В упаковке было все заказанное Мэтью, и, отпустив посыльного и продолжая разговаривать, они принялись за завтрак.

— Следовало бы отказаться от сыра, — сказал Уоррен, вгрызаясь в кусочек датского. — В нем много холестерина.

— Что тебе удалось достать по Брэчтмэннам? — спросил Мэтью.

— Немного. Ты не замечал, какая у нас тут, в Калузе, примитивная библиотека? — Он вытер руки бумажной салфеткой и достал из кармана куртки несколько сложенных желтых листков. — Это семейное древо. Для справки. Здесь всего лишь четыре поколения. Причем я следовал той ветви, которая окончилась здесь, в Калузе.

Мэтью откусил сыра, отхлебнул кофе и взял написанную от руки страничку.

— Готфрид Брэчтмэнн был пивоваром в Мюнхене, — пояснил Уоррен. — Он женился на Элизе Мехлер, дочери тамошнего банкира, и она родила ему двоих детей, Анну и Джекоба. Джекоб — единственный, кто нас интересует. Этот тот самый, который приехал в Америку.

— Когда?

— В начале века, в тысяча девятьсот первом году. Приехал сюда с женой, Шарлоттой. Говорят, это была необыкновенная красавица, роковая женщина. Джекоб начал американскую ветвь Пивоваренной компании Брэчтмэннов.

— Здесь, в Калузе?

— Нет, в Бруклине, близ Нью-Йорка. Это была первая ветвь. Сейчас их девять, включая и здешнюю. Я расскажу об этом позже, Мэтью. А сейчас давай сосредоточимся на семье.

— Ладно.

— В тысяча девятьсот пятом году, зимой, Джекоб и Шарлотта приехали в Калузу. Они влюбились в это место и в следующем году, когда родился их сын Франц, построили здесь дом, на Фэтбэк-Кей.

— Я был там.

— Наверно, красотища?

— Да, там великолепно.

— Мы добрались до тысяча девятьсот шестого года. Брэчтмэнны переезжают в новый дом, и Джекоб начинает строить второй пивоваренный завод в Калузе, а спустя двадцать семь лет здесь уже было четыре пивоваренных завода, и Брэчтмэнны стали двенадцатыми по счету крупнейшими пивоварами в США. На одной шикарной вечеринке в Палм-Бич красавец Франц знакомится с восемнадцатилетней Софи Уитт, она только что приехала из нацистской Германии… Ты меня слушаешь, Мэтью?

— Слушаю, слушаю.

— В тысяча девятьсот тридцать третьем Франц Брэчтмэнн женился на Софи Уитт.

— А когда родилась Элиза?

— В феврале пятьдесят второго. Софи тогда было тридцать семь лет.

— Поздновато, чтобы рожать.

— Это точно. Но тем не менее она родила прекрасную девочку, настолько прекрасную, что счастливый отец — он назвал ее в честь своей бабушки — спустя несколько лет стал выпускать сорт пива с факсимильным изображением его дорогой доченьки. Ей было тогда два года. «Золотая девочка» тебе ни о чем не говорит? А марка «Прекрасное пиво»? Ты же понимаешь, Мэтью! Она-то и продвинула Брэчтмэннов с двенадцатого места, и они стали одной из крупнейших пивоваренных компаний страны. Старик Джейк ко времени, когда родилась внучка, уже умер. Не дожил до такого торжества!

По просьбе Мэтью Уоррен более подробно рассказал всю эту историю.

Компания Брэчтмэннов владела пивоварнями в девяти штатах. Первая пивоварня в Бруклине выпускала в день пять миллионов бутылок и девять миллионов жестяных банок с пивом, а пивоварня в Калузе, самая маленькая из всех пивоварен Брэчтмэннов, отправляла потребителям почти два миллиона баррелей пива в год. Компания выпускала также напитки, владела дрожжевыми и солодовыми фабриками и несколькими сельскохозяйственными предприятиями, где выращивали и обрабатывали зерно и ячмень, необходимые, чтобы варить пиво.

