Неизвестно, какое решение приняли бы анархисты, не скатись с колокольни поджарый паренек в студенческой тужурке.

— Драпают, братцы. Комиссары драпают! — оглашенно завопил он, пробиваясь в середину толпы. — Наши обошли их с кладбища, жмут к оврагу.

Этого сообщения оказалось достаточно, чтобы вожак лихо надвинул мичманку на самые брови и сказал:

— Или грудь в крестах, или голова в кустах. Передай мою команду по кубрикам: снимаемся с якоря! Давай на марс, тащи святое знамя! — распорядился он, обращаясь к студенту.

Несколько человек выбежало из церкви, очевидно, чтобы Передать приказ, а может, отправились по своим отделениям. Остальные начали проверять оружие, опоясываться патронташами, примыкать штыки.

Лишь Роман, казалось, безучастно прислонился к колонне, расписанной святыми старцами. На самом деле он чутко прислушивался к тому, что происходит на улице. Его встревожило, как их обрадовало сообщение о прорыве со стороны кладбища. Если действительно красногвардейцы отходят, то, выводя еще одну группу, он, Лебедев, лишь поможет врагам. Если бы студент сказал только о перебежке красных, Роман тоже принял бы эту весть радостно: значит, все идет, как задумано. Но наступление со стороны кладбища наводило на грустные размышления.

И снова он пожалел, что не посоветовался с Чановым. Но отступать было поздно. Он откачнулся от холодной каменной колонны, бегло перекрестился и подошел к атаману.

— И мне винтовку! — скорее потребовал, чем попросил.

— А мы тебе святое наше знамя дадим.

— Знамя так знамя, — без энтузиазма согласился Роман, представляя, какое впечатление Произведет на товарищей зрелище — Лебедев с черной тряпкой впереди наступающих анархистов.

Удивленный вдруг наступившей тишиной возле Крестовоздвиженской церкви, Чанов незамедлительно прибежал сюда. Выяснив все, вволю отматюкавшись в адрес губошлепа и анархиста Лебедева, Василий Иванович тут же отрядил два десятка бойцов. Им было велено скрытно пробраться к мусульманскому кладбищу и оттуда «ударить» в тыл красногвардейцам.

Ожидая «удара», Чанов все больше проникался уважением к смелости и находчивости молодого слесаря. Он понял, что удачный исход задуманной Романом операции открывает путь к железнодорожному вокзалу — главной цитадели анархистов. Судя по ленивой, как этот душный день, перестрелке, Чанов догадывался, что сообщение перебежчика произвело определенное впечатление на врагов. Если бы они не поверили Лебедеву или заподозрили его в провокации, давно бы выбросили бездыханное тело юного бойца революции за ограду: нате, мол, любуйтесь.

И потому несказанно обрадовался Василий Иванович, когда увидел впереди наступающих Романа с черным знаменем над головой. За ним почти вплотную бежал богатырского роста мичман, а чуть поодаль от них остальные. Минуты через две-три из дворов, прилегающих к церкви, выскочило еще не меньше роты анархистов. Заполнив всю площадь и улицу, не встречая организованного отпора, они бежали, ускоряя шаг, и вдруг все окрест вздрогнуло от их громового, дикого, озлобленного «ура!».

Когда первые ряды достигли железнодорожной насыпи и Лебедев, задыхаясь от бега и отчаяния, ступил на щебенку, Чанов подумал: самый раз. И во всю мощь матросских легких заорал:

— Огонь по сволочам!

Хлестнул один, второй, третий, уже приготовленный и нацеленный залп. Командир сводного отряда красногвардейцев Василий Иванович Чанов понимал, что своей командой может нанести урон отряду и комсомольской ячейке завода, но он так же понимал, что революция без жертв не бывает. И в данном случае Роман Лебедев, сын его закадычного друга и тезки Василия Лебедева, может стать в любую секунду этой самой жертвой. Ну что ж, парень ведь сам избрал для себя дорогу.

Когда смятые прицельным огнем анархисты — кто распластался, кто, предусмотрительно бросив винтовку, вздернул руки над головой — затихли, точно мыши, почуяв приближение кота, Чанов выскочил на улицу и громовым голосом потребовал:

— Бросай оружие!

