Этот трагический эпизод стал прелюдией к сведению счетов между кланами, на которые разделился двор в тревожной атмосфере конца царствования. Герцогиня д’Этамп стала излюбленной мишенью друзей Дианы и Генриха. Ее сестра Луиза де Писселе вышла замуж за «щеголишку, куда больше озабоченного красой собственных нарядов, чем воинскими подвигами». Так они описывали Ги де Шабо, барона Жарнака, родича адмирала де Бриона. Не обладая значительным состоянием, он блистал костюмами и драгоценностями, у многих возбуждавшими зависть. В окружении Дианы кое-кто нашептывал, что барон будто бы любим сестрой своей супруги и получает от нее деньги. У Дианы возник замысел использовать молодого человека, чтобы уязвить соперницу. Как-то раз дофин вдруг спросил у Жарнака, как тому удается «тратить столько денег и вести подобный образ жизни». Тот простодушно ответил, что мачеха (вторая жена отца) очень к нему добра и «содержит» его. Донельзя обрадованный таким признанием, Генрих поспешил разнести повсюду известие, что «щеголишка», по его собственным словам, — любовник своей мачехи. Сообразив, что такое оскорбление бесчестит его семью, Жарнак публично поклялся, что «тот, кто так солгал, — злопыхатель, негодяй и трус».

Эти слова метили непосредственно в Генриха. Но принц крови не мог драться на дуэли с обычным дворянином, зато другие имели полное право выступить вместо него. Франсуа де Вивонн, сир де Да Шатеньрэ, взял на себя честь выступить от имени Генриха. «Это мне, — заявил он, — Жарнак сделал признание и пусть только попробует утверждать обратное»^[285].

Жарнак, по воле обстоятельств ставший защитником герцогини д’Этамп и короля, был хрупким изящным молодым сеньором. А сторонник дофина отличался телосложением настоящего борца. Коротконогий и широкоплечий де Вивонн мог похвастать недюжинной силой и утверждал, что способен одолеть двух атлетов одновременно. Мог он и, ухватив за рога, опрокинуть быка, а свои дуэли давно перестал считать. Теперь же он просил у короля разрешения на поединок.

«Сир, — писал де Вивонн, — прослышал я, что Ги де Шабо был недавно в Компьене, где назвал того, кто сказал, как он хвастал любовной связью со своей мачехой, злопыхателем и негодяем. Так вот, Сир, с соизволения Вашего я на это отвечу, что Шабо бессовестно солгал и солжет всякий раз, как станет уверять, будто я сказал нечто такое, чего бы он мне не говорил: ибо он сам мне неоднократно повторял и хвастался, что спал с упомянутой своей мачехой».

Встревоженный таким поворотом дела, Франциск категорически запретил поединок. Дофин, Диана и их друзья отомстили, засыпав Жарнака остротами, насмешками и оскорблениями, так что через некоторое время несчастный умолял его величество отменить запрет. Но король и слушать ничего не желал.

Вскоре, однако, произошел другой инцидент, вынудивший монарха принять меры. В тесном кругу доверенных лиц дофин сказал, что скоро настанет его черед царствовать, объявил, что вернет коннетабля, и стал делить важнейшие посты королевства между своими друзьями^[286].

Никто не обратил внимания на сидевшего в уголке шута Брианда. Как только распределение чинов и званий окончилось, дурачок побежал к королю. Тот сидел за столом.

— Храни тебя Господь, Франциск де Валуа! — молвил шут.

Король вздрогнул:

— Эй, Брианда, что ты хочешь этим сказать?

— Клянусь кровью Господней, ты уже не король, а ты, месье де Те, больше не командующий артиллерией, теперь это Бриссак. А ты, господин мой, уже не Первый Камергер, это Сент-Андре. А ты…

Шут продолжил перечень, а потом снова вернулся к королю.

— Черт возьми, скоро ты увидишь тут господина коннетабля. А уж он научит тебя плясать под свою дудку и валять дурака. Беги! Спасайся! У-лю-лю! Ты уже помер!

Мадам д’Этамп испуганно вскрикнула, а разгневанный король заставил шута перечислить имена всех, кто окружал дофина во время этой скандальной сцены. Услышав их, он едва не задохнулся от ярости, вызвал капитана шотландской стражи и во главе тридцати солдат бросился в апартаменты сына. Однако там успели вовремя заметить, как из комнаты выскользнул шут, и собрание разбежалось. Король никого не нашел, кроме слуг. С досады он отколотил их и в щепки разнес мебель.

