Джелил стоял перед креслом, с которого он только что поднялся. Он поздоровался с Лаймом и слегка улыбнулся:

— Я думаю, они основательно помучили тебя, да?

— Им пришлось, — ответил Лайм.

Джелил сделал сдержанный жест, и женщина исчезла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Очевидно, этот номер не служил резиденцией Джелилу. Тут не было личных вещей. Стены были обиты пластиком, как в Хилтоне, окно выходило на склон холма.

— Как жизнь, Дэвид?

— Неважно, — сказал Лайм, быстро обежав взглядом комнату. Если она прослушивалась, то на это ничего не указывало. Если в ней кто-нибудь прятался, то он должен был находиться под кроватью или в платяном шкафу.

— Здесь никого нет, — сказал Джелил. — Ты просил, чтобы мы встретились наедине, да?

Джелил был худым и смуглым, он походил скорее на корсиканского разбойника, чем на араба, но лицо хранило властное выражение, происходившее от сознания того, что он повидал много вещей, и они не изменили его. В этом заключалась и слабость и сила, его абсолютно не коснулись переживания, выпавшие на его долю.

Джелил лениво улыбнулся и достал из-под стула холщовую сумку. Он вынул из нее бутылку.

— Чинзано или ром?

— Чинзано, пожалуй. — Ему нужна была ясная голова.

— В ванной должны быть стаканы.

Лайм нашел пару тяжелых граненых бокалов и, взяв их, понял, что Джелил послал его за ними, чтобы убедить в том, что в ванной никого нет. Он принес стаканы в комнату и взглянул на зеленоватую чалму, лежащую на кровати.

— Я вижу, ты заработал знак хаджа.

— Да, я наконец совершил паломничество шесть лет назад.

«Замечательно», — подумал Лайм.

Джелил протянул ему стакан, и он жестом выразил признательность.

— Во всяком случае, это лучше, чем то пойло, которое мы привыкли пить, да?

Лайм присел на край кровати; гостиничные комнаты были плохо оборудованы для переговоров.

— Как поживает Сильви?

Джелил засветился.

— О, она совсем выросла. Она выходит замуж через месяц. За сына министра.

Ей было четыре года, когда Лайм последний раз видел ее. На этой мысли не следовало задерживаться.

— Я рад это слышать.

— Мне приятно, что ты помнишь, Дэвид. Очень любезно.

— Она была прелестным ребенком.

— Да, и теперь стала прелестной женщиной. Ты знаешь, что она снимается в кино? У нее небольшая роль в фильме. Сейчас его здесь снимают французы. Что-то о войне. — Джелил широко улыбнулся. — Мне удалось помочь продюсерам достать многие вещи. Целый бронетанковый батальон.

— Это, должно быть, достаточно прибыльное дело.

— Ну, обычно это так. Но в то время важнее было убедить их принять чью-то дочь в качестве актрисы. Я позволил им взять напрокат танки за нищенскую цену. Конечно, она не умеет играть. Но ее красоты достаточно, чтобы повертеться перед камерой.

Блестящие черные волосы Джелила были аккуратно зачесаны назад, за маленькие уши; он выглядел преуспевающим и довольным.

— Юлиус Стурка держит где-то здесь нашего нового президента. Возможно, в пустыне, — сказал Лайм.

«Как Лазаря, — подумал он, — лежащего в открытой могиле и ожидающего прихода Спасителя».

Улыбка Джелила потяжелела. Лайм осторожно продолжал:

— Мое правительство в подобных случаях умеет быть благодарным.

— Ну, это самое интересное, да? Но я не уверен, что смогу помочь. — Лицо Джелила замкнулось, и по его выражению было трудно понять, владело ли им сознание вины или просто невинное любопытство. Но благодаря своему опыту Лайм знал, что за ним скрывается.

— За информацию, которая поможет благополучному возвращению Клиффа Фэрли, мы могли бы заплатить около полумиллиона долларов. — Он говорил по-арабски, потому что хотел, чтобы Джелил ответил на арабском; когда человек говорит не на своем родном языке, нельзя полностью разобраться в оттенках его слов — необычность интонации может быть вызвана акцентом, а не смыслом, который в нее вкладывается.

— Я полностью уверен, что ты можешь помочь, — мягко добавил он.

