Бердж-Лубин. Алло! Барнабас?

Барнабас (не поворачивая головы). Какой номер?

Бердж-Лубин. Пять — двойной икс — тридцать два — гамма. Бердж-Лубин.

Барнабас вставляет вилку в гнездо 5, переводит стрелку шкалы на двойной икс, вставляет вторую вилку в гнездо 32, нажимает кнопку и поворачивается к Бердж-Лубину, которого теперь и видит, и слышит.

Барнабас (отрывисто). А, это вы, президент!

Бердж-Лубин. Да. Мне передали, что вы просили позвонить. Что случилось?

Барнабас (резко и ворчливо). Я хочу выразить протест.

Бердж-Лубин (добродушно и насмешливо). Как! Снова протест? Чем вы недовольны на этот раз?

Барнабас. Будь вам известно, сколько раз я воздерживался от протеста, вы изумились бы моему терпению. Вы постоянно выказываете мне подчеркнутое неуважение.

Бердж-Лубин. В чем же оно выразилось теперь?

Барнабас. Вы распорядились, чтобы я принял в государственном архиве этого субъекта из Америки и лично присутствовал на демонстрации какого-то дурацкого фильма. Это дело президента, а не верховного статистика. Вы самым недостойным образом расточаете мое время и незаконно перекладываете на меня собственные обязанности. Я отказываюсь быть на приеме. Идите на него сами.

Бердж-Лубин. Дорогой мой, я с величайшим удовольствием снял бы с вас это бремя…

Барнабас. Вот и снимите. О большем я не прошу. (Хочет выключить связь.)

Бердж-Лубин. Не выключайтесь. Выслушайте меня. Этот американец разработал метод, позволяющий дышать под водой.

Барнабас. А я при чем? Мне дышать под водой ни к чему.

Бердж-Лубин. Как знать, дорогой Барнабас! Такое умение никому не вредит. Вы, например, никогда не смотрите себе под ноги, когда погружены в свои выкладки, и в один прекрасный день обязательно угодите в Серпентайн^{189}. А метод этого американца может спасти вам жизнь.

Барнабас (раздраженно). Не объясните ли мне, какое все это имеет отношение к вашей привычке сваливать на меня свои должностные обязанности? Я не позволю себя третировать.

Изображение исчезает, экран светлеет.

Бердж-Лубин (негодующе надавливая на кнопку). Попрошу не разъединять: разговор не кончен. Я, президент, вызываю верховного статистика. Вы что там — заснули?

Женский голос. Извините.

На экране снова появляется Барнабас.

Бердж-Лубин. Ну что ж, если вы так это воспринимаете, я заменю вас. А напрасно: американец считает вас крупнейшим современным авторитетом в вопросе о продолжительности жизни и…

Барнабас (перебивая). Считает? Это еще что за новости? Я и есть крупнейший современный авторитет в вопросе о продолжительности жизни. Кто рискнет это оспаривать?

Бердж-Лубин. Никто, милейший, никто. Не придирайтесь к словам. Но вы, очевидно, не читали книгу этого американца?

Барнабас. Только не рассказывайте мне, что сами читали ее или что за последние двадцать лет прочли хоть одну книгу, кроме романов. Я вам все равно не поверю.

Бердж-Лубин. Вы правы, дружище, я ее не читал. Зато прочел отзыв о ней в литературном приложении к «Таймс».

Барнабас. Этот отзыв интересует меня, как прошлогодний снег. Я там упомянут?

Бердж-Лубин. Да.

Барнабас. Неужели? И в какой же связи?

Бердж-Лубин. Там говорится, что за последние два столетия утонуло множество выдающихся людей вроде вас и меня и что, если этот метод дыхания под водой оправдает себя, ваша оценка средней продолжительности человеческой жизни окажется несостоятельной.

Барнабас (встревоженно). Несостоятельной? Моя оценка? Боже правый, да понимает ли этот осел, чем это грозит? И понимаете ли вы сами?

Бердж-Лубин. По-моему, это грозит нам пересмотром Акта.

Барнабас. Что? Пересмотреть мой Акт? Чудовищно!

