Разумовский. Ломоносов, ты невыносим! Я уезжаю на Украину и за твои безбожные сумасбродства перед Сенатом и Синодом отвечать не хочу. Сейчас же уничтожь громовую машину и прекрати все свои писания об атоме. Атом?! Что, по-твоему, человек из частиц составлен?

Теплов. Человек создан по божьему подобию.

Разумовский. Слышишь? Ломоносов?

Ломоносов. Слышу.

Раскат грома.

Разумовский (весь дрожа от гнева, вырывает из рук Ломоносова какой-то манускрипт, кидает его на пол и яростно кричит). Что-о?!

Ломоносов (также громко и яростно). Гром, ваше сиятельство!

Разумовский. Едем, Катя, гром!

Нарышкина. До свидания, Михайло Васильевич!

Разумовский. Прошу в карету.

Разумовский, не попрощавшись, уходит. Остальные — за ним. Ломоносов, по уходе их, падает на стол и яростно бьет по нему кулаком.

Ломоносов. Высокомерные невежды! Палачи науки! Ненавижу!

Нарышкина (вбегает). Веер забыла! Подарок государыни.

Ломоносов поднялся со стола и делает вид, что ничего не произошло, Нарышкина пристально смотрит на него.

Всегда завидую смелости.

Ломоносов. Для своего сана вы достаточно смели, Катерина Ивановна.

Нарышкина. Смел сокол, пока крылья не подрезали.

Нарышкина, вздохнув, уходит. В дверях она сталкивается с Елизаветой Андреевной, которая приседает перед ней.

Ломоносов (жене). Что с тобой, Лиза?

Елизавета Андреевна. Испугалась…

Ломоносов. Чего?

Елизавета Андреевна. Вдруг Ломоносов от своей громовой машины отступит? Нет! Пусть отнимут лабораторию, учеников, Академии лишат, в ссылку отправя т, но ты, Михаил…

Ломоносов (восхищенно). Какая ты, Лизанька, славная!

Елизавета Андреевна (бросаясь к нему). Ты меня еще любишь?

Ломоносов. Люблю. Когда я тебя впервые в Марбурге увидел… светлая… чистая… Люблю, Лиза! (Берет ее за подбородок.) Эка, напущено слез-то сколько! (Поддразнивая.) А ведь баба-то хороша, Нарышкина-то?

Елизавета Андреевна. Михаил, стыдись!

Ломоносов. А теперь давай петь.

Елизавета Андреевна. Петь?

Ломоносов. Нашу, северную! (Поет.)

Ломоносов, схватив свистульку, притопывает, свистит и поет. Елизавета Андреевна, по мере того как Ломоносов поет и свистит громче, все веселеет и веселеет.

Елизавета Андреевна (подхватывая песню, притопывает). Обвышен! Обвышен!..

Оба:

Почти совсем темно. Сильный удар грома. По лестнице, из люка, сверху, скатывается перепуганный Гриша Уктусский.

Уктусский. Михайло Васильевич! Туча вплотную… низко… Петропавловской иглы не видно! Темно, будто ночь… страшно… Не надо ходить к громовой машине, Михайло Васильич, учитель, не надо!

Ломоносов. Гриша, стыдно. Какой же ты изыскатель электричества, коли тучи трепещешь?

Удар грома.

Пойдем! Запевай — «Грумант-остров»!..

Уходят.

Плавильное отделение химической лаборатории. Под сводами горят печи, куда воздух накачивается громадными мехами. Полумрак. Сбоку от печей, ближе к окнам в сад, — громовая машина. От нее протянуты толстые железные провода в окна.

Гроза усиливается. Вокруг померкло. Мгновение зловещей тишины, — сильнейший блеск молний, следующих одна за другой, раскаты грома… В дверях — Ломоносов с бумагой и пером в руке. За ним — Елизавета Андреевна, Поповский, Гриша Уктусский.

Ломоносов. Будто пожар пылает. Хорошо! Поповский, видишь?

Поповский. Все вижу.