Валовой доход компании за бюджетный год равнялся пяти с половиной миллиардам долларов, что показывало рост на семь и шесть десятых процента в сравнении с предыдущим годом. Чистая прибыль составила триста шестьдесят четыре миллиона долларов, на сорок два миллиона долларов больше, чем в предыдущем году. За последние восемь лет долевые прибыли Брэчтмэннов вырастали в среднем на шестнадцать процентов в год. Компания, основанная Джекобом Брэчтмэнном в тысяча девятьсот первом году, пережила его смерть в тысяча девятьсот сорок пятом и смерть его сына пять лет назад. Теперь она процветала под руководством Софи Брэчтмэнн, которая в возрасте семидесяти трех лет была единственным крупнейшим держателем акций компании. Дела компании вела ее дочь Элиза, которой теперь тридцать шесть лет. Личико прелестной маленькой девочки, какой она была двух лет от роду, все еще украшает этикетку названного в ее честь пива, которое принесло семье Брэчтмэннов целое состояние.

— Ты отлично поработал, — сказал Мэтью.

— Это только начало. Мне надо провести еще кое-какие раскопки.

— И что же ты полагаешь найти?

— Грязь, — ответил Уоррен.

Мэтью возненавидел больницы, когда заболела мать Сьюзен. В пятьдесят шесть лет ее не стало. Она, которая за свою жизнь не выкурила ни одной сигареты, умирала от рака легкого. Врачи сделали биопсию, зашили ее и сказали, что сделать ничего не могут. Брат Сьюзен тогда принял решение скрыть от нее, что она безнадежна. Потому что, видите ли… она, конечно, замечательная женщина, и могла бы вынести такое известие, и, может быть, даже была бы рада возможности умереть с достоинством, но нельзя, понимаете ли, лишать ее возможности бороться, сопротивляться… О Господи! Мэтью и раньше не любил его, а тут просто…

Он помнил, как однажды днем пришел в больницу. Его теща лежала в подушках, ее голова была запрокинута к окну, туда, где сквозь жалюзи лился солнечный свет. Они были очень похожи со Сьюзен, те же черные глаза и каштановые волосы, полный рот с припухлыми губами, у нее уже с возрастными морщинками по краям. Она была красавицей в свое время и все еще выглядела красивой, хотя и измученной болезнью, от которой она быстро умирала. Она плакала, когда Мэтью вошел в палату. Он сел рядом с ее койкой.

— В чем дело, мама? — спросил он. — Что случилось?

Она взяла в свои ладони его руки и сказала:

— Мэтью, пожалуйста, скажи им, что я пытаюсь.

— Кому сказать, мама?

— Врачам.

— Что?

— Что я пытаюсь, я действительно хочу выздороветь. У меня просто нет сил, Мэтью.

— Я поговорю с ними, — сказал он.

В тот же день он нашел в коридоре одного из врачей. И спросил его, что можно рассказать ей. Ничего, согласно решению семьи, — ответил ему врач.

— Я тоже из этой семьи, черт подери, — сказал Мэтью. — Что вы ей сказали?

— Что она выздоровеет, если хорошо постарается…

— Но это же ложь.

— Таково было решение семьи…

— Независимо от усилий она умрет.

— Мистер Хоуп, мне кажется, вам следует обсудить это с вашим шурином. Я пытаюсь укрепить ее дух, это все, что я могу для нее сделать.

Она умерла на следующей неделе, должно быть, не догадываясь, что умирает, не понимая, что делает последний вздох. Было ли это благом, Бог весть. Он очень любил эту женщину, и ему до сих пор ее недоставало. Возможно, из-за нее он и женился на Сьюзен.

Эти больничные запахи с избытком антисептика. Эти звуки и жужжание электронных мониторов. И вызов по селектору срочно требующихся врачей. И голоса сиделок, говорящие с больными как с младенцами.

Чарльз Эббот лежал в отдельной палате на четвертом этаже калузской больницы. Медсестра в коридоре за столиком сказала Мэтью, что Эббот находится здесь с двадцать первого декабря прошлого года, уже пятьдесят два дня, это очень долго, только безнадежные больные лежат столько, а то и дольше, но…

— Он был в коме почти месяц, — сказала она. — Видели бы вы его, когда он попал сюда.

Мэтью не ожидал, что Эбботу так плохо. Он лежал в постели с гипсом на руках и ногах, его лицо было синюшным и бледным, правый глаз полузакрыт.

Больницы, больницы… Он представился Эбботу и сел рядом.

— Меня интересует Джонатан Пэрриш, — сказал Мэтью.