А Ломакину так и не удалось толком ни поспать, ни умыться, ни позавтракать. Остаток ночи выдался беспокойным.

Вопил телефон. Или это во сне?

Скреблась в ломакинскую комнату мучимая похмельем зомби. Или это во сне?

Загробно трубил в дырочку слива и сбивал кулаки о фаянс «Петр-первый». Отчего ты все дуешь в трубу, молодой человек? Полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек! Или это во сне?

Лезли в кухонное окно со двора-колодца плоские бандитские рожи. И такие же рожи крадучись выползали из многочисленных коридорных, ранее опечатанных дверей, собирались в стаю посреди зало, жестами объяснялись: тише, тише, ближе, ближе! на счет «три!» врезаемся тупым клином, «свиньей», к запершемуся упрямцу и сообща делаем ему козью морду! Внимание! Раз… два-а… Три!!! Или это во сне?

Гнетущая атмосферка, достоевская атмосферка старого фонда с примесью современного видео-хоррора. Сон разума.

На счет «три!» Ломакин выпрыгнул из дремы, скатился с топчана и тупо уставился «вальтером» на дверь. Никто не врезался тупым клином. Пригрезилось.

Но обратно на топчан он уже не залег. Сколько сейчас? Пять утра. Часика два с половиной, значит, отмучился. Ночной чай просился наружу. Ломакин выскользнул в зало на полупальцах, вслушался. «Фаянсовый узник» угомонился – во всяком случае, из коридорных дебрей никаких звуков не доносилось. Зато! Зато донесся шорох из-за двери сортира.

Вероятно, Ломакин в тот момент еще не окончательно проснулся, цеплялись за мозги сходящие на нет видения ночи. Он рванул сортирный крючок и…

Бр-р! Дрожь неловкости до сих пор пробирала Ломакина, хотя час с лишним уже прошел. Г-герой! Трюкач-ч!

Старушка-зомби на унитазе лишь чудом не соскочила с зыбкой границы полужизни-полусмерти – на сторону смерти. Нехорошая квартира, нехорошая! Прошлой ночью – черти шалили. Нынешней – и того пуще. Не-ет, это не белая горячка, это если и горячка, то черная! Пустите меня, старую! Я лучше бутылки буду по-прежнему выпрашивать и с милицией препираться, отстаивая право поспать на газетке, расстеленной у вокзального теплого ветродуя. Лучше так, чем… так!

Бр-р! Зомби клекотала – голос исчез. Дурным глазом зомби глядела на ствол – а тот, гад, глядел ей в лоб. Бр-р!

Звезда экрана! Покоритель старушек! Вот уж что ни в коем случае не напоминайте! И не растолкуешь бабке-прим: «Я это! Я! Вспоминаете?!». Ибо про парик с косичкой, про усики Ломакин как-то запамятовал. То-то в голове роилось черт-те что – попробуйте, кто не пробовал, поспать в шапке, и не зимой, когда отопление еще не подключили, а морозы нагрянули… ранним сентябрем попробуйте – кто не пробовал!

Он поспешно содрал с головы парик, сдернул усики: «Я это! Я!». Чем вызвал лишь новый приступ ужаса – шпиен! убийца! пусти-и-ите! Бр-р!

Старушку-зомби утихомирило только весьма нелогичное, применяясь к обстоятельствам, предложение: «Выпить хочешь?!».

Да-а, найдут ее теперь «петрыэлтеры», как же! Бабка дунула от «жигуля»-шестерки с пятитысячной в кулачке столь резво, будто с реактивным помелом в заднице. «Вон киоск открыт!» – показал Ломакин ей, тормознув у Василеостровской. «Попугайчиков» она, разумеется, накупит, но назад к шпиену не вернется, что тоже разумеется. И в нехорошую квартиру ее отныне даже «Абсолютом-курантом» не заманишь.

Впрочем, то проблемы «петрыэлтеров» – а официально: фирмы «Этаж». Папка с бланками и кое-какой документацией лежала на заднем сиденье «жигуля». А еще там, в «жигуле» злосчастного, погребенного под ванной, представителя фирмы «Этаж» был… сотовый телефон. Вот это славно, это кстати, это пригодится. Однако редкостное самомнение у «Петра-первого» – заявиться на квартиру клиента, бросив все необходимое в машине. Хотя… самым необходимым «Петр-первый» счел пистолет. Может, не намеревался рассусоливать в квартире, полагал спровадить клиента под дулом «вальтера» до «жигуля» и доставить «Мерджаняна» по адресу, известному лишь особо доверенным лицам фирмы, – в хорошо оборудованный подвал, в звуконепроницаемый гараж. Там и договорить и договориться на условиях несколько иных, чем ранее. А квартирка не годится для таких уговоров-договоров, она предназначена для солидного офиса солидной фирмы – и так-то нижние-верхние соседи могли насторожиться: крики-ругань-стоны. Не годится…

Самомнение «Петра-первого» объяснимо еще и предварительной обработкой клиента троицей бойцов. Лежит небось пластом, розовые сопли пускает. Кто ж знал, что клиент еще в силах шкафы обрушивать, ванны ворочать! «Петр-первый» не знал…

Ломакин от Василеостровской доехал к Приморской. Там и припарковался. Ждать. Ждать и надеяться. И не заснуть, не проспать группку характерных гомиков. Они очень характерны. Особенно когда группкой.