Ломоносов (передавая ему бумагу и перо). Пиши актус. Опыт начинаем.

Елизавета Андреевна. Михаил, ты устал. Отложи опыт!

Ломоносов. Кто это говорит?

Елизавета Андреевна. Я…

Ломоносов. А еще недавно, кажись, ты другое говорила?

Елизавета Андреевна. Но ведь и гроза по-иному шла! И… я тебя не отговариваю, Михаил. Я говорю только — будь осторожен.

Ломоносов. Осторожность — мать добродетели. А добродетелей у меня столько, что малая толика неосторожности мне вредна не будет. О-о! Электричество-то слабо идет в машину. Григорий, дай-ка клещи.

Елизавета Андреевна. Прибавить металлических прутов хочешь? Не опасно ли?

Ломоносов (жене). Для чего я и брат мой громовый Рихман делаем опыт сей? Что есть молния? По утверждению мракобесов — это «флогистон», непостижимая сила, которую Илья пророк спускает из туч для нашего устрашения. Ан, нас не напугаешь! Мы не верим этому! Мы утверждаем, что никакого флогистона нет и что молния и гром суть электрический разряд, происходящий от столкновения двух туч, заряженных двумя разными родами электрической силы. Понятно тебе, Лизавета?

Елизавета Андреевна. Михаил, ты мне об этом много раз говорил!

Ломоносов. Много, да, видно, не убедительно. Что будет показывать моя громовая машина? Сближение туч. Чем будут сильнее тучи сближаться, тем ярче будут искры в моей машине. А когда совсем сблизятся, тогда…

Елизавета Андреевна. Тогда, Михаил?..

Ломоносов. Тогда будет доказано, что никакого «флогистона» нет, а есть великая материя, которую всю человек покорить сумеет! Стоит это узнать, жена?

Елизавета Андреевна. Стоит.

Ломоносов. Поповский? Уктусский?

Поповский, Уктусский. Стоит!

Ломоносов (жене). Вот для чего я и провода прибавляю. Ага! Наладил. Теперь вспышки почаще будут. (Пробует подачу искр из громовой машины.) Пиши, Поповский, в актус. «Электрический свет через свою громовую машину троякого рода я наблюдал. Первый — в искре с треском, часто с излучиною»… (Стук в дверь.) Открой, жена.

Входит мастер Захар, ведя за руку слугу Рихмана.

Захар. Михайло Васильич!

Ломоносов (возясь у машины). Слышу, Захарушка.

Елизавета Андреевна. Беда с Рихманом!

Ломоносов. Что с ним, Себастьян? Что у Рихмана?

Елизавета Андреевна (опускаясь на табурет, Поповскому, в ужасе). О боже! Николай Никитыч, уведите Михаила. Рихмана убило молнией!

Слуга Рихмана (Ломоносову). Господин академик! Стоял мой барин от указателя электрического в отдалении не более фута…

Ломоносов. На десять футов стоять должно, на десять!

Слуга. Художник Соколов, который от Академии прислан был опыт зарисовывать, стоял на десять. Художник остался жив, а барина моего… (Плачет.)

Ломоносов. Рихман убит! Любимый, громовый брат мой! Погиб ты со славою, узнавая тайну молний. Успел он сделать записи опыта, Себастьян?

Слуга. Не успел, господин академик.

Поповский. Михайло Васильевич!

Ломоносов (грозно). Ну?

Елизавета Андреевна. Прошу тебя, выслушай его, Михаил!

Ломоносов. Быстрее, ну!

Поповский. Я вас прежде не отговаривал, Михайло Васильевич…

Ломоносов. Понеже и не к чему это было!

Поповский. Но… смотрите, какие тучи! Я в жизни таких не видывал… Ради отечества!

Ломоносов. Ради отечества, науки, жены моей, ребенка моего, учеников, тебя, Поповский, тебя, Уктусский, тебя, Захар, — то, что в опыте своем не успел записать Рихман, мы запишем!.. А кому боязно — уходи!