Не сказав никому ни слова, он побежал в ту палатку, где образцовый камердинер и мажордом провел ночь, и нашел ее буквально затопленной. Вся палатка представляла собою сплошную лужу, в которой плавали пустые бурдюки.

— Ведь это еще новая шутка этих каналий берберов! — сказал Виржиль. — Ведь это они вас отблагодарили за избиение их ослов, вы думали, что они простят вам это! Нет, не такой это народ!..

— Надо еще благодарить за то, что они бурдюки нам оставили! — весело воскликнул доктор Бриэ, человек очень оптимистического темперамента. — По крайней мере, мы можем наполнить их водой из этой лужи.

— Из этой лужи! — воскликнул Виржиль, — отплесками этих грязных арабчат?

— Как так?

— Они все так прекрасно выкупались в этой луже, что теперь в ней не осталось ни одной капли чистой воды. Это не более как помои!

Все с прискорбием согласились с тем, что Виржиль прав, но гнев Тирреля Смиса положительно не знал границ.

— Нет воды! Ни одной капли воды!! — отчаянно восклицал Тиррель задыхающимся голосом.

— Да, ни капли!..

— Но тогда как же я приготовлю tub… tub — для сэра Буцефала?! — восклицал Тиррель Смис, весь красный от злобы и негодования.

— Приготовить что для сэра Буцефала?

— Tub… ванну… вот что!

— Ну, вот! — весело воскликнул Виржиль, рассмеявшись, — это последняя из всех наших забот; клянусь вам, что сэр Буцефал, ваш господин, от этого наверное не умрет!

Но это уверение нисколько не успокоило негодование почтенного Тирреля Смиса.

Двинулись в путь, но настроение путешественников было не столь веселое; надо сознаться, что всякий из них был бы доволен закусить чем-нибудь перед дорогой. В последний момент отъезда все видели, что Виржиль усердно занялся собиранием остатков топлива, сухой травы и сухих прутиков, и связывал их в большую вязанку.

— Разве вы боитесь замерзнуть в пути, или собираетесь развести костер на луке вашего седла? — спросил Тиррель, злобствовавший на него за его насмешки.

— Вот именно, вы совершенно верно угадали! — отозвался Виржиль, нимало не смущаясь.

Усердный парень до тех пор не тронулся с места, пока не нагрузил своего верблюда двумя большими вязанками топлива и четырьмя пустыми бурдюками.

Солнце еще не показывалось на горизонте; воздух был чист и прохладен: в пути наши друзья совершенно забыли о том, что они остались без раннего завтрака, и что второй завтрак, ожидавшийся в будущем, тоже был весьма сомнительным.

Доктор Бриэ, которого по-прежнему ужасно интересовало, что именно привело Норбера Моони и его надзирателей в Судан, не мог удержаться от попытки еще раз выведать кое-что об этом. Но молодой ученый умел очень удачно избегать и обходить все такого рода вопросы, а баронет едва отвечал односложными словами, из которых трудно было вывести какое бы то ни было заключение.

После трехчасового пути путники наши прибыли к небольшой купе деревьев тощего вида, жидких и редких, росших на значительном расстоянии друг от друга на площади, поросшей тощим мхом и местами зеленой травкой, бледной и бессильной.

Это место было назначено Мабруки для остановки. Солнце успело уже высоко подняться, жара становилась томительной, и все ощущали сильный голод.

— У нас у всех есть ружья; я положительно не понимаю, зачем нам ждать завтрака! — сказал Виржиль.

И прежде чем кто-либо успел спросить его, что он хочет этим сказать, он вскинул ружье и двумя следующими один за другим выстрелами убил наповал двух птиц из породы фазанов. Зоркий глаз охотника заметил их приютившимися на вершине одной из пальм. Этого было достаточно для того, чтобы взволновать все пернатое население этого маленького оазиса, которое с неистовым криком взвилось в воздухе и вслед затем опустилось на прежнее место. Тогда Норбер, видя, что догадливый Виржиль уже развел огонь и проворно принялся ощипывать своих фазанов, последовал его примеру, и вскоре с полдюжины птиц были ощипаны. Этого было более чем достаточно для жаркого. Но кусочек хлеба не испортил бы обеда, как весьма основательно заметила Гертруда.

