— Ну что ж, посмотри, — разрешил тот. — Зрелище поучительное. Как говорит Андрей Петрович, демонстрация — это средство выражения воли тех, чей голос не слышен ни в прессе, ни в парламенте. Только будь начеку. Заметишь осложнения, сразу уходи.

— Какие осложнения?

— Между демонстрантами и полицией. Приказано демонстрантов не пускать в центр города. Когда они начнут приближаться к центру, сверни в соседнюю улицу.

— Хорошо, — пообещал Антон.

Пока он знал только один рабочий район — Сент-Панкрас, куда ездил с Горемыкиным к Филу Бесту. Антон добрался до знакомой станции метро, спустился по выщербленной лестнице на платформу, дождался нужного ему поезда и минут через пятнадцать-двадцать оказался в толпе, запрудившей платформы и лестницы большой станции «Кингкросс — Сент-Панкрас». Выбравшись на знакомую вокзальную площадь, он увидел, что из-за угла черного вокзала медленно движется людской поток. Люди в поношенных пальто и старых макинтошах, в кепках и шляпах мирно шагали по трое, по четверо в ряд, шагали не спеша, точно гуляли, на ходу переговариваясь и обмениваясь шутками с соседями. Над их головами поднимались фанерные щиты или куски картона, на которых не очень умелые руки вывели красной, черной, оранжевой и зеленой красками требования тех, кто нес их. Слова «работа», «мир», «хлеб», «Чемберлен», «война», «Чехословакия», «зимняя помощь», «капитуляция» и «Гитлер» встречались в самых различных сочетаниях. Чемберлена осуждали за сделку с Гитлером, но еще чаще и резче за то, что «вместо армии солдат он создал армию безработных». Одни требовали мира и хлеба, другие — работы или помощи, третьи — поддержки Чехословакии и союза с Россией, четвертые призывали дать уголь народу, чтобы спасти его от холода, болезней и смерти. Антон оторопело отступил на тротуар, когда на площадь один за другим выплыли три гроба. Они покоились на обычных, покрытых черным лаком катафалках, но везли их не вороные кони, покрытые черными попонами, а демонстранты, одетые гробовщиками. На белых досках гробов кричаще чернела крупная надпись: «Он не получил зимней помощи». «Гробовщики» тянули лямки катафалков, шагая в ногу, и их высокие цилиндры мерно покачивались в такт их шагам. Антон вспомнил, что несколько дней назад газеты с негодованием писали о демонстрантах, доставивших такой гроб к дверям дома премьер-министра.

Гробы скрылись за углом улицы, ведущей к центру, а над толпой взвилось большое темно-красное знамя. Оно принадлежало, как гласила золотая надпись, «организации Коммунистической партии Великобритании района Излингтон, Большой Лондон». Колонна, идущая под знаменем, была невелика, но выделялась четкостью рядов, какой-то внутренней слаженностью, сплоченностью. Рядом с колонной шла молодая женщина с пестрым шарфом на шее. Она раздавала демонстрантам какие-то листки. Тонкую фигуру обтягивало длинное пальто, густые черные волосы развевались на ветру, иногда закрывая лицо девушки, она нетерпеливо отстраняла их рукой.

Антон узнал Пегги, и, когда колонна демонстрантов поравнялась с ним, он двинулся по тротуару, стараясь не отставать от девушки. Сначала Пегги не замечала его, продолжая раздавать листовки. Лишь после того, как он сошел на мостовую, Пегги увидела Антона, узнала и улыбнулась. Теперь они издали следили друг за другом, и Пегги беспокойно оглядывалась, если Антон отставал или терялся в толпе. Снова увидев его, она обрадованно улыбалась, и ее глаза вспыхивали необыкновенным синим светом, который удивил и восхитил Антона в тот вечер, когда они встретились у Фила Беста.

Так они шли, разделенные толпой, обменивались взглядами и улыбками, пока колонна не остановилась: впереди улица была запружена демонстрантами, над которыми тихо покачивались знамена, красные, голубые и белые полотнища, фанерные щиты и куски картона. Антон протиснулся вперед и увидел, что улицу от края до края перегородила полиция. Полисмены в черных касках и черных накидках стояли двумя плотными шеренгами, рослые, плечистые, крепкие руки в перчатках сложены на груди, их неподвижные фигуры выражали спокойную силу, а свисавшие с кистей дубинки казались угрожающими даже в своей тяжелой неподвижности. За полисменами в некотором отдалении стояла конная полиция. Лошади, всхрапывая, нетерпеливо били передними копытами асфальт.