Солнце стало припекать. В куртке становилось жарковато. Куртку Ломакин подобрал из гургеновского гардероба – надо бы попросторней, чтобы скрыть под ней пистолет, а эта была тесновата в плечах, но… выбор невелик. А в футболке с «вальтером» за поясом особо не сунешься в метро. Это некоторым образом смешает планы.

Какие, собственно, планы? Простые…

Ломакин вливается с группкой гомиков в метро, в вагон, катается до тошноты, пока не вычислит Рябу. После чего изображает внезапно вспыхнувшее чувство и, нежно ластясь, тянет время, пока опять не окажется на Приморской. А там: «У меня здесь «тачка». Поедем ко мне, огонь моих чресел!» А там… под дулом «вальтера» Ряба ему, Ломакину, все-о-о расскажет! Кто заказал шило, сколько приплатил… Не только расскажет, но и напишет – разборчивым почерком, разборчивым, петушок, не дрожи так, не трясись! Потом можно будет и в «Стеллу» звонить – детке- Лере, передай трубочку папе!

Вот насчет внезапно вспыхнувшего чувства – уверенности Ломакин не ощущал. Как бы тошноту на взлете поймать и внутрь затолкать? Крепись, Ломакин! Даже мускулинистый Эдди Мерфи с успехом корчил из себя «голубого», когда дело того требовало. Чем ты хуже Эдди Мерфи?! Негр Мерфи. И Антонина – тоже. Антонина… Где она сейчас? Еще дома? Уже в «Ауре плюс»? Четверть двенадцатого. Наверняка – в «Ауре плюс». Или еще дома?

Сотовый телефон – игрушка даже более заманчивая, нежели «вальтер». Руки сами тянулись опробовать, звякнуть. Почему бы нет? Якобы из Баку. Если питерский номер набирать через восьмерку и код (8-812), то звонок верещит по-междугородному, громко, непрерывно, – будто сам ты вовсе не из Питера звонишь. АОН же высветит абракадабру. Почему бы нет?

Потому. Сотовый телефон в данный момент – заманчивая игрушка, Ломакин, отдай себе в этом отчет. Еще не приспичило, просто хочется. Перехочется! Тем более, что сам он, телефон, вдруг затренькал, затребовал абонента. Ага, «петрыэлтеры» спохватились: куда запропал, дружок Петрушка?!

Нет здесь никакого Петрушки. Трубку никто не снимает. Ищите Петрушу… где-нибудь, но не здесь.

Не снял трубку Ломакин. Но пока глазел на, так сказать, чудо техники, гипнотизируя: «Перестань! Отстань! Заглохни!», чуть было не прозевал своих.

Во-во! СВОИ! Группка – в шортах, в джинсиках, в майках-»из под пятницы суббота», опрятненькие такие, ухоженные.

… Сначала он чуть было не похерил первоначальный план – слишком желтороты, слишком выделялся бы примкнувший к ним Ломакин – сорокалетний дяденька, одетый по принципу «не выделяйся!» в шмотки второй свежести. И не примкнешь – отторгнут: вам чего, дяденька? не поняли, к кому попали? Но чем дальше, тем их становилось больше – и не только отроки, зрелые мужи (мужи, хм!), и не только стерильно чистенькие, грязненькие тоже, грязные тоже, грязнущие тоже.

Приморская – Василеостровская – Гостиный двор – Маяковская – Площадь Александра Невского – Елизаровская…

Вагон полнился. Верно: Первая «приморская» компания – первая, остальные – по мере пробуждения, по мере добредания до ближайшей от них станции, по мере желания-хотения. Никто никого не неволит. А ты откуда? Я прямо из столицы. А я из Нарвы. И как у вас в Нарве. Ой, плохо у нас в Нарве, русских отовсюду гонят. Ну-ну, здесь тебя не погонят, садись… да садись ты прямо на коленки. Тебя как звать? Рафа? Это как – Рафа? А, Рафаил? Слушай-слушай! Ты знаешь, почему у евреев СПИДа не бывает? Потому что их никто не лю-у-убит! Кончай, дурак! О-о-о, в каком смысле? Проти-и-ивный!