Может быть, это не только действие против хаоса и ссор, но и наказание за не сброшенную вовремя информацию о визите Паулы. Очень может быть.

А именно Левинсон в качестве старшего — это уж точно ответная оплеуха Шварцу за «стой и смотри».

У Левинсона совершенно иной стиль. Все, что можно делегировать, он делегирует тем, кто должен этим заниматься. Максим бы выгорел за пять минут на чистых нервах: справится ли, вложится ли другой так, как надо. Сумеет ли.

Левинсон, впрочем, и сам не святой. Услышал утром, что Шварц оторвался от наблюдения и сказал: «лучше бы я сам его вел». И на бестактный вопрос Кейс, как бы его потом собирали, на совок или в пакетик, объяснил: «Хороших анальгетиков на свете выдумали до черта, хороших успокоительных ни черта…».

Найти других отрезанных. Убрать из здания лишних — тихо. Задача веселая, с учетом того, что здание разрезано противопожарными переборками как многомерный червяк такой же лопатой, а взламывать управление пожарной системой прямо — пока нельзя, мало ли какая маленькая машинка следит за этим. Такой компьютерный квест, игру потом создать, денег заработать.

Провести экспресс-опрос всех замешанных. Выжать досуха и составить полную картину. Пожарные системы… это второй раз — значит, может быть и третий. И четвертый. Нужно проверять. На это есть люди и силы — и мистер Грин со своими большими машинами, включая ту, что в голове. Нет только времени.

Протащить оборудование, способное быстро вскрывать стены и глушить любую электронную аппаратуру, не повредив людям. Поставить задачу программистам.

Главная проблема — не Паула. Главная проблема — не комната на тридцать первом. Главная проблема: что еще?

Это определила Кейс. Сразу. Еще до того, как Шварц закончил формулировать условия испытания. «Это будет плохой выбор. Оба. Что-то случится, в здании или снаружи. Куда бы Антонио ни выстрелил, случится что-то еще. С другими».

Антонио, судя по выбранной тактике, понял это раньше всех. Самый простой шаг — застрелить Шварца — он же, видимо, самый худший по последствиям. Инспектор как мишень — это не только удар по Левинсону. Неспроста Антонио принялся играть в Катарину Сфорца, правда, без юбок — но очень странно, что Шварц так очевидно остолбенел и теперь не знает, что делать. Опять врет?

— Он подумал, — говорит жена, как всегда, читая мысли всех подряд, только избирательно, — что после Моро они с женой будут шелковые. Второй раз по тому же месту больнее.

Умница Халаби разобрался с газом. Огнетушители. Вчера проводилась плановая замена, и в 3125А, и в переговорной, где Паула — и вообще с 28 по 32 этаж. Сотрудник пожарной охраны. Сослуживец Шварца. Задержан при попытке покинуть здание.

— Мы идиоты. Мы мониторили выпускников… а надо было!..

— Надо было. — соглашается Левинсон. Это он может сказать и в кадре. Хотя звук на Шварца отключен — но вот кадры мы вырежем и вставим в поток… нет, поручим помощнику. Пусть Шварц читает по губам.

Задержанного наверх, к Кейс и Грину. Тут что-то может быть. Время, время.

— Он не маньяк… — говорит Кейс. — Но он работает не с тем, что видит. Тут есть зазор. Ошибка.

Времени очень мало, времени практически нет. Некогда думать, некогда сканировать систему, некогда анализировать микромимику Шварца, допрашивать свидетелей…

Только на ошибку времени более чем достаточно, как водится.

— Микрофон, — приказывает Сфорца. — Проверьте звук, да, спасибо.

Кейс на взлете разворачивается на звук. Три шага, сбить провод, оттолкнуть этого… придурка, он же все испортит, что он может понимать, он сейчас!..

И влетает в угол двух бетонных стен, и створки раковины схлопываются за спиной. Сопротивление бесполезно. Шерсть, хлопок, шелк, память о раскаленном металле утюга — это то, что перед носом, а вокруг — удачный захват, очень хороший противник. Грин.

— Он же сейчас все… — стонет она шепотом в колючее и гладкое, и знает, что драться бесполезно: бетон ударит и вынесет из реальности. Надолго. Он умеет.

— Тсссс… — говорят сверху. — Я ему доверяю.