Полицейский офицер, подняв к губам мегафон, уговаривал демонстрантов разойтись: они мешают движению и нарушают порядок. В противном случае полиция вынуждена будет применить силу.

Перед офицером стояла небольшая группа людей, среди которых Антон узнал высокую, сутуловатую фигуру Артура Хартера, рядом с ним были Макхэй и Бест. Хартер пытался объяснить полицейскому что-то, но не смог: его бил кашель, и он, наклоняя голову, прятал лицо в ладони. Откашлявшись, он опять начинал говорить и снова заходился в кашле. Тогда, приподняв шляпу, обратился к офицеру Бест, но тот, не выслушав его, крикнул в мегафон:

— Расходитесь! Расходитесь по домам! Дальше мы вас не пустим! Таков приказ.

— Вы не имеете права задерживать меня! — прокричал в ответ Макхэй и показал что-то лежавшее на ладони офицеру.

Тот взглянул на ладонь и повелительным жестом раздвинул черный ряд полицейских.

— Проходите, сэр, — громко сказал он. — Вас мы не задерживаем.

— Я требую, чтобы пропустили всех! — повысил голос Макхэй. — Всех, кто идет со мной и за мной.

— Нет, сэр! — отрезал офицер. — Только вас.

— Я требую пропустить всех!

— Нет, сэр! Демонстрация в центре не разрешена, она незаконна.

Демонстранты, напирающие на черный заслон полицейских, стали выкрикивать:

— Пропустите нас!

— На Уайтхолл!

— К правительству! К правительству!

Офицер вновь приложил к губам мегафон, но многоголосое и требовательное «На Уайтхолл! На Уайтхолл!» заглушило его слова. Точно подстегнутый этим криком, поток людей, скопившийся у полицейской запруды, хлынул вперед, сломил черный барьер и покатился по улице, унося с собой офицера и его полисменов. Увлекаемый этим потоком, Антон с тревогой увидел, как навстречу толпе двинулся строй конной полиции. Всадники в черных касках, прихваченных ремнями под подбородком, в черных шинелях врезались в толпу. Антон видел оскаленные морды лошадей и резиновые полицейские дубинки, которые мелькали над толпой, обрушиваясь на головы людей.

Сначала демонстранты увертывались от ударов, но вскоре стали хватать полицейских за ноги и стаскивать на мостовую. Лошади, оказавшись без всадников, ошалело метались среди дерущихся людей. Из соседних улиц выехали большие полицейские машины, и десятки новых полисменов ринулись в бушующую толпу. Вот они набросились на высокого и потому заметного Хартера, потом схватили Беста, Макхэя. Втолкнули их в длинную, похожую на карету «Скорой помощи» машину с решетками на окнах. Машина тут же рванулась с места, оглашая улицу воем сирены. Вскоре за ней помчалась вторая, набитая арестованными демонстрантами, потом третья, четвертая.

Демонстранты стали отступать. Сначала они отходили медленно, отвечая на удары ударами, затем ускорили шаг и, наконец, побежали. Но путь им перекрыла неведомо откуда взявшаяся черная толпа. «Чернорубашечники!» — понял Антон. Выкрикивая ругательства и угрожающе размахивая палками, черная лавина двинулась навстречу бегущим демонстрантам. Вспомнив предупреждение Фокса, Антон отступил в первую же боковую улицу. Однако, свернув в нее, он вскоре обнаружил, что бегущие от полиции и фашистских громил демонстранты догоняют и обгоняют его. Отнюдь не желая быть избитым, а тем более арестованным, Антон побежал. Серые трехэтажные дома тянулись по обеим сторонам улицы без единого переулка, без арок и проходных дворов.

Англичанка с развевающимися черными волосами, которую он только что обогнал, схватила его за руку и потянула на каменную лестницу, ведущую с тротуара вниз, под крыльцо. Это была Пегги. Она распахнула дверь и втолкнула Антона в тесный тамбур.

— Где мы? — шепотом спросил он, словно опасаясь, что его услышат с улицы.

— У нас дома, — так же шепотом ответила Пегги. — Сейчас открою вторую дверь.