— А кого же послать к ним? — спросил он, взглянув на Краюхина. Привратник только пожал плечами: не моего, мол, ума дело. — Не знал, что там, в Излингтоне, замышляют, поэтому разослал всех с разными поручениями, — продолжал Андрей Петрович, не отрывая глаз от Краюхина и заставив того сочувственно вздохнуть. — Поехал бы сам, да обещал Криппсу быть у него, а он человек не только знающий и нужный, но и обидчивый…

Антону показалось, что Андрей Петрович, хотя и обращался к привратнику, на самом деле адресовался к нему, и потому робко спросил:

— Может быть, вы хотите, чтобы поехал я? — И тут же добавил: — Но я же ни разу не выступал перед иностранцами.

— Ну, как же ни разу, — возразил Андрей Петрович, будто ждавший от Антона именно этих слов. — Елена Алексеевна рассказывала мне, что вы занимались политическим просвещением немецких рабочих.

— Так то было в Москве! — воскликнул Антон. — В Москве! С немецкими рабочими, которые сами приехали к нам!

— Английские рабочие не очень сильно отличаются от немецких.

— И тогда я был просто один из беседчиков, а тут — представитель полпредства, значит, и Советского Союза.

— Они поймут вас, как понимали немецкие рабочие.

— Да и по-английски я говорю недостаточно бегло и гладко.

— Это они вам простят.

Все доводы были исчерпаны, и Антон смиренно спросил Андрея Петровича, о чем ему все-таки следует говорить.

— Говорите о самом главном: что мы, Советский Союз, хотим мира и нуждаемся в нем… Что мы заняты огромным строительством и переустройством жизни, а это невозможно в условиях войны… Что мы полны решимости объединить наши силы со всеми, кто готов защищать мир, оказывая сопротивление агрессору… — Андрей Петрович остановился, будто припоминая, что следовало бы сказать еще, и, подняв указательный палец, добавил: — Не забудьте: мы стояли и будем стоять вместе с Францией и Англией на стороне жертв агрессии и готовы оказать Чехословакии всякую и всю возможную помощь в случае нападения на нее нацистской Германии. — Он снова остановился, раздумывая, и, помолчав немного, тихо заключил: — Ну, это основное. А там — смотря по обстановке. Сориентируетесь.

— А на вопросы отвечать придется? — обеспокоенно спросил Антон, вспомнив, что Сомов, вернувшись с какого-то собрания, жаловался на «каверзные вопросы»: «Когда отвечаешь на них, будто по арбузным коркам ходишь».

— Наверно, придется, — ответил советник. — Всегда находятся люди, которые непременно жаждут знать больше других.

— И вопросы могут быть каверзными?

— Чаще всего они именно такими и бывают, — спокойно подтвердил Андрей Петрович.

Стараясь не показать охватившего его беспокойства и даже растерянности, Антон вздохнул.

— Ничего, ничего, — успокоил его Андрей Петрович. Он протянул Антону руку, крепко стиснул. — Не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Антон пошел к вешалке, чтобы взять плащ и шляпу, но советник остановил его.

— И вот еще что, Карзанов, — сказал он строже, словно хотел предостеречь. — Не критикуйте английское правительство, что бы о нем там ни говорили, и не аплодируйте, когда другие будут критиковать. И вообще поведения Англии не касайтесь… чтобы не обвинили вас, а следовательно, и нас всех, во вмешательстве во внутренние дела.

Озабоченный, вернулся Антон в отель, перекусил в ресторане и, выйдя на улицу, сел в такси, назвав адрес. Чем дольше они ехали, тем все реже и реже попадались ярко освещенные, с оживленным движением улицы, включив полный свет, машина петляла по узким и кривым переулкам с черными домами.

Их заставил остановиться слепяще яркий свет, как прожектор, неожиданно резанувший по глазам. Он так же неожиданно погас, лишь два огонька слабо тлели. Антон понял, что впереди остановился автомобиль. Из распахнутой двери невысокого дома на улицу падал длинный желтый квадрат света, освещавший большую машину и людей, которые суетились возле нее. Из машины вышла женщина в шляпе с широкими полями и медленно двинулась к распахнутой двери. Встретившие ее мужчины почтительно сняли головные уборы.

— Как будто здесь. — Шофер остановил такси, повернулся к Антону.

Опустив окно дверцы, Антон выглянул. Темное, напоминающее сарай здание с широкой дверью и двумя окнами по бокам выходило на улицу своей узкой стороной. Окна были освещены, а за дверью раздавались голоса.