— Я не…

Я не могу ему доверять. Он дьявол. У него все не так. Он непредсказуем и непредсказуемо плох.

— Он не маньяк, — хрипит Кейс, пока ее не то тащат, не то несут из комнаты по коридору, куда-то, и неоткуда ждать спасения. — Шварц не маньяк, но он себя убедил, он на грани. — Очень трудно выталкивать слова. Трудно, но необходимо. — Одно движение и…

Ее опускают в кресло перед батареей экранов. Ждут, пока она прокашляется и начнет дышать, и только потом подают стакан. В стакане, конечно, вода. Что в воде — неизвестно.

— Я ему доверяю. И вы доверяйте. Это… Считайте, что это приказ, доктор.

Он сам включает звук, без просьбы. Она пьет воду. Он может и залить насильно, несложно догадаться. Вдруг понятно — прошло всего-то секунд двадцать. Соседняя комната, смежная. И вот — есть экран, а человека за креслом, кажется, уже нет, неважно.

— Господин Шварц, — вкрадчиво вступает Сфорца в динамике и справа, живьем. — Не хочу вас слишком огорчать, хотя вы вовсе не безумны и не сорветесь, но вы ошиблись… попросту неприличным образом. У вас в расчете дыра размером с черную. Антонио не станет выбирать. Господин Шварц, главным пострадавшим в вашей игре буду я. Это мою сестру и моего племянника вы захватили в заложники. Предлагаю вам обмен на себя, подумайте — а я пока кое-что объясню. Вы просто не сможете навязать ему выбор. Понимаете, выбор — это не то, что тебе предлагают. Это то, что ты принимаешь. Нас этому учили с детства. Как раз на подобный случай. Не принимать выбор, чтобы не принимать вину. Виноват тот, кто стрелял, тот, кто взорвал. Вам ведь даже объяснили. Напрасно вы не верите. Вы можете его застрелить, но не можете заставить выбирать. Никаким давлением.

— Даже если я его простимулирую? — с интересом спрашивает Шварц. Звучит он как подросток, которому дали препарировать его первую лягушку. Старается звучать.

Он не согласится на размен. Не может согласиться, потому что он не сумасшедший. Пока еще не сумасшедший. Но даже если сойдет с ума, вряд ли забудет, что для обмена нужно поднять переборку и разблокировать кабинет. А после этого — сколько секунд потребуется Максиму? Мало. Всего ничего.

— Даже если вы все, что угодно. — Сфорца откидывается в кресле. — Это доведено до автоматизма. Это вдалбливают с того возраста, когда дети что-то начинают понимать, да? Он не станет играть, что бы вы ни придумали. Все останется на ваших руках. Так что цели вы не достигнете. Ну разве что вам хотелось просто стать убийцей — тогда зачем этот антураж, сцена, завывания?

— Ладно, — усмехается Шварц. — Уговорили. — Щелчок по коммуникатору. — Забирайте свою сестру. Синьора, приношу свои извинения за доставленные неудобства.

Он не сумасшедший — и не сойдет с ума. Он просто очень упрямый и очень последовательный человек, которому нужно сломать двоих, и совершенно не нужны бессмысленные жертвы. Он же… да, Максим же говорил. Экономия как подкормка для гордыни и тщеславия. Неплохой движок в их профессии.

Но Сфорца… ну, змий древний, диавол и сатана!..

Он освободил заложника. Он прекратил — как минимум на сегодня, — любой шантаж, а особенно подобный. Семьдесят пять секунд. Абсолютный мировой рекорд в переговорах с террористом.

— У него кардиостимулятор. У Шварца. Точно. «Харрикейн-С», отавского производства. — говорит Максим из своей комнаты. — Так что когда мы сожжем электронику — будет приступ.

— Теперь следующий рычаг. — говорит Кейс. — У Шварца наверняка есть.

— Есть, — соглашается председатель Антикризисного комитета. — И не один. Я вам, кстати, не успел сказать. Аню Рикерт отрезало в одном из нижних залов. Какая-то у нее неудачная неделя получилась. Франческо, — добавляет он в микрофон, — Надо было вам вчера испортить мой ковер. Химчистка оставляет больше шансов.

— Ну вот и все, — весело говорит Шварц. — С шантажом покончено. Теперь будете стрелять, господин да Монтефельтро?