— Хлеба?.. — воскликнул Виржиль, — нет ничего легче, как добыть хлеба! это дело четверти часа!.. Эй, приятель, — крикнул он обращаясь к Тиррелю Смису, который, разинув рот и развесив руки, смотрел на его работу, — подите-ка сюда, милейший друг!..

И он увлек мажордома в маленький овражек, прорытый, по-видимому, дождевой водой, где рос высокий тростник, метра в два или три вышиной.

— Ну, что вы сделаете с этим, скажите мне, пожалуйста? — спросил он, не без лукавства посматривая на англичанина.

— Из этих тростников?.. Право, я не знаю, что с этим делать…

— Это совсем не тростники: в Алжире это называется сорго, а здесь арабы называют это дурра… правда, это не самый первый сорт, но все же, если нет другого выбора, то можно удовольствоваться и им!.. Прежде всего, нам придется приступить к жатве, а затем превратимся в хлебопеков!

И достав из кармана нож, Виржиль принялся проворно срезать сорго, связывать в снопы и, взвалив их на спину, вернулся в лагерь. Зерна сорго были совершенно зрелы, так что их без труда можно было давить между двумя камнями.

— Прекрасно, но для того, чтобы изготовить хлеб, необходимо иметь воду! — заметил доктор.

— И я так думаю! — весело отозвался Виржиль.

Он пошарил в карманах и достал оттуда свинцовую пулю, которую опустил в дуло своего ружья. Тщательно зарядив, он огляделся кругом и, по-видимому, с особым вниманием вглядывался в громадное фиговое дерево странной формы и вида, без ветвей и листвы. Затем, вскинув к плечу ружье, Виржиль спустил курок, целясь в самую середину ствола.

— Вот прекрасно! — воскликнул Тиррель Смис, — теперь он уже начинает стрелять в деревья!..

Действительно, раздался выстрел, пуля пробила ствол финиковой пальмы, — и в тот же момент из отверстия, пробитого пулей, полилась струя чистой свежей воды.

Фатима широко раскрыла глаза от удивления и готова была принять добродушного Виржиля за колдуна и волшебника. Что же касается его самого, то он успел уже ухватить в это время один из пустых бурдюков, захваченных им с прежней стоянки, и наполнял его теперь водой у своего импровизированного источника.

— Смотрите, что значит практический ум! — восхищенно воскликнул доктор Бриэ. — Я, конечно, знал, что жители Судана имеют привычку выдалбливать стволы старых деревьев, чтобы превращать их в водовместилища, тщательно заделав их потом. Но мне никогда не пришло бы в голову, что такого рода цистерной может быть и эта фиговая пальма, не говоря уже о том, что я наверное не догадался бы откупорить эту цистерну так просто и так ловко.

— О, прием этот выдумал не я! — скромно отозвался Виржиль. — я заимствовал его от туарегов. Они всегда имеют привычку откупоривать эти водовместилища выстрелом из ружья, а так как этот старый ствол мне показался весьма похожим на такие водохранилища, то я и захотел убедиться в этом… Однако мой бурдюк уже почти полон… господин Смис, потрудитесь подержать его одну минуту, пока я сбегаю за остальными тремя, оставшимися на спине моего верблюда.

Между тем доктор, вернувшись в палатку, в которой укрывались от палящих лучей солнца остальные путешественники, рассказал им о новом подвиге Виржиля. Все пожелали тотчас же пойти посмотреть диковинное дерево и испить несколько глотков свежей холодной воды.

Придя к достопримечательной фиговой пальме, все увидели подле нее Виржиля в крайне возбужденном состоянии.

— Что случилось? — спросили его сразу несколько голосов.

— Случилось то, что нет больше воды! — воскликнул он, — и я не знаю, что сталось с англичанином, которому я поручил почти полный уже бурдюк… Смис!.. Смис!.. — кричал он что было мочи.

— Что случилось? — отозвался издали голос англичанина из одной палатки.

— Я спрашиваю, где вы, а главное, где моя вода?

— Вода! да здесь, конечно! где же ей быть? — отозвался Тиррель Смис, и его флегматичная, исполненная величавого сознания собственного достоинства физиономия показалась у входа палатки. Виржиль тотчас же побежал туда, а за ним последовали и остальные.