Как тогда слышал Игорь теперь то злосчастное шипение, слышал полоумный вопль Жирослава, - «согрешили мы! Согрешили перед истинным богом, Иисусом Христом!» – и, как будто то происходило прямо сейчас, едкий дым охватывал его ноздри, и горели его корабли, и горело море, и в метании обезумевших звезд кружила взбеленившаяся Мара, расплескивая направо и налево не иссякающий свой огонь смерти…

- М-м… - простонал Игорь и открыл глаза, залитые мглой и огнем той ночи. – Если бы не этот

«греческий огонь» ⁷⁵¹!..

- Что говоришь? – чуть наклонился к Игорю печенег, с тревогой вглядываясь в его лицо.

Князь расправил плечи и широко вздохнул.

- Конечно, - сказал он громко и ясно, - то, что ты уже получил – лишь зачин к тому, что моя дружина хотела бы поднести тебе. Мы жалуем тебе еще два торговых корабля, доверху груженых всем тем, что способна урождать русская земля.

- Но у нас уже ничего… - прошуршал за его спиной шепот Свенельда.

- Да-да, Свенельд, - нисколько не раздумывая продолжал Игорь, - вели прямо сейчас сносить на

берег все с двух кораблей Моисея.

Лицо Свенельда помертвело, стеклянные глаза его замерли, уставившись в одну точку прямо перед собой. А Моисея, того так и качнуло в сторону, словно он вновь оказался на палубе, однако на ногах он удержался, и только сдавленное попискиванье стало доноситься с той стороны, где он стоял.

- Вели же! – повторил Игорь.

- Да, князь, иду, - Свенельд склонил красивую голову и тотчас же вышел из юрты.

- Я знал, что ты мудрость большой князь. Я знал это, - уже обычного сощурил глаза Итларь. – Теперь уйти! Мы будем говорить глазом на глаз.

Вмиг юрта опустела. Итларь придвинулся ближе к Игорю.

- Я знаю который мы будем иметь, если будем идти вместе. Я могу сказать только тебе.

- Что же ты знаешь? И откуда? – недоверчиво скривил губы Игорь, относя блеск в глазах

печенега к удовольствию от результата выгодно прошедшего торга.

- Когда луна была круглая, я шел к степи. Посредине ночи. Я был один. Я завыл, как волк. Мне отвечал один волк. Я опять выл. Я опять выл. Когда весь их народ ответил мне. Они говорить, что мы будем ломать наших врагов.

И, прикрыв лицо смуглыми жилистыми руками, он зашептал на своем языке певучую скороговорку, в которой бесперечь повторялось имя бога Тейри.

Князь только пожал плечом.

- Сколько твоих всадников пойдет со мной? – спросил он.

Итларь ненадолго задумался, возможно, пытаясь что-то сосчитать.

- Много, - наконец сказал он, - очень много. Ты будешь улыбаться.

Затем русский князь назвал двенадцать человек из числа сыновей печенежского вождя и сыновей верховодов самых многочисленных печенежских родов, которых Игорь собирался взять в заложники до окончания похода, а Итларь со своей стороны определил заложников из русичей, чтобы оставить их в своем становище, - и договор был заключен.

Надо ли говорить, что наступившая ночь была для Игоря непростой, и такой огромной, ибо так много вместилось в нее чувств и мыслей, сколько не передумаешь, не перечувствуешь иной раз и за месяц. Игорю, Свенельду, Искусеви, Вуефасту, Слуде, Игореву племяннику, Явтягу Гунареву, Синько и еще десятку самых именитых русских богатырей было поставлено шесть юрт на плато скалистой береговой кручи, где ветер поживее, чтобы комаров разгонял. Но, хоть комаров в юрту все равно набилось полным-полно, не их ярость была причиной тому, что проворочавшись с боку на бок час или два, князь все-таки поднялся с тростниковой подстилки и вышел вон, под звездный дождь, исчертивший светлыми штрихами печенежское небо.

- Что, князь, не спится? – услыхал он голос Алдана, стоявшего в карауле у самого входа в юрту.

- Да так… - с неохотой отвечал Игорь. – Подышу.