Бердж-Лубин. И все-таки его придется пересмотреть. Заставлять людей работать до сорока трех лет мы можем лишь при условии, что наши цифры непререкаемы. Вы же помните, какой сыр-бор загорелся из-за этих дополнительных трех лет и с каким трудом мы справились со сторонниками сорокалетнего возрастного предела.

Барнабас. Их победа означала бы разорение Британских островов. Вас-то, впрочем, это не беспокоит. У вас одна забота — собственная популярность.

Бердж-Лубин. Мне кажется, вы напрасно волнуетесь. Большинство людей жалуются на недостаток работы. Они были бы счастливы трудиться и после сорока трех лет. Надо только не принуждать их, а попросить об этом, как об одолжении.

Барнабас. Благодарю, но я не нуждаюсь в утешениях. (Решительно встает и надевает обруч.)

Бердж-Лубин. Куда это вы собрались?

Барнабас. На вашу киночепуху, куда же еще? Я поставлю на место этого американского шарлатана. (Уходит.)

Бердж-Лубин (вдогонку). Бог помочь, старина! (Ухмыляется и выдергивает вилку; экран опять светлеет. Бердж-Лубин нажимает кнопку и, не отпуская ее, говорит.) Алло!

Женский голос. Алло!

Бердж-Лубин (официальным тоном). Президент почтительно просит премьер-министра удостоить его беседы и целиком предоставляет себя в его высочайшее распоряжение.

Голос с китайским акцентом. Премьер-министр уже идет.

Бердж-Лубин. А, это вы, Конфуций? Вы сама любезность. Прошу. (Отпускает кнопку.)

Входит человек в желтом одеянии, напоминающий внешностью китайского мудреца.

(Шутливо.) Ну-с, ваша луковая премудрость, как ваши бедные больные ноги?

Конфуций (невозмутимо). Благодарю за столь лестное внимание. Я здоров.

Бердж-Лубин. Тем лучше. Садитесь и устраивайтесь поудобней. Есть у вас дела ко мне?

Конфуций (усаживаясь в первое кресло справа от президента). Нет.

Бердж-Лубин. Вам уже известны результаты дополнительных выборов?

Конфуций. Ничего существенного. Всего один кандидат.

Бердж-Лубин. Стоящий человек?

Конфуций. Недели две как выписан из местного сумасшедшего дома. Недостаточно безумен для принудительного усыпления; недостаточно нормален для любого места, кроме парламентских кулуаров. Весьма популярный оратор.

Бердж-Лубин. Как жаль, что народ так несерьезно относится к политике!

Конфуций. А я об этом не сожалею. Англичане не способны к ней от природы. С тех же пор как должностные функции возложены на китайцев, страной правят умело и честно. Что вам еще нужно?

Бердж-Лубин. Тогда я не понимаю, почему Китай — одно из самых дурно управляемых государств на свете.

Конфуций. Не согласен. Так было еще лет двадцать назад, но с тех пор мы запретили китайцам участвовать в государственных делах, ввезли для управления нами уроженцев Шотландии, и все наладилось. Ваша информация, как всегда, запаздывает на двадцать лет.

Бердж-Лубин. Вероятно, ни один народ не способен управлять сам собой. Не знаю только — почему.

Конфуций. Справедливость — это беспристрастие. А беспристрастны лишь иностранцы.

Бердж-Лубин. Как бы то ни было, должностные функции отправляются настолько успешно, что правительству нечего делать — ему остается только думать.

Конфуций. Будь это не так, оно вообще не могло бы думать — у него было бы слишком много дела.

Бердж-Лубин. Но разве это извиняет англичан? Что за страсть выбирать в парламент помешанных?

Конфуций. Англичане всегда так поступали. Но какое это имеет значение, коль скоро ваши несменяемые чиновники честны и дельны?

Бердж-Лубин. Вы просто незнакомы с историей нашей страны. Что сказали бы мои предки об этом скопище дегенератов, об этой кунсткамере, поныне именуемой палатой общин? Вы не поверите, Конфуций, — и я не осуждаю вас за это, — но ведь именно Англия спасла когда-то свободу во всем мире, создав парламентский строй, ставший ее гордостью и отличительной особенностью.