Логика в таких случаях не действует.

У преступников нет национальности. Логично? Да, да, логично! Но тут другой случай! Вы там у себя в России не знаете, что ОНИ тут делают! Вы их защищаете, а нас не слушаете!

Проще некуда – решать, кто виноват, по национальному признаку, гитлереныши…

В кране нет воды – это все они, евреи!

Самолет угнали – это все они, чеченцы!

СПИДом заразили – это все они, негры! Еще Пушкин предупреждал в «Маленьких трагедиях»: «Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею». Ага? НЕГР!…

Так Александр Сергеевич сам… того-этого… негр. В третьем колене!

Руки прочь от Пушкина! Он наш, он русский!

А-ах, русский?! Вот из-за русских и наша нищета! Россия всех нас, сопредельных, семьдесят лет грабила! Отделяемся, отделяемся! (То-то благоденствуют нынче, отделившись, голь!).

– Витья? – вернул Газик Ломакина к реальности. – Ты понимаешь, что я говорю? Ты понимаешь, что я сказать хочу?

Он понимал. Если что-то взорвалось – это опять армяне устроили. А в вагоне – Гурген Джамалович Мерджанян. В Баку. Неважно, что ему самому голову оторвало. Это он! Кому же еще?! Больше некому!

Когда на воздух взлетел родной дом Ломакина – напротив Шахновичей и «Вячтяна» – почти четверть века назад ни у кого и мысли не возникло о причастности террористов иной национальности, зато теперь на свет божий извлекаются все стародавние случаи наплевательства власти на своих граждан и приплетаются в качестве неопровержимых свидетельств: еще тогда, оказывается! представляете?!

«Тогда никому из нас и в голову не могло прийти, что это не несчастный случай, а террористический акт и совершают его армяне. Они ведь жили в одних с нами домах, заходили в те же кафе и магазины. Но как-то в конце семидесятых в наш редакционный корпус зачастил пожилой армянин. Он приносил какие-то материалы, часами засиживался в кабинетах, заводя самые разные разговоры, а однажды в порыве откровенности сболтнул: «Это вовсе не утечка газа, а результат деятельности нашей террористической организации». Тогда эти слова показались нам бредом выжившего из ума старика. Но спустя несколько лет, читая в одной из российских газет публикацию о создании и деятельности армянской террористической организации, мы с ужасом вспомнили признание пожилого армянина, который, кстати, как в воду канул…».

(«Мустагил газет». Баку).

Кому же еще?! Больше некому!

Ломакин знает – кому же еще. Картина Волчьих Ворот мигнула и погасла. Зато – вопреки здравому смыслу, вопреки логике – возникли иные картинки. Галдящий гомиками вагон, «голубой вагон». Метро. Опять метро! Гоша Кудимов, заколотый шилом. Ряба в прыщах. С чьей подачи? Кому выгодно? Ищи, кому выгодно?… Лоснящаяся рожа Солоненко, сочувствующая по телефону: «Тяжелое время, Кудимов, тяжелое. Время такое, держись, старина… Лучший лекарь – работа». А при чем здесь Слой? РАЗУМЕЕТСЯ, ни при чем. Чужими руками, чужими руками.

Чужими руками Слой-Солоненко хапнул полмиллиарда (руками Ломакина, который ни сном, ни духом). Чужими руками Слой-Солоненко убрал Ломакина, когда стало ясно: «мешок» ни на что более не годен, «мешок» и есть «мешок». Была-копошилась идейка подставить супермена (хо-хо!) по второму разу – аж на полмиллиарда «зелени», но супермен наш спохватился, дурашка, встреч избегает, на родину предков улетел, кочевряжится что-то, возомнил о себе, решил: не достанем! Доста-анем. Баку – далеко? Не так далеко. Вот и консильоре Ровинский наведывался, полномочный представитель фирмы – ЛУКойл, знаете ли, нефть интересует фирму, понимаете ли!… Сколько стоит заказное убийство? Копейки – для «Ауры плюс». А в Баку, где жухло шуршит опадающий манат, эти копейки – сумма. Можно было бы в Каспии утопить – судорогой свело, неча за буйки заплывать. Можно было «шальной» пулей скосить, постреливают в Баку, постреливают. Можно было пьяную поножовщину сымитировать… Однако «мешок» владеет некими навыками – трюкач. Рисковать не стоит. Надо бы загасить человечка так, чтобы и не пахло заказным убийством, чтобы тем более не пахло заказчиком. А? Взрыв в метро! А? Кто виноват? Ну не Слой же! Вы что?!! Вы сами прочитайте, что газеты пишут! Это все их мусульмано-христианские разборки. Как, как? Ломакин в том вагоне оказался?! Не может быть! Нет! Как же так?! Он хоть жив?! Как же так! Какой был парень! Какой БЫЛ парень… Вот не повезло. Говорили ему: купи машину, в твоем возрасте несолидно в метро кататься, опять же ты работник «Ауры плюс» – репутация фирмы… Наша фирма производит хорошее впечатление. Ай-яй, какая жалость, какая жалость. Он и фильм свой не закончил. Ну, ничего! В память о Викторе мы доведем его дело до конца. Долги? Что ж, долги? Списать придется… Он ведь гол был, как сокол. Вот даже машину никак не собрался купить. Мы, конечно, помогали чем могли, но у благотворительности есть свои пределы… Вот, к примеру, ритуальные хлопоты фирма, разумеется, возьмет на себя, или… Или как? Может, родственники захотят его на земле предков похоронить? Там у него – и мать, и отец, и дед. Что, нет родственников? Тогда друзья. Пусть звонят – мы готовы обсудить.

