— Это ну шутка, — говорит он. — Это очень важно! — Он тянется и достает что-то из своего ящика, а затем быстро идет к нашему месту в конце комнаты. Он бросает картинку на место, где соединяются наши парты, и переворачивает ее. Это фотография Колдера.

Он указывает на нее пальцем и говорит:

— Этот мальчик. Этот мальчик очень важен.

Он делает шаг назад и хватает парту, переворачивая ее, чтобы смотреть на нас, когда садиться за нее.

— Не думаю, что мы тебя понимаем, Уилл, — говорю я, переглядываясь с Эдди. Она согласно качает головой. — Какое отношение имеет Колдер к тому, что Эдди знает?

Он делает глубокий вдох и наклоняется над партой, чтобы забрать фотографию. Я вижу по его глазам, что его воспоминания не из приятных. Он кладет фото на свою парту и откидывается на стуле, складывая руки на груди.

— Он был с ними… когда это случилось. Он смотрел, как они умирали.

Я ахаю. Мы с Эдди уважительно молчим и ждем продолжения. Я начинаю чувствовать, что это разговор не из простых.

— Нам сказали, это чудо, что он выжил. Всю машину смяло. Когда на месте происшествия появился первый человек, Колдер все еще был прикреплен поясом к тому, что осталось от заднего сидения. Он кричал имя нашей матери, пытаясь заставить ее обернуться. Ему пришлось сидеть там целых пять минут в одиночестве, и смотреть, как они умирают.

Уилл прочищает горло. Эдди тянется под стол, хватает меня за руку и сжимает ее. Никто из нас не произносит ни слова.

— Я сидел с ним в больнице, пока он приходил в себя, целых шесть дней. Ни на минуту не оставлял его… даже ради похорон. Когда приехали мои бабушка с дедушкой, чтобы забрать его к себе домой, он заплакал. Колдер не хотел уходить. Хотел остаться со мной. Он умолял меня взять его с собой в кампус. У меня не было ни работы, ни страховки. Мне было девятнадцать. Я ничего не знал о том, как растить ребенка… и я дал им забрать его.

Уилл встает и подходит к окну. Какое-то время он ничего не говорит, просто смотрит на медленно пустеющую парковку. Он поднимает руки к лицу и будто смахивает что-то с глаз. Если бы здесь не было Эдди, я бы его обняла.

В конце концов, он вновь поворачивается к нам.

— Колдер ненавидел меня. Он так злился, что не отвечал на мои звонки днями. Я был посреди футбольного матча, когда начал задумываться над своим выбором. Я изучал мяч в своих руках, пробегаясь пальцами по коже, по буквам бренда, напечатанного сбоку. Этот вытянутый, сфероидной формы шар, который даже фунта не весил. Я выбирал этот глупый кожаный шар в моих руках вместо собственной крови и плоти. Я ставил себя, свою девушку, стипендию… я ставил все превыше этого маленького мальчика, которого любил больше всего на свете. Я уронил мяч и ушел прямо с поля. Я добрался до своих бабушки с дедушкой в два часа ночи и схватил Колдера прямо с кровати. Этой ночью я привез его домой. Они умоляли меня этого не делать. Говорили, что для меня это будет слишком сложно, и я не смогу дать ему то, что нужно. Я знал, что они были не правы. Знал, что все, что действительно нужно Колдеру — это я.

Он поворачивается и медленно идет к парте перед нами и кладет руки по обе ее стороны. Уилл смотрит на нас двоих, по нашим лицам текут слезы.

— Я провел последние два года своей жизни, пытаясь убедить себя, что принял правильное для него решение. Так что, моя работа? Моя карьера? Жизнь, которую я пытаюсь выстроить для этого мальчика? Это оченьважно. Это очень важнодля меня.

Он спокойно возвращает парту на место в проходе и направляется в начало комнаты, хватая свои вещи и покидая кабинет.

Эдди встает, идет к столу Уилла и хватает коробку салфеток. Она приносит ее и плюхается на свое место. Я достаю салфетку, и мы обе вытираем глаза.