— Что заставило тебя прийти ко мне, Дэвид?

— Что заставило тебя застыть, когда я упомянул Стурку?

Непроницаемо сдержанный Джелил только улыбался. Лайм сказал по-арабски:

— Твои уши открыты для многих языков, эфенди. Мы оба ценим это.

— Это трудно. Ты знаешь, я не видел Стурку со времен ФНО.

— Но ты мог кое-что слышать.

— Я не уверен.

— Стурке нужно укрытие. Ему нужен транспорт и поддержка. Ему нужен доступ к министрам, осведомленным о правительственных постах в пустыне, — чтобы убедиться, что ФНО держится в стороне от его убежища.

— Ну, я полагаю, все это может быть действительно так, если они, как ты говоришь, скрываются в пустыне. Но что заставляет тебя так думать?

— Мы идентифицировали Бенъюсеф Бен Крима.

— Безусловно, у тебя есть что-то еще, кроме этого?

Лайм только кивнул; он высказал все, что собирался произнести, и не было смысла добавлять, что через Мезетти они проследили передвижение Стурки до южного побережья Испании и решили, что Стурка должен переправиться в Северную Африку.

Джелил встал, прошагал к двери, повернулся, подошел к окну, повернулся. Лайм закурил сигарету и огляделся вокруг в поисках пепельницы.

Не следовало торопить Джелила; он должен был некоторое время подумать о деньгах. Затем он начнет торговаться. Джелил был выдающимся мастером обсуждения условий сделки, он владел этим искусством, как торговец на аукционе рабов.

Около двери Джелил развернулся, остановился, хмуро посмотрел в стену, несколько раз легко топнул ногой и хмыкнул. Он медленно подошел к окну, постоял перед ним, выглядывая на улицу. Лайм изучал его спину. Внезапно Джелил повернулся к нему лицом. Его черты потускнели и размылись, силуэт вырисовывался на фоне сумеречного неба.

— Ты помнишь деревушку Эль-Джамиля?

— В нескольких километрах выше побережья — эту?

— Да.

— Они не держат его там?

— Нет, нет. Конечно нет. У меня нет мыслей насчет того, где они могут быть. Но в Эль-Джамиля есть человек, цветной, который был тайным агентом Бен Крима в Лагере французов. Из некоторых соображений, я думаю, он может оказаться полезен вам в ваших поисках…

Лайм не слышал движения за спиной, потому что все его внимание было приковано к голосу Джелила, но когда он слегка повернул голову, то уловил в себе неясное ощущение следящего взгляда. Дверь бесшумно качнулась, открываясь, кожа на голове сжалась. Со скоростью давно забытой привычки он перекатился через кровать и упал на пол, услышав хлопок пистолета с глушителем и удар пули в стену у себя над головой. Перекатываясь, он выхватил из кармана под мышкой револьвер тридцать восьмого калибра. Его плечо врезалось в стену. Он увидел пригнувшийся силуэт, зигзагом пересекавший комнату, и трижды, очень быстро выстрелил из своего револьвера; стреляя, он постепенно разглядел вторгшегося человека.

Это была женщина с усами. Она умерла с выражением удивления на лице, как в низкопробной комедии, и Лайм повернулся к Джелилу, как только она начала падать.

Джелил сжимал в руке кривой нож, направив его на Лайма.

Лайм парировал удар револьвером. Он попал в запястье Джелила. Тот не выронил нож, но его рука безвольно повисла, и Лайм, отбросив револьвер, схватил руку Джелила за запястье и локоть и переломил ее о свое колено. Он оттолкнул Джелила в сторону, и тот отлетел к стене. Лайм подобрал свой револьвер и в четыре широких шага преодолел расстояние до женщины. По ее виду нельзя было сказать, что она представляет еще какую-нибудь опасность, но он нагнулся, чтобы подобрать ее пистолет с глушителем. Затем он подошел к двери, чувствуя себя каким-нибудь героем вестерна Рандольфа Скотта с «пушками» в обеих руках.

В коридоре никого не было. Номера разделяли толстые стены, и вряд ли кто-нибудь из гостей, кто мог слышать шум, станет вмешиваться. Туристы, встревоженные резкими звуками в сомнительных местах, бывают смущены и напуганы и, как правило, не испытывают желания влезать в неприятности.