Конечно, Василий Иванович не был гарантирован от любой шальной пули, но желание хоть как-то попытаться спасти Романа, помочь ему сохранить молодую жизнь толкнуло бывалого матроса-балтийца на этот отчаянный шаг.

Поняв, что все дальнейшее лишь дело времени, анархисты сдались.

Обнимая ошалелого от счастья Романа, Чанов так сунул снизу свой кулак в челюсть парня, что у того искры брызнули из глаз. Но Лебедев лишь потом ощутил боль, а сейчас он готов был вынести все муки ада. Ведь его первая самостоятельная операция увенчалась успехом. И хотя до полного разгрома анархистских банд было еще далеко, все понимали, что здесь, у Крестовоздвиженской церкви. Красная гвардия противопоставила грубой силе врага ум и находчивость.

Что было, что будет…

После нескольких неудачных лобовых атак на позиции красноармейского полка белоказаки подозрительно притихли. Эта тишина не обманула командира полка Шапошникова. Вызвал он в штаб бойца Петрунина и спросил:

— Как думаешь, почему кадеты присмирели?

— Что-то затеяли, — ответил Петрунин.

— Как думаешь, Логвин (хотя по церковной книге значился Петрунин Лонгвином, но так его никто не называл), нужно нам знать, что затевает контра?

— Очень даже, товарищ Шапошников.

Знали в штабе, кого посылать в разведку. Петрунин был не только здешним жителем, но и люто ненавидел кадетов, особенно тех, кто носил погоны с просветами и золотистой расшивкой по парчовой поверхности. Ненависть, расчетливость и смекалка еще ни разу не подвели красноармейца в ночной вылазке или в дневном бою. За храбрость в атаках, за блестящее выполнение заданий в тылу противника многократно поощрялся Логвин командованием части, да и Реввоенсовет армии отметил его подвиги именными часами, которые боец берег пуще ока. Всякий раз, отправляясь за линию фронта, вручал их на непредвиденный случай закадычному дружку, кавказскому человеку с божественным именем Магомет. Сдружились они по-братски еще прошлым летом, когда «дикая» дивизия генерала Улагая, состоящая в основном из горцев, рвалась к Царицыну.

Думали белые, что они от Маныча до Волги дойдут со скоростью курьерского поезда, но уже на первых же верстах похода столкнулись с ожесточенным сопротивлением красных партизанских отрядов, объединенных в полки и бригады. Да, кроме того, значительные кавалерийские части отвлекала конница Буденного, которая и днем и ночью будоражила деникинцев и красновцев.

Логвин в ту пору воевал в отряде Пимена Ломакина, воевал в основном возле родного куреня и за родной хутор. Но вот пришлось им временно уйти в южные степи, где думали отсидеться, пока Красная Армия не перейдет в наступление по всему юго-западному направлению. Однако красным партизанам скоро стало ясно, что желанного наступления они будут ждать до морковкиного заговенья.

А тут наткнулся на них разъезд из буденовской дивизии. Не мешкая, влился отряд в прославленную кавалерию, благо что конный завод Смирновых был рядом и они, через несколько минут горячей схватки с гарнизоном, вполне прилично экипировались.

В этом коротком бою Логвин мог взять себе любого коня, но ему понравился рослый кабардинский аргамак, на высоких, как ходули, ногах в белых носках. Конь, пока к нему приближался Петрунин, словно изваяние стоял над бездыханным хозяином. Но стоило Логвину потянуться к уздечке, животное резко вскинуло голову и так рванулось в сторону, что он невольно шарахнулся, ругая последними словами строптивость коня и собственную нервозность. Снова его сильная рука потянулась к уздечке. На этот раз жеребец не сделал неожиданного броска, а лишь глянул на чужака с выражением укора и мольбы.

Логвин, закинув подуздок на плечо, направился к конюшням. Он ощущал, что конь идет за ним с неохотой, порой подчиняясь лишь силе. Это раздосадовало бойца. Он хотел огреть непокорную животину кнутом или хлыстом, но ни того, ни другого под руками не оказалось. Логвин решил, что все-таки накажет лошадь, если она еще раз потянет его назад. Будто прочитав мысли нового хозяина, аргамак замер, упрямо поворачивая голову, в ту сторону, где было распластано тело молодого горца в синей черкеске с ровными рядами белых газырей.