Хартер и Макхэй, выступавшие вслед за Антоном, были встречены аплодисментами: их тут знали. Осуждая правительство за стремление удовлетворить ненасытные аппетиты фашистских диктаторов и тем самым умиротворить их, Хартер призывал противопоставить махинациям министров и дипломатов согласованные и единые действия рабочих европейских стран, и прежде всего Англии и России. Макхэй обвинил правительство в намеренном обмане: разговоры о возможном союзе с Россией оно использовало лишь для того, чтобы повысить себе цену в глазах Гитлера.

Настоятель собора святого Панкратия, воздев по-церковному руки к потолку, торжественно провозгласил, что человечество находится на вершине холма, с которого оно может начать спуск либо в сторону войны и страданий, либо в сторону мирного прогресса, и это зависит в значительной мере от того, с кем пойдет Англия: с силами насилия и разрушения, воплощаемыми ныне нацистской Германией и фашистской Италией, или с силами созидания и человеколюбия, воплощаемыми Америкой и Советской Россией.

— Но ведь русские — антихристы! — закричал с места шустрый старичок.

Настоятель вскинул руку, готовый осенить крестным знамением зал, но вместо этого нацелил указующий и грозящий перст в старичка.

— Вашими устами глаголет невежество, брат мой. То, что делается ныне в России — равенство, братство, счастье для всех, — христианство проповедовало веками, но, к сожалению, не могло добиться…

Герцогиня Аттольская — Антон вспомнил, что встречал это имя в московских газетах не раз, как сторонницы мира и дружбы с Советской Россией, — вышла на трибуну, сняв шляпу, и теперь ее лицо показалось ему благородным и строгим. Действительно, какое мужество надо иметь, чтобы вопреки титулу, происхождению, положению в обществе стать на сторону друзей новой России, которую проклинали в богатых гостиных, поносили в газетах, порочили в речах, предавали анафеме с церковных амвонов! Озабоченная будущим Англии, она прониклась верой, что спасти страну от войны и гибели может только коллективная оборона с непременным участием России, и стала доказывать это всем, кто готов был слушать, действовала вместе с теми, кто разделял ее веру.

— Я очень рада, что наш молодой друг из русского посольства, — сказала она, оглянувшись с улыбкой на Антона, — наш молодой друг подтвердил готовность его великой страны оказать любую помощь Чехословакии и решимость стоять на стороне Франции и Англии в отражении агрессии. Никто не может и не смеет умалять тот вклад, который может внести Россия с ее колоссальными человеческими и промышленными ресурсами в систему коллективной обороны, особенно в случае длительной войны. Без России мы обречены на капитуляцию или поражение, и кто отказывается ныне от нее, тот отказывается от будущего Англии…

Крики «Слушайте! Слушайте!» были заглушены громкими аплодисментами, и герцогиня, поклонившись залу, вернулась на свое место.

Дженкинс, продолжая хлопать своими огромными ладонями, взошел на трибуну и предложил принять резолюцию, которую предполагалось направить правительству. Резолюция осуждала намерение правительства договориться с Гитлером за счет Чехословакии, требовала немедленного приглашения России для участия в переговорах в Мюнхене и утверждала, что без России под угрозу ставится не только мир в Европе, но и будущее Англии. Резолюция была тут же одобрена аплодисментами, но Дженкинс поставил ее на голосование, и лес рук, вскинутых дружно и решительно, подтвердил одобрение.

Глава семнадцатая

Антон посмотрел в зал и увидел стоявших у стены обособленной группкой Фила Беста с Мартой и Пегги. Пегги улыбнулась ему, а Фил призывно помахал рукой. Антон спустился со сцены и подошел к ним.

— Добрый вечер, миссис Бест! Добрый вечер, Фил! Как самочувствие?

— Прекрасно! — ответил за себя и жену Бест. — А как ваше?

— Чудесно! — воскликнул Антон. — Просто чудесно!

