Описания эпизода о «реабилитации» ёлки, с которыми читатель встречается в мемуарах и биографических произведениях о Постышеве, дают возможность понять, во-первых, как создаются легенды о возникновении или же восстановлении в новом качестве ритуальных символических объектов; и, во-вторых, — как создаются легенды о «культурных героях», давших или же вернувших людям эти символические объекты.
Мемуаристы и биографы освещают жизненный путь Постышева как профессионального революционера и истинного коммуниста, загубленного Сталиным и его приспешниками. Постышев, который во время Гражданкой войны проводил военно-полевые суды на Дальнем Востоке и, как одобрительно пишут о нём некоторые авторы, говорил при этом, что «у нас нет уложений о наказании, у нас есть классовая совесть и революционное самосознание» [117, 348], в дальнейшей своей деятельности в мирное время изображается как партийный руководитель, главной заботой которого были люди. Его дела по улучшению жизни и бытовых условий населения перечисляются с неизменной тщательностью: занимая пост секретаря ЦК партии Украины, он благоустраивает городской сад в Харькове (бывшем тогда украинской столицей), улучшает работу городского транспорта, заботится о санитарном состоянии дворов, сам обедает в заводских столовых, следя за качеством еды для рабочих, и т.д. и т.п. «Доброе сердце» — так называет свои воспоминания о Постышеве один из его сослуживцев [66, 171].
По словам биографов, особенную заботу Постышев проявлял о детях. «Павел Петрович, — пишет мемуаристка, — очень любил детей. Он находил время, чтобы побывать в школах, детских домах, пионерских отрядах … в учреждениях, клубах и даже при жактах (жилищно-арендных конторах), где были пионерские форпосты» [56, 266]. Ему приписывается идея создания «культурного уголка ребёнка в доме» [249, 276]. Именно он в 1933 году обратился с призывом к пионерам села собирать колоски во время страды (сбором колосков занималась и я, пионерка начала 1950-х годов). В 1934 году, когда столица Украины переносится в Киев, Постышев передаёт харьковской пионерской организации здание республиканского ЦК с тем, чтобы создать в нём первый в стране Дворец пионеров, получивший его имя. Газеты сообщали о том, что, когда он покидал Харьков, школьники, не желая отпускать его, организовывали заставы. Рассказывая о посещении Постышевым два года спустя этого Дворца пионеров, корреспондент замечает: «Товарищ Постышев известен своею исключительной любовью к детям и исключительной заботой о них» [358, 206]. На второй день после опубликования заметки о ёлке Постышев, как сообщила «Правда», послал работникам этого учреждения срочную телеграмму: «Организуйте детям во Дворце пионеров новогоднюю ёлку» [285, 8].
Авторы мемуаров о Постышеве и его биографы, характеризуя своего героя, никогда не забывают включить в число его праведных дел напечатанную в «Правде» заметку о ёлке: «Разве забудут старые комсомольцы призыв Постышева сделать красочными новогодние праздники? Какой живой отклик и у родителей, и у самой детворы встретило его предложение устраивать ёлки?!» [256, 245]. Как обычно и случается в процессе создания легенд, поступок Постышева мифологизируется: одна за другой рождаются версии, каждая из которых, с одной стороны, повторяет, а с другой — развивает предшествующую, дополняя её новыми деталями. Нас убеждают в том, что именно у такого и только у такого человека могла возникнуть мысль о возвращении ёлки.
Г.А. Марягин, по его признанию, «знавший и наблюдавший» Постышева «в течение многих лет», в книге о нём, вышедшей в 1965 году в серии «Жизнь замечательных людей», пишет, что Постышев заговорил о возвращении ёлки «как-то на одном из заседаний», вспомнив при этом «о ёлке в Сокольниках, на которую вместе с Владимиром Ильичом приезжала Надежда Константиновна Крупская». Сюжет «ёлки в Сокольниках» пересказывается Марягиным явно по памяти и с ошибками: не Ленин с Крупской приезжали к детям на ёлку, как пишет он, а Ленин навещал жену в Сокольниках, где она в декабре 1919 года отдыхала в помещении лесной школы. Автор откровенно модернизирует события: до 1935 года, когда ёлка была под запретом, этот эпизод из жизни вождя не афишировался; широко известным он стал только после разрешения ёлки. Далее Марягин вкладывает в уста своего героя фрагмент из заметки, напечатанной в «Правде», превратив её в речь, адресованную его партийным сослуживцам по Киеву: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники всегда устраивали на Новый год своим детям ёлку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями ёлку и веселящихся вокруг неё детей богатеев» и т.д. Вскоре после этого заседания, как пишет Марягин, и была напечатана заметка Постышева в «Правде», а в газетах появились шаржи: «Идёт высокий сутулый человек, с хмурым озабоченным лицом, но лучистыми глазами и несёт большую новогоднюю ёлку с пятиконечной звездой» [249, 278].