Дофин почел за благо на время покинуть двор. Отсутствовал он целый месяц. Потом придворные начали переговоры о примирении. Франциск I все больше ненавидел сына и даже побаивался его, но Генрих был его преемником, он дал Франции наследника династии и вскоре ожидал появления еще одного ребенка. Королю ничего не оставалось, как простить, и дофин вновь занял свое место при дворе, поклявшись, впрочем, не призывать к себе ни Сент-Андре, не Дампьера, ни любого другого из неосторожных молодых людей, присутствовавших при чересчур преждевременном дележе достояния Короны. Бриссак от греха подальше отбыл в свое Анжуйское губернаторство, Диана же осталась при дворе, оправдывая это тем, что должна позаботиться о дофине, только что, 2 апреля 1546 года, родившей в Фонтенбло девочку. Ее рождение как будто ознаменовало двойное примирение короля — с сыном и английским монархом^[287]. И в самом деле, вскоре после рождения маленькой принцессы, 7 июня 1546 года, в Ардре был подписан мирный договор с Англией. По этому соглашению Франциск I в обмен на уплату в течение восьми лет суммы в размере 800 тысяч золотых экю или 2 миллионов ливров получал обратно Булонь. Король Франции тут же великодушно предложил Генриху VIII стать крестным отцом его внучки. Крестины устроили 4 июля в часовне Троицы замка Фонтенбло. Церемония была грандиозной. Посол Томас Чейни держал младенца над купелью. Девочку нарекли Елизаветой. В крестные матери выбрали королеву Элеонору и наследницу Наваррской короны Жанну д’Альбре. Английский посол вручил дофине дары крестного отца: кубок из яшмы, часы и золотую солонку с выгравированными на крышке оленями и ланями. После крестин Екатерина покинула Фонтенбло, чтобы отвезти маленькую Елизавету в Блуа, где ей предстояло воспитываться вместе со своим братом Франциском. Детей вверили попечению месье и мадам д’Юмьер, но под руководством Дианы де Пуатье, уже обремененной заботами о незаконнорожденной дочери Генриха, маленькой Диане Французской.

Дофин отпраздновал крестины дочки, устроив в Париже пышный турнир. Для состязания с облаченным в алые цвета графом Лавалем и его рыцарями Генрих и его соратники избрали белые одежды и украсили латы серебряным полумесяцем. Молодая луна тогда была в особой чести. Она предвещала скорый восход на небосводе королевской звезды под знаком богини Дианы.

Глава IV

ПРЕЛЮДИЯ К СЛАВЕ

Отчет, адресованный Сенату Венеции в 1546 году послом Марино Кавалли, завершавшим третий срок пребывания во Франции, рисует на редкость выразительную картину состояния королевства и двора^[288].

52-летний Франциск I держится благородно и величественно. Он крепок телом и духом. Природа наградила короля фонтанелью, благодаря которой он каждый год избавляется от скапливающихся в организме вредоносных жидкостей и, таким образом, способен прожить еще очень долго. Он много ест и пьет, а спит и того лучше и вдобавок помышляет об одних увеселениях. Любит изысканно одеваться, все его наряды отделаны галунами, вышивкой и драгоценными каменьями. Королевские колеты отлично скроены и блистают золотым шитьем. Рубашки — из тончайшего полотна и по французской моде виднеются сквозь прорези колета.

Насколько легко король выдерживает физические нагрузки, настолько умственная работа его тяготит, и почти всю ее он возложил на кардинала де Турнона и адмирала д’Аннебо. Однако «нет ни предмета, ни ученого труда, ни искусства, о коих он не мог бы рассуждать со знанием дела». Франциск I тратит на свое содержание 300 тысяч экю в год, из них 70 тысяч предоставляет королеве, хотя в прежние годы она имела 90 тысяч. Дофин, в свою очередь, получает доходы с Бретани и Дофинэ, что приносит ему 300 тысяч экю в год. Эти деньги он использует для оплаты 150 копейщиков личной охраны, содержания жены и детей, а также покрытия обычных и чрезвычайных расходов своего дома. Помимо трат на повседневные нужды король немало денег вкладывает в строительство: он уже возвел восемь великолепных дворцов и не намерен останавливаться на достигнутом.