Он был взволнован тем, что увидел и услышал на этом митинге, и неожиданное открытие, что в Излингтоне у его страны так много друзей, обрадовало его, заставив на время забыть неприятности последних дней. Он понимал, конечно, что резолюция, которую только что единогласно одобрили эти люди, не заставит Чемберлена отменить свой полет в Мюнхен завтра утром или срочно направить телеграфное приглашение Москве прислать своего представителя для участия в конференции великих держав. Но протест Излингтона не пропадет бесследно: завтра или послезавтра о нем узнают в других, подобных Излингтону районах Лондона, в других городах — об этом позаботится Фил Бест. Был доволен Антон и собой: он сказал, что следовало сказать, и, судя по аплодисментам, его, как предсказывал Андрей Петрович, поняли.

— Куда вы теперь? Домой? — спросил Бест.

— У меня нет дома, я живу в отеле, — ответил Антон.

— Тогда пойдемте с нами. Зайдем в бар, посидим немного.

Антон заколебался.

— Пойдемте, пойдемте, — решительно проговорила Пегги, беря Антона под руку. — Время еще раннее, что вам делать в отеле?

— Делать, конечно, там нечего, — отозвался Антон. — Но не стесню ли я…

Пегги не дала ему договорить.

— Нисколько. Наоборот, будем рады, — сказала она.

Они вышли на темную улицу. Шарканье многих ног, тихий говор свидетельствовали о том, что улица заполнена людьми, уходившими с митинга. Во тьме сыпался мелкий, холодный дождь.

Пегги свернула в переулок, потом в другой и вывела их на улицу, на углу которой светился большими окнами пивной бар, или, как его сокращенно зовут англичане, «паб» — «паблик бар».

Главное место в ярко освещенном и дымном зале, в который они вошли, занимал большой полукруглый прилавок со сверкающими медью ручками пивных насосов, кружками, стаканами, фужерами и рюмками. Всю стену за прилавком занимали, подобно иконостасу или выставочной витрине, бутылки различных размеров, цветов, фасонов, с различными сортами виски, коньяков, шнапса, водки, джина, вина и других напитков. Сам бар был разделен на несколько закуточков, похожих на купе в общем вагоне, — они также не имели четвертой стенки, обращенной к прилавку. И, направляясь вместе с Филом Бестом, Мартой и Пегги в свободный закуточек, Антон видел, что многие участники митинга уже расположились за столами и столиками, вооружившись большими кружками или стаканами с пивом.

Заняв столик, Бест и Антон отправились к прилавку, чтобы взять пива. Рыжий и веснушчатый бармен ловким взмахом руки надавил медную ручку насоса, подставив под янтарную струю стеклянные кружки, ловко двинул кружки через прилавок и, получив деньги, запустил стоявший в углу музыкальный ящик: звуки вальса наполнили бар. Возвращаясь с двумя кружками пива — для себя и Пегги, — Антон должен был остановиться: двое парней, отступив на средину зала, бросали короткие, острые стрелы в висевший на стене черный круг, из центра которого расходились, подобно лучам солнца, линии с цифрами между ними. Они играли в дартс — популярную среди англичан игру. Словом, тут не только пили и ели сандвичи, но и развлекались, хотя все делалось без шума и шика — по-английски сдержанно. Теперь Антон понял, насколько был прав Бернард Шоу, назвавший английский «паб» «клубом бедноты». В отличие от дорогих, закрытых клубов аристократов и богачей, куда женщин не впускали, простые лондонцы приходили в свои «клубы» с женами, а по праздникам и в субботние вечера даже с детьми — целыми семьями. И женский смех — хмель развязывает языки и облегчает душу — доносился то из одного, то из другого закуточка.

Пегги встретила вернувшегося с пивом Антона благодарной улыбкой.

— Спасибо, Энтони.

— Рад служить, — сказал Антон, опускаясь рядом.

Кончиками пальцев Пегги тронула руку Антона.

— А как проводят вечера москвичи? — спросила она.

— По-разному, — ответил после короткого раздумья Антон.

— Хью Хэмпсон, когда работал в Москве, рассказывал, что никто так часто не ходит в театры, как москвичи, — вспомнила Марта и, взглянув на Антона, добавила: — И еще Хью говорил, что театры у вас действительно хорошие, игра актеров великолепна, и человек забывает, что находится в зрительном зале. Правда это?