейчас я все тебе объясню. Это значит: ты хотел бы казаться чайником... Вот я человек, а вот чайник... Здорово! Дальше, дальше давай... Зажмурься и назови пейзаж, и чтоб в нем водоем. И опиши мне, что там на берегах. И какого цвета. Ну! Побыстрей!

— Бассейн. Такой, как у нас на Кропоткинской, ты же знаешь. А вокруг деревья. Зеленые.

— Это значит — такой ты на самом деле. Не просачивается вода. Она отрезана от земли цементом. А зеленое — это покой... Ты человек спокойный. А теперь опиши мне комнату. Любую, какую хочешь!..

— Подожди-ка. Первое, чтобы была побольше, квадратная, очень светлая... Не такая, как у нас с мамой. Наша похожа на коридор.

— Это твоя душа! Большая, просторная... Я еще плохо могу разгадывать тесты... Это Грунин профиль. Но ее отец говорит, что тесты — пустое. Американизм.

— Если ты пойдешь на психологический, Юлька, не знаю, как ты справишься с математикой, — сказал он, жуя травинку. — Психолог — первый помощник конструктора... Ты это учла?

— Я сдам. У меня пятерка по математике.

— Пятерка, пятерка... Как будто бы в этом дело... У тебя нематематическое мышление.

— Плевать.

Помолчали.

В реке глубоко отражались берег, небо, последние светловатые полосы облаков. И вдруг зарделся алым, последним глянцем изгиб реки. И сразу словно погасла воздушная бездна. На землю легла влажноватая темнота осеннего вечера.

— А ты знаешь, что Хлебников оставил кроме стихов очень интересную и странную работу по физике?.. Один знакомый тети Веры занимается Хлебниковым, он откопал в архиве... И там, знаешь, это даже выписала тетя Вера: «Из центра круга времени исходят лучи судеб. И каждой жизни соответствует свой единственный радиус...»

— Да какая же это физика?!

— А вот и физика... Работа Хлебникова о времени.

— А может, все это проще? — ответил Толя. — Каждый, мне думается, вообще несет в себе свою судьбу... Судьба — это что? Характер и устремления... Но мысль Хлебникова «оставит след своего воздействия на земле»... Так утверждает физик Уорф. Он говорит, что мысль человека охватывает вселенную, а стало быть, материальна.

— Значит, душа бессмертна?! — быстро спросила Юлька. — Значит...

— Да ведь это Гёте еще сказал! Но он считает, что не каждому дается бессмертие... Лично я это понимаю так: бессмертие не только тем, кто построил мосты, написал «Фауста»... Бессмертие, допустим, и матерям за силу, в общем, разных переживаний... Однажды я чуть не выбил себе правый глаз, когда открывал фортку. Если б ты видела, как ревела мама!.. Так куда ж деваться такому?.. Ясно уйти в бессмертие. Каждый атом — вселенная... Космос вибрирует каждым атомом. Поэтому я уверен, что Гёте прав. Только не каждый сделается бессмертным. И... и, в общем, можно подумать, что ты не проходила в школе физику и математику.

— А при чем здесь физика и математика? Про вибрацию космоса мы, конечно, не проходили... Но я-то читала Гёте. Читала «Фауста»... Одно я знаю... Что ты живой, а значит, бессмертный. Во-первых, ты плохо воспитанный, даже грубый. Во-вторых, ты любишь поговорить. В-третьих, ты похож на себя и больше ни на кого... Ты обижаешься, лезешь в бутылку... В общем, у тебя комплексы.

— Чего-о-о?

— Ну, комплексы, комплексы... У одних комплекс неполноценности... У других... Я люблю сидеть на кухне и думать. Когда все спят. И вот я думала, думала и открыла, что бывают комплексы обреченности... Ну, Груня, Груня... Человек уверен с самого детства, что ему всегда будет плохо. И он тянет на себя это «плохо», выкликает его. И другого не может сделать счастливым... Не может. Ясно?

Толя посмотрел на нее снизу вверх смеющимися глазами.

— Юлька, мне сегодня в ночную... Пожалуй, пора идти.

Небо было уже почти совершенно темным. Из его глубин глядела вниз мягкая звездная бесконечность. Вдалеке прогрохотал поезд.

Они встали и медленно, нехотя пошли знакомой тропой к мосту. Шли, взявшись за руки, размахивая руками.

— А руки у тебя теплые! — словно сделав открытие, ошеломленно сказала Юлька.

Он остановился, вздохнул и сказал:

— Я хотел спросить у тебя... Ты только не обижайся... Ладно?

— Ладно!.. — выдохнула она.

— В общем... Можно я тебя поцелую?

— Я согласна! — живо ответила Юлька.

— А ты... ты уже с кем-нибудь целовалась?

— Сто раз!

— Здорова врать.

— А ты?

— Вот еще!.. Стану я перед тобой раскрывать душу!

...И вдруг на дорожке, ведущей к станции, возник худощавый, элегантно одетый профессор Жук. Рядом с ним в ярко-белом костюме шагала Груня. Она заметила Юльку, улыбнулась и помахала Юльке рукой.

— Де-евушка-а! — что было мочи заорал Толя. — Вы теряете поясок... — И он рванулся за Груней.

— Это гнусно, гнусно. Я всего от тебя ждала, но такого, такого... — схватив его за рукав и удерживая, сказала Юлька свистящим шепотом. Она всхлипнула и зажмурилась. — Ты... ты просто в нее влюблен! Ты влюблен, да?

— Да ты что?! Ты с цепи сорвалась? Посмотри, вон лежит в траве ее поясок...

— Пусть лежит, — сурово сказала Юлька.

— Я давно собирался тебе сказать... Только ты, пожалуйста, не обижайся. Ладно? В общем... В двух словах... Мне очень нравятся, Юлька, твои глаза.

— Молчи!

— Подожди-ка... О чем это, бишь, мы с тобой только что говорили?

— Про то, чтоб поцеловаться.

— Ах, да.

И он осторожно, едва приметно коснулся губами ее волос.

— Идем... Опоздаешь к поезду.

Они шли к поезду. Шли так долго, что Жук и его красивая Груня успели добраться до города, сесть в такси и доехать до здания университета, что на Манежной.

А Юлька с Толей все шли и шли... Останавливались, целовались.

— ...Это я исключительно ради бабушки!.. Я люблю нашу бабушку. Я ей слово... слово дала!

— Чего-о-о?

— Не уходить с головой в науку.

— Чего ты мелешь?

Впереди сквозь сосенки замаячил свет, загрохотал поезд. Его гул как будто все разрастался и разрастался, надо думать, поезд бежал под уклон.

Опустив голову, Юлька так внимательно, так прилежно оглядывала свои ботики и траву.

— Млечный Путь!.. Как отчетливо!.. Видишь? — спросила она. — Теперь я все поняла!.. Я вдруг поняла бессмертие...

И бессмертная Юлька с бессмертным Толей снова поцеловались.

А бессмертный профессор Жук шел тем временем быстрым шагом по внутренней лестнице университета, что на Манежной площади. Он кивал то вправо, то влево лысеющей головой. Коридор, по которому он шагал, был полон неясным гулом... Высокий, стройный, едва приметно сутуловатый, профессор Жук плыл, покачиваясь — от учтивости и прекрасного воспитания, среди моря маленьких и больших портфелей, причесок с шиньонами, стрижек коротких, полукоротких; волос, распушенных по плечам и кое-как подобранных одинокой шпилькой... Он плыл среди стихающих при его приближении голосов.