— Господи, Лэйкен. Как ты это делаешь? — спрашивает она.

Она сморкается и хватает еще одну салфетку из коробки.

— Что делаю? — Я хлюпаю и продолжаю вытирать слезы с глаз.

— Как ты не влюбляешьсяв него?

Мои слезы потекли с новой силой. Я хватаю еще одну салфетку.

— Я в него не влюблена. Я очень сильно в него не влюблена!

Она смеется и сжимает мою руку, пока мы добровольно отсиживаем наше очень даже заслуженное задержание.

И я знаю, что нужен тебе в соседней комнате

Но я парализован здесь.

-The Avett Brothers, 10,000 words

Глава Четырнадцатая

У меня никогда не было секса. Я была близка к этому однажды, но в последнюю минуту струсила. Моими самыми долгими отношениями были с парнем, которого я встретила перед своим семнадцатилетием.

У Керриса был брат, который учился в колледже, и он привел домой друга на весенние каникулы два лета назад. Его звали Сет, и ему было восемнадцать. Мне казалось, что я любила его. На деле, мне просто нравилось, что у меня есть парень. Он учился в Университете Техаса, который находился в добрых четырех часах езды.

Мы были вместе около шести месяцев. Часто болтали по телефону и в интернете. На тот момент мне стукнуло семнадцать, и мы часто это обсуждали, потому я решила, что была готова к сексу с ним. В ту ночь мой комендантский час растянулся до полночи, потому он снял номер в отеле, а маме мы сказали, что идем в кино.

Когда мы добрались до отеля, мои руки трусились. Я знала, что передумала, но была слишком напугана, чтобы признаться ему в этом. Он вложил в это столько усилий. Даже привез свои простыни и одеяла из дому, чтобы обстановка была более интимной.

Мы долго целовались на кровати, а затем он снял мою футболку. Его руки опускались к моим штанам, когда я начала плакать. Парень немедленно остановился. Никогда не давил на меня, никогда не давал почувствовать себя виноватой из-за того, что я передумала. Он просто поцеловал меня и сказал, что это нормально. Вместо наших планов, мы остались в кровати и стали смотреть фильмы.

Семью часами позже мы наконец проснулись. Оба перепугались до чертиков. Никто не знал где мы, наши телефоны были выключены всю ночь. Я знала, что мои родители безумно волновались. Он был слишком напуган, чтобы встретиться с ними со мной, желая быть где угодно, только не там. Я знала, что они захотят поговорить; чтобы я рассказала им, где была. Я ненавидела разборки.

***

Я стаю перед своим джипом, глядя на садового гнома из нашего дома, который не был нашим домом. Уже знакомое глубокое чувство тревоги снова зародилось внизу моего живота. Знаю, мама захочет все обсудить. Рак. Кела. Она хотела устроить разборки, а я хотела спрятаться.

Я медленно иду ко входной двери и поворачиваю ручку, желая, чтобы кто-то держал ее с другой стороны, мешая мне войти. Она, Кел и Колдер сидят у бара.

Они вырезают тыквы. Она не сможет обсуждать это сейчас. Хорошо.

— Привет, — говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь, проходя через входные двери. Она никак не признает мое присутствие.

— Привет, Лэйкен. Зацени мою тыкву! — говорит Кел, поворачивая ее лицом ко мне. Ее глаза и рот выглядят как три большие «Х», и он прибил пакет конфет к боку ее лица.

— Она делает кислое лицо. Потому что съела кислые скиттлз, — говорит братец.

— Креативно, — отвечаю я.

— Посмотри на мою, — говорит Колдер, поворачивая тыкву. Вместо лица у нее просто куча огромных дыр.

— О… что это? — спрашиваю я.

— Это Бог.

Я недоуменно наклоняю голову.

— Бог?

Колдер смеется.

— Да, Бог. — Он смотрит на Кела и они говорят в унисон. — Потому что он «святой».

Я закатываю глаза и смеюсь. По правде, при виде тыквы, моей первой реакцией было: «Пресвятые угодники!».