– Витья! – еще и еще раз отвлек Газанфар Ломакина. – Скажи что-нибудь. Разъединят. Я что хочу сказать! Как Гургена хоронить? Витья!

Газанфар наверняка уже взвесил потери и приобретения – у него уже было предложение, единственное разумное предложение. Но разум отказывался это предложение… озвучить. Газанфар подталкивал Ломакина: сам скажи, сам.

Ломакин сглотнул и ровным, равнодушным голосом… озвучил:

– Газик… Похороны на Вольчих Воротах. У… меня. У… моих. Там еще место есть. Для… меня.

– Витья… Не надо… Витья…

– Прекрати! Ты знаешь, я знаю. Что мы сейчас будем… Когда… случилось?

– Позавчера. Он от меня ушел днем. Довольный был. Сказал, все хорошо… Я его потом ждал, ждал… Витья, может, ты прилетишь? Я встречу, Витья.

Значит, позавчера. Значит, пока Ломакин злился на Гургена, мол, коньячок попиваешь, паразит, расслабляешься с Газиком, – Гургена уже не было в живых. Где же хваленые флюиды, телепатические импульсы, предчувствия и прочие прибабахи мифического «третьего глаза»! Где?! Впрочем, убит не Гурген. Убит Ломакин Виктор Алескерович. Так и запишем. В свидетельстве о смерти… Ломакин душил в себе эмоции, не позволяя им вырваться наружу. Пусть побудут до утра внутри, пусть спрессуются до… взрыва. Он эту фирму, производящую хорошее впечатление, взорвет и пеплом по ветру рассеет, с-сволочи!

– Я тебе все время звонил, Витья… – виновато сказал Газик. – Я не знал, что делать.

– Брось. Знал ты, что делать! – невольно обозначил раздражение Ломакин.

– А что мне было делать?! – заорал пойманный Газанфар. И ударился в истерику. – Что, хочешь, скажу, это мой друг Гурген! А я его друг! Хочешь, да?! Пойду сейчас в аллею шехидов и там, где раньше Киров стоял, встану и закричу, это мой друг Гурген! А я его друг!

– Газик… тихо, Газик… Не надо. Газик!!! Я понимаю. Я тебе разве что-нибудь сказал? – Он, Ломакин, еще как понимал: аллея шехидов, то есть жертв ночного усмирения Баку после трехсуточного избиения армян. В высшей точке города, в бывшем парке Кирова (нет давно никакого Кирова, снесли статую). И парк постепенно превращается в то, чем был раньше, в кладбище – жертв психоза межнационального раздора. Господи, вразуми!… А Гурген просил Ломакина найти могилы Мерджанянов на Волчьих Воротах. Не найти… Зато теперь ты, Гурген, будешь лежать рядом. Не вместе, но рядом. Ты бы этого хотел, Гурген, ты бы этого хотел… Никто не знает часа своей смерти и не спешит оговорить условия погребения: чур нас, чур! А когда этот час приходит, поздно оговаривать…

Час пришел. Час крестов. Вот и для Гургена – час креста. Могильного. На Волчьих Воротах. Ты бы хотел этого, Гурген, – чтобы если не вместе со своими, то рядом. Уж прости – обычный будет крест, не крест-хачкар…

– Я пока ничего не напишу, – сказал Газик. – Или написать? Что написать? – он имел в виду ритуальную услугу-табличку на могиле. Не писать же, накликая: «ЛОМАКИН В. А.».