Внизу под кручей на серебряном зеркале Днепра, оправленном ночью, чернела задремавшая стая русских ладей (что-то им приготовила к завтрему горделивая Рось ⁷⁶¹), время от времени перекличка дозорных, чаруя темь, скользила по воде. Слева разбили лагерь Игоревы конники, оттуда по временам доносилось слабое ржание их коней, перекликавшихся с незнакомыми собратьями из печенежского стана. Кое-где виднелся подсвеченный луной дым догоревших костров, его разбивал время от времени налетавший ветер. Еще только сходя на берег, Игорь, конечно же, первым делом попытался определить численность имевшихся в этом становище воинов, число их не слишком обнадеживало. Он знал, что где-то в глубинах этой голодной бескрайней земли есть другие становища других печенежских племен. Но сами они между собой постоянно находились в известном соперничестве, и, хотя Итларь определенно считался верховным князем над всеми суверенными степными шатиями, не могло быть уверенности, что какой-нибудь особенный волчий вой или еще какие причуды не отвлекут их от призывов вождя.

И вновь рядом с князем возник голос. Вот как был поглощен собой Игорь, что на открытом пространстве не заметил, не услышал приближение человека. Голос этот был мягким, вкрадчивым, но чуткое ухо с легкостью распознало бы в той вкрадчивости немало желчи. Он принадлежал Иггивладу, Игореву барду. И хотя Игорю не особенно была симпатична эта модная затея, - непременно держать при себе стихоплета, от которого в сече толку было кот наплакал, но при том съестных припасов он переводил за троих витязей, ну, и время от времени сочинял какие-нибудь глупые льстивые стишки про своего князя. Такого шаромыгу держал при себе и польский король, и болгарский царь, Симеон, то есть Петр, а о цареградских василевсах и говорить не приходится, уж они их там развели… Так что, как-то и неприлично было скудость показать.

- Прости, князь, что нарушаю твои великие помышления… Могу ли я сказать тебе несколько слов?

Присутствие постороннего человека, да еще такого зряшного, вроде бы и в самом деле было вовсе некстати. Но скоморошеский тон его все же заставил князя взглянуть на себя со стороны, - и показалось князю, что выглядит он и впрямь не слишком достойно, гуляющий среди ночи под луной, трепетный, как боязливая девственница.

- Говори, - твердо сказал князь, но вышло у него это как-то напыщенно.

- Я понимаю, что великому воеводе в такую ночь…- начал Иггивлад.

- Говори дальше, - прервал его Игорь.

- Мне тоже не спалось, - продолжил бард, - и я сложил о тебе, великий князь, песню. Но гусли у

меня пока поломаны… Я потом починю. Можешь ли ты выслушать пока слова?

Слушать среди ночи стихи этого обалдуя, - тоже было несуразицей изрядной…

- Могу, - сказал князь.

И тот пустился тараторить своим сиповатым голосом:

- Ой, как воссияло солнце красное,

Да над всей над Русью раздольною,

Собирал Игорь-князь свою дружинушку

Воевать Царьград хитрокозненный…

Игорь цокнул языком и закусил губу, чтобы внешне оставаться чинным.

- Как сбирает Днепр воды малых рек,

Так собрал Игорь-князь рать несметную –

Стаю соколов вольнокрылую:

Русь, - что с речки Рось, северян - с десны,

И полян, и славян, и кривичей.

Снарядил солнце-князь десять тыщ ладей…

Ну здесь Игорь не выдержал - расхохотался:

- Да пьян ты, что ли? Или счету не учен? Где ты десять тысяч ладей насчитал? Пойди лучше к берегу и наново все их перечти, а потом мне скажешь, сколько получилось.

- Я, князь, вовсе не пьян, - ничуть не смутившись растабарывал сочинитель, - поскольку ты вина до конца похода не даешь, а у этих, степных зверюшек, ничего, кроме кумыса не выпросишь. А кумысу нужно выпить, чтобы захмелеть, два ведра.

- Вот я и смотрю, что два ведра ты в себя поместил, коли со счету сбился.

- Князь! – проникновеннейше выговорил песнопевец. – Это же специальный такой способ

художества, которым владеют только очень даровитые сочинители. Греки называют такой способ «хиперболе». Я видел, видел, поди, что лодок у нас две сотни с небольшим, вместе с теми, что к нам дорогой пристали… Но для художества…