— Да, как будто здесь, — неуверенно согласился Антон, озадаченный не столько жалким видом клуба, сколько большой и дорогой машиной, доставившей сюда, по всей видимости, богатую даму.

Антон, выйдя из такси, оглянулся: и справа и слева тянулась темная и пустынная улица. Лишь вдали над черными силуэтами крыш со сплошными рядами маленьких труб ярко светились ряды окон верхних этажей работающей фабрики, как бы подсвечивая низкие и тяжелые облака, нависшие над Лондоном. Антон поежился от холодного, пронизывающего ветра, поправил шляпу и двинулся к двери.

Клуб помещался действительно в сарае — просторном и длинном, без потолка: были видны потемневшие от времени стропила. На дощатом полу стояли ряды дешевых легких стульев, вдоль бревенчатых стен — деревянные скамьи. В дальнем конце сарая возвышался помост, своего рода сцена, посреди нее разместились стол и десяток стульев. Над столом свисало большое полотнище, на котором крупными, будто кричащими на весь зал буквами было написано: «И Россия!»

Несколько дней назад после обнародования сообщения о том, что в случае нападения Германии на Чехословакию Франция придет ей на помощь, а Англия и Советский Союз будут на стороне Франции, одна популярная лондонская газета вышла с передовой, озаглавленной «И Россия!», в которой одобряла и прославляла мудрость английского правительства, решившего привлечь к борьбе за сохранение мира в Европе Советскую Россию. За последнее время обстановка резко изменилась, правительство отстранило Москву от участия в мюнхенской встрече, и появление этого лозунга удивило Антона.

В зале уже собралось около сотни человек, явно рабочих. Одни сидели, другие стояли группками вдоль стен, оживленно, хотя и негромко разговаривая, сцена была пуста. Несколько человек окружили сидящую в единственном кресле перед сценой даму в широкополой шляпе.

Антон обошел ряды стульев с правой стороны и приблизился к сцене. Никто не остановил его, не спросил, кто он и зачем пожаловал, и он решил просто дождаться, когда на сцене появится кто-нибудь, кому следует представиться. Ждать ему, однако, не пришлось: перед ним появилась Пегги. Она в удивлении всплеснула руками, и ее синие глаза радостно вспыхнули.

— Вы что здесь делаете?

— Жду, — ответил Антон. — Меня пригласили.

— Вас прислали из русского посольства?

— Да, — сдержанно подтвердил он. — Вы разочарованы?

— Нет, что вы! — воскликнула она. — Я рада. Мне так хотелось встретиться с вами и поговорить. А вы не рады, что приехали? У вас такие унылые глаза.

— Я рад, — сказал Антон, стараясь придать своему голосу бодрость: в присутствии Пегги он почувствовал себя смелее и уверенней.

— Пойдемте, я познакомлю вас с мистером Дженкинсом. — Пегги решительно взяла его под руку.

— А кто он, этот мистер Дженкинс? — спросил Антон, взглянув на Пегги сбоку. У нее был четкий, красивый профиль, детски округлый подбородок, длинные черные ресницы.

— Мистер Дженкинс? — переспросила она. — Наш районный партийный организатор.

Дженкинс оказался коренастым крепышом с большими, сильными руками и высоким лбом, нависающим, как глыба, над глубоко сидящими, веселыми глазами. Он с силой стиснул ладонь Антона. Заговорил Дженкинс дружелюбно, громко и быстро, глотая окончания слов, и Антон в растерянности смотрел на него, почти ничего не понимая. Видимо, Дженкинс догадался об этом, прервал словесный поток и рассмеялся.

— Извините, забыл, что вы не лондонец и нашего «кокни» не понимаете, — раздельно и четко проговорил он.

— Пожалуйста, продолжайте, я постараюсь понять, — попросил Антон, но Дженкинс в дальнейшем избегал острых словечек и выражений, которые так нравятся истинным лондонцам. Он сердечно поблагодарил Антона за то, что тот пожертвовал вечером и приехал к ним, и выразил надежду, что гость не разочаруется в пришедших сюда людях: хотя во многом они не разделяют его, Дженкинса, взглядов, но полностью согласны, что без Советской России не может быть крепкого мира в Европе. Поэтому они и собрались здесь, невзирая на дождь и ветер. Он предложил Антону познакомиться с другими почетными гостями.