Т.П. Брауде, бывшая в 1930-х годах на Украине крупным профсоюзным деятелем и знавшая Постышева по Харькову, и по Киеву, на теме «Постышев очень любил детей» делает особый упор. Фантазируя на основе заметки, напечатанной в «Правде», она приводит якобы слышанные ею факты о «тяжёлом детстве» Постышева: «У Павла Петровича было очень тяжёлое детство. Он рассказывал, как с завистью засматривался в окна богачей, где на рождество стояли нарядные ёлки, светившиеся огнями. Стоял и думал: “Неужели никогда мне не придётся побывать у такой ёлочки?”» Советский партийный руководитель предстает в воспоминаниях Брауде в роли того самого «малютки», который, заглядевшись в окно богатого дома на разукрашенное дерево, думает «хоть раз бы мне праздник такой!» (см. выше сюжет о «чужой ёлке»). Образ «друга детей» мифологизируется в соответствии с известной и давно затасканной литературной схемой. Помня о своём тяжёлом детстве, лишённом ёлки, Постышев и задумывает «подарить всем детям праздник ёлки». Мемуаристка считает необходимым дать современному читателю, не осведомлённому в истории русской ёлки, пояснение: «Дело в том, что ёлка, как и другие атрибуты религиозных праздников, в частности рождество, после революции отпали сами по себе». (Как они «отпали сами по себе», мы уже знаем.) Далее говорится об отъезде Постышева в Москву на пленум, где поставленный им вопрос о ёлке был решён положительно. По возвращении в Киев он организует «первую послереволюционную ёлку на Украине»: лично распоряжается, чтобы во Дворец пионеров привезли самую большую, ветвистую ель, наказывает работникам не жалеть сил и средств, чтобы ёлка была «по-настоящему праздничной, красивой, нарядной»: «…и пусть дети вокруг неё танцуют, поют, играют, радуются приходу Нового года. Раздайте им подарки». Все его наказы, разумеется, были выполнены, и ёлка получилась замечательной. Постышев, придя на праздник со своими детьми, спрашивает их: «Ну, как, нравится?» Те, конечно, отвечают: «Очень нравится!» Отец радостно усмехается и говорит: «Раз нравится и старым, и малым, значит действительно хороша» [56, 276-278].
В мемуарах сына Постышева Леонида (впоследствии — старшего научного сотрудника Академии общественных наук при ЦК КПСС) история возвращения ёлки излагается как семейная легенда. Однажды летом 1935 года, вспоминает он, отец, обращаясь к детям, вдруг произносит странную фразу: «Что-то мы всё-таки не додумали…» По словам сына, Постышев все насущные проблемы всегда обсуждал с детьми. На этот раз «чем-то недодуманным» оказалось запрещение ёлки. Леонид приводит речь отца, которая представляет собой вариант всё той же заметки в «Правде». Однако в его изложении эта речь приобретает мемуарный характер: говорится уже не о каких-то абстрактных «детях рабочих, с завистью через окно посматривающих на… ёлку и веселящихся вокруг неё детей богатеев», а о самом Постышеве и его сверстниках: «С какой завистью мы заглядывали в окна богатеев, где вокруг наряженной и обвешанной подарками ёлки водили хороводы буржуйские дети». Составляя мемуары об отце, сын подготовился к изложению вопроса лучше, чем сослуживцы. В разговоре с детьми Постышев серьёзно обосновывает своё решение вернуть ёлку: теперь, когда появилась возможность дать детям рабочих радостный праздник, ёлку запретили как поповский предрассудок; однако при этом хорошего, весёлого праздника для детей так и не придумали. Попы были умнее: они, несмотря на то, что ёлка — обряд языческий, не стали с ним бороться, а использовали в своих интересах; «…подумал ещё и сказал твёрдо: “Вот будет очередной пленум ЦК, выступлю и поставлю вопрос о том, чтобы вернуть нашим детям этот чудесный праздник”». Отец напоминает детям о тех ёлках, на которых они сами присутствовали до наложенного запрета: «Да вы сами-то, наверное, помните, как маленькие веселились на ёлке?» Проблема обсуждается с разных сторон. Встаёт вопрос и о вреде, наносимом порубкой деревьев: «…но нам в школе объясняли, почему ёлку запретили: в лесу вырубали очень много маленьких ёлочек и этим наносили вред природе!», — замечает один из детей. Однако у отца уже всё продумано, и он без промедления отвечает, что ёлочки можно будет специально выращивать для продажи вблизи городов; «можно же делать их искусственными, из пластмассы или ещё из чего-нибудь, чтобы использовать не один год…» (Вопрос о ёлочных плантациях, насколько мне известно, не поднимался вплоть до 1960-х годов.)